Констебль вздохнула:
– Боюсь, нет.
– Отвечая на ваш вопрос, – вмешалась Хантер, – фотографию мы получили по почте.
Фэйми нахмурилась.
– Мы – это кто?
– Милн. Получил и передал мне.
– Отправитель анонимный?
Хантер развела руками и пожала плечами.
– Насколько оно обрезано? – спросила Чарли. – Сколько еще человек на исходном кадре?
– Четыре или пять, насколько я помню. Похоже на какое-то семейное торжество.
– Можно посмотреть?
– У нас его нет.
– А сможете достать?
Хантер и Эспи вновь переглянулись.
– Пожалуйста, – сказала Фэйми. – Ваш босс скоро будет здесь, и будет уже слишком поздно. Один звонок.
Хантер позвонила. Через две минуты ее телефон зажужжал. Она открыла фотографию и передала телефон Фэйми. Чарли придвинулась поближе, чтобы видеть экран.
Снимок сделан на улице. Лето. В кадре восемь человек в три неровных ряда. Братья Хуссейн сидят на стульях, слева и справа от них – пожилые мужчина и женщина. Перед ними – два скучающих подростка, один из которых прижимает к груди телефон. Позади Амаля стоят две женщины, обе с полуулыбками. Одна из них положила руку на плечо Амаля. Эффектная, лет тридцати, черные волосы до плеч. Вторая женщина – повыше и помоложе – смотрит прямо в камеру, чуть склонив голову.
Фэйми крепче сжала телефон. Кровь застучала в ушах. Она максимально приблизила лицо молодой женщины. На переносице у нее был небольшой шрам.
– Господи Иисусе.
– Что? – спросила Чарли.
– Те женщины, позади Амаля. Скажем, его жена и ее подруга. Та, со шрамом была…
Хантер закончила фразу:
– …сфотографирована в душе. Они обе есть на фотографиях Сета.
Фэйми прижала руку ко рту и пробормотала:
– Сет трахал жену Амаля. И женщину со шрамом, кем бы она ни была, тоже. – Снова нахлынули знакомые чувства ненависти и отвращения. Фэйми еще раз посмотрела на фотографию. Молодое лицо, улыбающиеся, веселые глаза. – Будем надеяться, что это няня.
Эспи и Хантер переглянулись, и Фэйми это заметила.
– Теперь я могу быть свободна?
75
Решив не пользоваться телефоном Грегора, Хари все-таки уснул. Ему снились его сестры, окровавленная Мэри Лоусон и похоронная процессия, во время которой все почему-то бежали. Проснулся он весь в поту. Взглянул направо. Телефон исчез. Слева от него Коллинз стояла на коленях, закрыв глаза. В комнате было уже светло. Он прищурился, глядя сквозь зазубренные осколки разбитых окон. Голубое небо без облаков в стальной раме. Наступил новый день.
Хари огляделся вокруг, наблюдая за молчаливыми напряженными приготовлениями, происходящими вокруг него. Он вспомнил старый документальный фильм об индийской сборной по крикету, который он смотрел с бабушкой. В одном из эпизодов рассказывалось о тщательной подготовке их звездного игрока Сачина Тендулкара. В раздевалке он распаковывал свою сумку, вынимая из чехлов перчатки, щитки и обувь, доставал фотографии своих детей и флаг Индии. Потом он осматривал поле, оценивая его жесткость и влажность и делал несколько ударов битой. Если его все устраивало, он возвращался в раздевалку. Бабушка широко улыбалась. «Ты знаешь, что это означает, Хари? – Она указала на Тендулкара на экране. – Он готов к битве. Вот что».
На складе Грегор, Биничи и Камран проводили собственные ритуалы подготовки. Они тоже готовились к битве. Грегор занялся ножом, оценивая каждый миллиметр стали. Осмотр и полировка. Биничи наносил масла, разные бутылочки для разных частей тела. Особое внимание он уделял мышцам ног, массируя их пальцами и костяшками. Его кожа сияла. Осмотр и полировка. Камран делал растяжку: лежа на спине, он по очереди подтягивал ноги к груди. Он скручивался, перекатывался и балансировал. Под импровизированной повязкой на груди расползалось пятно красного цвета. Камран размотал ткань, промокнула рану и перевязал ее снова. Осмотр и полировка.
Хари не двигался. У него не было рутины или ритуала и уж тем более «душевного состояния», которого нужно было достичь. Трясущимися руками он взял бутылку с водой и сделал несколько глотков – его тут же вырвало. Он хотел было извинится, но никто не обращал на него внимания. Даже Коллинз, находившаяся в метре от него.
«Часть моего ритуала», – подумал Хари.
Остатками воды он, как смог, помыл пол, а затем снова сел. Дотянувшись до рубашки, надел ее через голову, почувствовав, как хлопковая ткань прижимается к ране.
Сердце забилось чаще. Интересно, сколько еще ему осталось.
Хари казалось, что боится только он. Хотя Коллинз тоже была мрачной – он поймал ее взгляд, но она отвернулась.
Никто не говорил ни слова.
Из верхней комнаты появились Татуированный, Зубастый и Рыжий. Не надетые рубашки перекинуты через правое плечо, у каждого в руках нож. Их появление стало знаком к началу. Камран прекратил растяжку, Биничи оделся, и Грегор, казалось, смирился с тем, что блестеть еще больше нож не может, и убрал его в карман. Хари тоже сунул свой нож в карман. Биничи подошел к нему, позвякивая ключами:
– Я заберу фургон.
– Третий этаж. За столбом.
Биничи и Грегор ушли. Хари был рад, что не отправили их с Коллинз. Интересно, Биничи догадывался, что между ними произошло?
– Где Хуссейн? – спросил он Коллинз.
Ее лицо было напряженным, губы сжаты. Она вытерла пот с носа большим и указательным пальцами.
– Ушел некоторое время назад. Пока ты спал. – Она отвернулась, словно ей было сложно говорить.
Хари нащупал фотографию в кармане рубашки. Хуссейн был с Милли и Амарой.
Его снова затошнило и рвало до тех пор, пока желудок не опустел. Он прислонился спиной к стене. Порезы снова открылись, и потекла кровь, лишь местами впитываясь в повязку. Хари решил оставаться максимально неподвижным и дышать так глубоко, как позволяла рана.
Сквозь разбитые окна донесся звук мотора. Все встали. Коллинз ушла. Хари поднялся на ноги.
Господи.
76
07:59
Робертс забрался в дом через разбитое окно. Он постоял некоторое время, привыкая к полумраку комнаты, под ногами хрустели осколки. Аккуратная комната. Диван, маленький деревянный столик, два потертых кресла, пустая книжная полка, залитая свечным воском бутылка из-под джина стоит у окна. Воздух в комнате кислый и затхлый. Но запах разложения менее выраженный, чем у крыльца. Он открыл дверь в коридор, к горлу подкатила тошнота. Захлопнув дверь, он вернулся к окну, сделал несколько глубоких вдохов и повторил попытку.
Два засова, цепочка, и Талбот был внутри. Раскаленный уличный воздух казался желанным освежающим ветерком.
На улице уже собралась небольшая толпа. Если полиция врывалась в соседний дом, они обязаны были это увидеть. Роберт закрыл входную дверь.
– Что бы это ни было, мы стоим прямо над ним.
– Если только нас не ждут еще какие-то сюрпризы, – заметил Талбот. – Кто знает, что тут произошло.
Прикрыв рот и нос рукой в перчатке, он осторожными шагами прошел к кухне. Там было жарче, а запахи мусорного ведра еще больше отравляли воздух. На стойке стояли полупустые стаканы с водой. Идущий следом Робертс насчитал их пять штук.
– Гости, – заметил он.
– Не трогай их.
Робертс толкнул дверь во двор, и она легко распахнулась.
– А ушли они, похоже, вот этим путем.
Оба офицера вышли наружу. У дальнего забора стояли два стула, между ними еще один пустой стакан. Талбот забрался на стул и глянул через забор: еще один двор и несколько переулков, куда можно было свернуть.
– Пробежать через два сада – и свобода… – Он слез со стула.
Они осмотрели окна, выходящие во внутренний двор: все закрыты и занавешены.
– Ладно, – пробормотал Робертс и поспешил вернуться в дом.
Кухня, гостиная, коридор. Не было сомнений, откуда исходило зловоние. Робертс сел на нижнюю ступеньку и приподнял угол ковра в холле. Три метра толстого нейлона грубого плетения, от подножия лестницы до входной двери. Под ним потертые деревянные половицы. Талбот поднял ковер со стороны двери, и вместе они свернули его пополам. Его изнанка была покрыта запекшейся кровью. А запах заставил обоих отвернуться. Робертс ненадолго закрыл глаза. Выдохнул.
Они исследовали пол: несколько рядов плохо подогнанных половиц, большая часть которых была залита кровью. На некоторых половицах круглые отверстия от давно прогнивших сучков, и сквозь некоторые из них виднелась голубая ткань, прижатая снизу. Робертс и Талбот заметили это одновременно, и переглянулись. Наступили на половицы, и доски зашевелились под их ногами. Влево и вправо. Неплотно, словно не было ни клея, ни гвоздей, удерживающих их на месте.
– Кто-то был очень и очень беспечен, – заметил Талбот.
– Или кому-то было все равно, – ответил Робертс.
Вместе они подняли среднюю половицу. Оставшееся отверстие длиной в один метр и шириной девять сантиметров обнажило плечо, руку и шею, которые были разрезаны до самого хряща трахеи.
Робертс потянулся за рацией.
77
08:20
Еще одно солнечное утро, и Дон Хардин уже вспотел. От городских тротуаров и ухоженных зеленых насаждений шел жар, высотные офисы из стекла отражали солнце во все стороны. Он поправил солнцезащитные очки, сдвинув их еще выше на нос, после чего перешел улицу, громыхая чемоданом. Четыре колеса и вертикальная ручка делали его больше похожим на трость, чем на багаж. Это был его ритуал. Одежда была отглажена и аккуратно сложена. Он переоденется в соборе, поможет епископу провести службу, а затем возьмет такси, чтобы вовремя добраться до университета. А может, поедет на автобусе, если поймет, что способен выдержать пристальные взгляды и жару.
Когда он уходил, дочка и жена еще спали, так что он оставил записку: ночь прошла хорошо, учитывая жару, последний раз он кормил и переодевал малышку в семь утра. А еще он приписал, что немного опасается «демонстрации», но надеется, что поступает правильно. Он просил жену молиться за него. И постскриптум: он любит их обеих больше, чем может выразить словами.