– Если я решу его оставить, – вставила Софи.
– Да, если решишь. Ты несколько раз встречалась с братом-террористом этого ублюдка, но не сообщила об этом полиции. И ни одна из нас не сообщила полиции о его ноутбуке, на котором есть фотографии, компрометирующие нас обоих.
– И Мэри.
– И бедную Мэри. И других женщин.
– Которые мы можем удалить, даже если они считаются уликами.
– Ага. Не считая этого, все хорошо.
Фэйми доела печенье
– А еще номер «Телеграф», – напомнила Софи.
– Точно. Мы ждем сообщения от чудака, который оставляет мне сообщения. Либо на лобовом стекле моей машины, либо в почте. Или, может быть, в чертовой газете. – Фэйми вздохнула. – Теперь все?
– Теперь все, – кивнула Софи. – Пойдем купим газету?
Они дошли до круглосуточного супермаркета, купили газету и устроились в кафе с грязными ложками, заказав завтрак. Два переносных вентилятора уже вовсю работали, обдувая горячим воздухом, мелкими частицами сажи и дымом от сковородок первых клиентов. Фэйми и Софи сели за столик, в центре которого стояли большие пластиковые бутылки с кетчупом и горчицей. Ноутбук Сета Хуссейна лежал в сумке на третьем стуле. Из маленького радио громко играла музыка. Все клиенты – мужчины: двое читали газеты, трое других смотрели на экраны своих телефонов. Никто из них не поднимал головы.
За едой и кофе они открыли раздел объявлений. Не было сомнений, какое из них предназначалось для Фэйми – единственное написанное заглавными буквами. Фэйми вздрогнула, прочитав его.
ФРИКИ – РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ,
А РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ – ФРИКИ
Она показала объявление Софи, которая прочитала его вслух.
– Видимо, тоже цитата. – Она взяла телефон и забила фразу в поиск. – Вот. – Софи показала Фэйми экран. Крупные зеленые буквы: «Декларация войны. Коммюнике номер один. Синоптики».
– Снова они, – сказала Фэйми.
Она взяла телефон Софи. Документ датирован 1971 годом. Тридцать четыре строки, слова и строки напечатаны с двойным интервалом. Три из них выделены курсивом. Строка про фриков выделена отдельно. «Десятки тысяч людей убедились, что протесты и марши не работают», – еще одна строка. И последняя: «В течение четырнадцати дней мы совершим атаку на символ американской несправедливости».
– К чему все это? – спросила Софи.
Фэйми пожала плечами:
– Они были радикалами и хиппи в семидесятые годы – кто же их знает. Но вот что важно: человек, с которым я общаюсь, он словно тоже из семидесятых – как будто электронную почту и смс еще не изобрели. Так что либо это все чушь собачья и цирк в духе семидесятых, либо есть какая-то еще история, о которой никто пока не сообщил.
– Кому ты рассказывала об этих сообщениях?
– Сэм и Томми были со мной на похоронах Мэри, так что они видели первую записку. Они вообще всю историю знают. А еще я рассказала Эндрю Льюису и полиции. Но что толку?
Софи сходила долить кофе, и на этот раз ее заметили: крупный мужчина в растянутой белой футболке оторвался от газеты, проследив за девушкой взглядом до стойки и обратно. Но когда он заметил, что Фэйми смотрит на него, снова вернулся к чтению.
– Что? – спросила Софи.
– Ничего, – сказал Фэйми. – Вероятно, еще один мудак.
Сделав глоток, Софи поморщилась.
– Кофе дерьмовый, но бодрит. – Она хлопнула ладонью по газете. – Так что же за другая история, о которой пока никто не рассказал?
– В том-то и дело, что я не знаю. Но точно так же, как генералы всегда готовятся к прошлой войне, а не к новой, так и журналисты часто пишут старую историю, а не новую. Когда в 95-м в Оклахоме взорвалась бомба, все считали, что виноваты иностранцы. Новостные телеканалы пестрели рассказами о следователях, которые разыскивали мужчин восточной внешности, которые были у здания незадолго до взрыва. Но это был террорист «из своих». Белый американский парень. И в истории с нападениями на нас мы ищем следы исламистов, русских или каких-то банд – и может быть, это правильно, – но наш фрик, наш революционер, намекает нам на другое.
– Например, на что? Что они собираются атаковать символ американской несправедливости? Что они объявили войну? – В ее голосе слышался скепсис.
– Вроде того. Почему нет? Объявление войны может принимать любые формы. Мы живем в безумном мире. Почему бы ему не стать еще безумнее?
28
06:34
Студент лежал на кровати лицом к стене. Через щель в шторах в комнату проникало достаточно солнечного света. Он был спокоен, но, как обычно, не спал. Если бы у него была с собой фотография его сестер-близняшек, он бы повесил ее на стену прямо перед глазами – прямо там, где осыпался кусок штукатурки. Он задумался, не принести ли фотографию из машины, но отбросил эту мысль как безрассудную. Меньше всего ему хотелось напоминать лидеру о своем самом уязвимом месте.
Ради них он был готов на все. Это были единственные простые и понятные отношения в его жизни, и он наслаждался каждым их мгновением. Сестры всегда были рады его видеть, всегда хотели поговорить, всегда хотели с ним поиграть. Он, конечно, подозревал, что со временем ситуация изменится, и боялся того момента, когда они повзрослеют. Но теперь он боялся, что больше никогда их не увидит.
Пожалуй, можно обойтись без фотографии.
Потный мужчина на другом конце комнаты молчал – час назад он заснул под действием успокоительного. Студент решил, что бодрствует только он один. В доме было тихо. Остальные всегда сидели допоздна и потом поздно вставали.
Его мысли все еще были заняты событиями вечера пятницы. Травма оказалась менее серьезной, чем опасался студент – нож «всего лишь» задел краешек уха, но все равно все впечатлились. Женщина бросилась за бинтами, и он сам почти что накинулся на лидера: «Мы должны выгнать его? Вы хотите, чтобы он ушел?» Он был поражен своими словами – его инстинкт самосохранения сработал против другого человека. Он сможет наказать себя позже. Если это «позже» наступит.
Он оказался в ловушке. Конечно, он мог уйти, ведь ближайший полицейский участок был всего в десяти минутах ходьбы. Но убийства в Лондоне показали, как следует реагировать на угрозы: жестоко и безжалостно. В памяти снова всплыл окровавленный пешеходный переход, и студент содрогнулся. Его сестры были уязвимы, да и вся его семья была слишком большой и разрозненной, чтобы он мог их защитить – к каждому полицейского не приставишь. Слишком много камер, слишком много людей. Он был проблемой, но каким-то образом должен был стать решением.
Студент натянул шорты и спустился по лестнице.
Как всегда, безупречный порядок. Снаружи дом был неказистый – как и все на этой улице: трещины от просевшего фундамента, гниющие оконные рамы, облупившаяся краска, – но внутри он был безупречным. Никакого хлама в узком коридоре, чистые полы, на коврике перед дверью никаких пакетов или почтовой макулатуры. Две гостиные обставлены удобной мебелью, прибраны и хорошо освещены. На диванах лежат подушки, на столах – книги. Старая газовая плита на кухне сияет чистотой, тарелки и кружки аккуратно расставлены в небольшом викторианском комоде. В доме царил порядок, который студент в первые дни находил обнадеживающим, но сейчас он казался ему пугающим.
Дверь из кухни вела в небольшой мощеный дворик. Студент налил себе чашку холодной воды и босиком вышел на улицу. В первых лучах солнца он сотни раз обходил двор по периметру – развлечение в тюремном стиле. В раннем утре была свежесть, краткая передышка от застоявшегося летнего смешения запахов, но в последнее время он этого не замечал. Его разум был в смятении. Он знал, что его план требует слишком много времени. Он не мог рассчитывать, что у женщины из «АйПиСи» получится по кусочкам сложить историю его жизни. Если он не предпримет каких-то решительных действий, и как можно скорее, – он сам и его семья окажутся на грани гибели.
Студент уже давно допил воду, но все еще держал стакан и продолжал расхаживать взад-вперед. Он вспомнил блестящую уверенность лидера, держащего нож, его голос – взволнованную, почти восторженную напряженность в его словах.
Вдруг студент остановился. Его взгляд был прикован к забору, но он по-прежнему был погружен в размышления. Он повторил слова лидера. Как он сказал? «Чем ближе мы к врагу, тем вероятнее нападения на нас».
– Ладно… – Студент огляделся, будто впервые замечая окружающую обстановку, и прошептал: – Это может сработать. Это может сработать.
На следующем круге он остановился в дальнем углу двора. Высокий забор скрывал измученный куст роз, а за ними две пурпурных цветущих стрелы наперстянки – проигрывая борьбу за солнечный свет, они были не выше полуметра. Студент раньше не обращал на них никакого внимания, но сейчас вспомнил, как яростно отчитала его мать, когда он сорвал цветок. Растение было ядовитым – он не должен был даже прикасаться к бархатистым цветам и уж тем более нюхать или есть.
Два цветка приведут к смерти, может, хватит и одного, и даже маленького. Он еще раз оглянулся на дом: все шторы задернуты, никто не смотрит. Он выбрал один из трубчатых цветков, подержал его между пальцами, затем ногтем срезал его со стебля. Положив цветок в карман, студент вошел в дом и стал ждать.
29
08:40
Фэйми и Софи возвращались в отель. Вокруг то пригород, то промзона. Оживленный трафик и спешащие пешеходы. Никто ни на кого не обращал внимания.
– Здесь легко чувствовать себя незаметным, – сказала Софи. – Мне это нравится.
– Добро пожаловать в Саутгейт.
Они прошли пару кварталов. Утреннее солнце уже припекало. Фэйми почувствовала, что рубашка начинает прилипать к спине, и выправила ее из джинсов.
– Я вот что думала, – сказала Софи, – ты не считаешь, что нам стоит пойти в полицию? Им необязательно знать о ноутбуке, но на каком-то этапе нам нужно с ними поговорить.
– А с тобой вообще разговаривали? – спросила Фэйми. – Я-то рассказала им о записке. И Льюису тоже. Полагаю, ее подшили в папку с сообщениями об инопланетянах.