Прусская мельница представляла собой высокое деревянное сооружение с некоторыми деталями интерьера из старинного кирпича, четырьмя огромными лопастями ветровика и парой мелких пристроек. Разведчики загнали себя в ловушку, из которой, казалось, не было выхода. С другой стороны, здесь было достаточно надежное укрытие от противника, по крайней мере от огня его стрелкового оружия. Если бы мельница оказалась каменной да оборонялась отделением бойцов, а не двумя воинами, то можно было держаться и сутки, до прихода тяжелой артиллерии врага или помощи наших. Но в глубоком тылу гитлеровцев ни на какую поддержку своих войск рассчитывать не стоило, оставалось только геройски погибать с верой в победу Красной Армии в этой страшной и затяжной войне.
Поняв, что диверсантов всего двое и они прочно засели в трехэтажном здании, ядовито огрызаясь из пулеметов, немцы перегруппировались и окружили мельницу, вызвали подмогу, и вскоре к ним прибыл такой же мобильный патруль СД, обитающий неподалеку.
Офицеры перебросились несколькими фразами, распределили людей по секторам, выставив оцепление, и стали думать, как выкурить парашютистов из укрытия. Они проклинали умелые действия диверсантов, свою неудачную зачистку, приведшую к приличным потерям личного состава, и ночь.
– Если бы не темень, все было бы иначе! – сетовал гауптшарфюрер, первым напоровшийся на бивак русских разведчиков. – Манфред, помоги выкурить этих партизан, в долгу не останусь. У меня треть роты выбыла из строя убитыми и ранеными, боезапасов на полчаса боя, а в ночи сложно уследить за врагом, засевшим внутри и, возможно, высматривающим нас снаружи.
– Да уж, Дитрих, положение незавидное! – Другой офицер присел от греха подальше за бортом бронемашины, меняя фуражку на каску. – Ты готов пожертвовать этим зданием, чтобы быстрее покончить с русскими?
– Ты предлагаешь взорвать их? Но у меня, кроме «фаустпатрона» и двух зарядов, нет ничего лучшего. А вызывать зенитное орудие из расположения литерного – это не лучшая мысль. Штурмбаннфюрер Гринберг не одобрит таких действий.
– Дитрих, какое орудие?! Нужно… – офицер ойкнул от очередной очереди с окна мельницы и тяжелых пуль, ударивших по обшивке броневика… – нужно спалить эту чертову мельницу вместе с засевшими парашютистами.
– Ты с ума сошел, Манфред! Ты прекрасно знаешь положения инструкции по демаскировке литерного и укрепрайона вообще. Заполыхает так, что видно будет в Москве. А еще в Берлине. Фюрер нас за такие выходки в секретной зоне повесит на Бранденбургских воротах, предварительно расстреляв. Нужно выкурить этих свиней из здания… Может, химией или запалить резину? Найдем пару-другую покрышек, выманим их из берлоги. Как думаешь?
Снова стрельба, близкий взрыв. Офицеры пригнулись.
– Унтер Клюге, – гауптшарфюрер крикнул ближайшему солдату с автоматом в руках, прячущемуся за открытой дверцей транспорта, – не давайте им высовываться, держите станковыми пулеметами на прицеле все окна и амбразуры. Они даже гранаты умудряются кидать!
– Темно, герр офицер! Их не видно, а нас хорошо. Луна периодически подсвечивает нас, да и фары светят. Хотя почти все выбиты русскими.
– Разрешаю одиночный выстрел «фаустпатрона» по наиболее вероятному месту нахождения противника. И станковыми проштопайте весь деревянный верх этой чертовой мельницы.
– Слушаюсь.
– Давай попробуем дымовыми шашками и пару покрышек у входа, – согласился второй офицер, – только с учетом ветра. У меня всего пара шашек, у тебя как?
– Так же. Ты же знаешь, нам, патрулям, выдают стандартные комплекты.
– Значит, итого четыре выстрела «фаустпатрона», четыре шашки, два станковых, две бронемашины, шесть мотосредств и полторы сотни солдат. Было бы стыдно и позорно не взять русских диверсантов такими силами! Время уходит, литерный в трех километрах от нас, опасно держать бой вблизи объекта.
– Согласен. Что предпримем?
– Разворачивай свою машину передком к мельнице, я свою выставлю вон с той стороны, мотоциклы со светом фар и пулеметами между бронемашинами. Отвлекаем огнем, пусть пара-тройка твоих солдат подберется с другой стороны к зданию, ветер, кажется, оттуда… И запалят покрышки. Шашки забросать нужно на второй этаж. Затем под прикрытием бронемашин пойдем вплотную, пробьем те ворота и дверь… видишь? Возле мукомолки. Ударим с гранатометов и запустим штурмовую группу внутрь.
– Хорошо, Манфред, всегда считал тебя опытным воином!
– Так я успел неплохо повоевать во Франции и Бельгии, дорогой мой Дитрих. Есть кое-какой опыт.
– А если они сверху закидают машины гранатами?
– Ты думаешь, их у них бесконечное множество? Выдохлись уже, это же видно. Давай не будем затягивать процесс. Помогу тебе, так уж и быть, коллега-смежник!
– Благодарю, Манфред. За мной станется.
– На выход.
– Удачной охоты, дружище!
– И тебе, дорогой.
– Клюге, ко мне…
– Командир, я на восточную сторону… Там какие-то терки, смотрю, намечаются.
– Давай, старшина. Я тут пока поупражняюсь. Береги патроны… и себя. Ты мне еще нужен, Васюков. Ох, как нужен, братишка!
– Взаимно, лейтенант. Живы будем – не помрем! Все… Убег.
Неупокоев дождался, когда боец скроется из виду за лабиринтом лестниц, переходов, сложенных мешков и прочей мельничной атрибутики, потом скривился от боли и застонал, перестав сдерживаться при подчиненном. Он убрал с левого бока руку, поднес к лицу. Липкая теплая кровь на ладони показалась малиновым киселем, в который он залезал маленьким мальчиком в деревне у бабушки, отчего невольно высунулся язык, чтобы лизнуть пальцы. Затылок ныл, налившись свинцом, в глазах плыли круги, какая-то игла застряла в теле, невыносимо укалывая бок. Схлопотал пулю буквально пять минут назад, а крови уже море вытекло.
– Точно, старшина, живы будем – не умрем! Повоюем еще… – Лейтенант зубами разорвал ИП, сунул сверток бинта в рану, ремень ослабил и снова затянул его, но уже выше, зажав затычку.
Рядом доски прошили крупнокалиберные пули станкового пулемета, грозя зацепить и защитника. Неупокоев пополз по стапелям внутренней системы ходов мельницы в сторону, волоча «МГ-42» с последней лентой. На той стороне башни трещал ППШ Васюкова, посылая во врага короткие очереди. За старшину лейтенант не волновался – опытный разведчик умел беречь патроны и при этом метко бить противника, выжидая наиболее удобные моменты. Знал, как часто нужно менять позиции, маскироваться, находить лазейки, казалось бы, в безнадежных ситуациях. Да и сам лейтенант, будучи почти самым молодым в группе, хоть и имел достаточный опыт, но командовал подразделением недавно.
– Командир, они, кажись, с тыла заходят, жечь вроде собираются, – раздался голос Васюкова, – я займусь ими, ты прикрой западную часть, там гранатометчики замаячили. Слышишь, командир?
– Да, – вяло отозвался Неупокоев, пытаясь облизнуть сухим языком слипшиеся губы, – попробую.
Он через силу заставил себя подняться и стал поглядывать во фрамугу, рама которой оказалась разбита пулями гитлеровцев. Щепки торчали во все стороны, осколки стекла хрустели под сапогами. Ствол пулемета лег на деревяшки и начал выцеливать противника. Вот один из мотоциклов открыл огонь наугад по окнам мельницы, фарой подсвечивая мишени, в это время из-за него показался фашист с трубой на плече и большим несуразным блином на конце. Лейтенант с трудом задержал дыхание, сгорбился, уткнув приклад в плечо, и дал сначала короткую, потом, чуть поведя стволом, и длинную очередь. Гранатометчика, не успевшего выстрелить из «фаустпатрона», отшвырнуло назад, а рядом замолчал пулеметчик, свет мотоцикла пропал. Неупокоев сразу отпрянул и быстро заковылял назад, пятясь как рак. Это принесло новую волну боли в колене и боку, но спасло жизнь – пули начали буравить стену там, где он только что стоял.
– Живо реагируют, сволочи! Менять позиции… Чаще менять позиции, – прошептал лейтенант и заорал громче, чтобы услышал Васюков, постреливающий на южной стороне башни, – старшина-а, меняй лежки, чаще… чаще меняй.
Автомат старшины залился длинным треском после брошенной гранаты. Потом раздался его восторженный голос вперемешку с матерной руганью, означающей попадание и успешное отбитие атаки. Неупокоев зажмурился, борясь с радужными волнами в глазах, которые мешали не только прицеливаться и метко стрелять, но и видеть убранство мельницы. Головокружение достигло апогея, тело разведчика готово было рухнуть через перила полатей, будто ласковые объятия неведомой волшебницы тянули его к себе и вниз. Из прострации Неупокоева вывел крик старшины:
– Командир, ты чего? Ранен? Ты че, лейтенант? Ты это… держись. Я щас.
В кирпичную кладку первого этажа мельницы ткнулся бронетранспортер, норовя пробить двери. Башня вздрогнула и заскрежетала, но бояться за ее падение и развал не стоило – немцы все делали добротно при строительстве зданий. Васюков выдернул колпачок со шнурком из немецкой «колотушки» и сбросил вниз наружу. Взрыв раздался через четыре секунды, крики и стоны гитлеровцев означали меткое попадание гранаты в цель.
Снова заколотили пулеметы фашистов, в стену недалеко от Васюкова ударил заряд «фаустпатрона». Взрыв разворотил третий этаж северной стороны мельницы, повалил старшину, заполнил внутренности здания дымом и пылью. Откуда-то появилась мучная взвесь в воздухе, белесым облаком смешиваясь с черной тучей дыма.
– Старшина, ты живой?
– Так точно… Малость зацепило да и только… Щас, командир… секунду… Я щас…
– Да я в ажуре… Я сам… – лейтенант пошлепал себя по грязным потным щекам с кровавыми разводами, приводя в чувство, затем поплелся к бреши в стене, встал на больное колено, сморщился, но прицелился в бронемашину, стоявшую поодаль. С нее тарахтел станковый пулемет, прошивая мельницу в разных местах. Рядом со стрелком высунулся офицер – вроде в каске, а петлицы в воротнике блеснули эсэсовскими значками.
– Мой будешь, тварь! – шепнул Неупокоев, застыв на мгновение, но вдруг офицер дернулся от невидимой силы и вывалился через задние открытые дверцы бронемашины на землю. – О как! Вроде выстрел был.