Едва завидев меня, Альфредо поспешил ко мне:
– Commandante, какая честь, какая радость! Поздравляю с Серебряной медалью, команданте. Я лично принесу вам лучшие спагетти, которые пока еще не переводятся у меня, несмотря на войну.
Люди, сидевшие за другими столиками, смотрели, как Альфредо схватил свои золотые ножи и принялся суетиться, накладывая мне спагетти.
И вот в конце погас свет, и главный официант принес на мой стол пылающий «omelette surprise» – яичницу-сюрприз, а Альфредо прокричал в восхищении:
– Ecco maestoso! – Великолепно!
За всеми столиками зааплодировали. У меня голова пошла кругом: еще утром я был в Северной Африке, на войне, а теперь меня сподобили тут церемонии, не имеющей ничего общего с войной и смертью.
Я поблагодарил Альфредо:
– Восхитительно! Просто первый класс! Мы и не мечтали о таких вещах в Северной Африке. А теперь бы запить праздничную еду отличным мокко.
Альфредо чуть не зарыдал:
– Команданте, идет война! Мы давно уже не видели кофе. Как же, черт побери, она некстати, эта война!
Я засунул руку в карман и достал оттуда маленькую упаковку кофе.
– Вот, дон Альфредо, вот наше мокко. Вам, шеф-повару и мне – всем по чашке. Что скажете?
Глаза Альфредо просияли. Вскоре после этого он пригласил меня в святая святых – к шеф-повару на кухню. Там мы трое уселись за столом, с наслаждением потягивая мокко; большая честь для меня сидеть рядом с шефом.
Заплатить мне не позволили, но потребовали оставить запись в Золотой книге посетителей, где мое скромное имя стоит теперь рядом с именами знаменитостей. Размякший и умиротворенный, я прогулялся по Венето, затем вернулся в гостиницу и нежился в постели – в нормальной постели, спать в которой мне не доводилось уже очень давно.
На следующее утро машина, присланная офицером связи, отвезла меня в Фраскати, центр виноделия поблизости от Рима, где находилась штаб-квартира Кессельринга. Время там, казалось, текло медленно и спокойно – и вновь ни следа войны. Уже наступила весна, и овеянный романтикой, окруженный виноградниками городок мирно дремал среди гор и холмов.
Меня немедленно пригласили к Кессельрингу, он, как видно, был полностью в курсе дела. Фельдмаршал был обаятельным человеком среднего роста с теплыми и понимающими глазами. Мы уважали его уже за то, что он единственный из высших командиров бывал в Африке.
– Как добрались? – спросил он. – Понравилось лететь в «Хейнкеле» Зайдеманна над водой?
Он здорово посмеялся, когда я рассказал ему о приключении с 20-мм пушкой.
– Я не очень-то верю, что удастся убедить Гитлера принять наш план, но надо попробовать все же протолкнуть его, заручившись подписями Шмундта и Гудериана. Хорошо бы вам вылететь в Берлин уже сегодня самолетом курьерской связи. Каждый день на счету. Удачи.
Он пожал мне руку.
Все так же в своей пропыленной, полинявшей и выгоревшей тропической форме я приземлился в Берлине, послав предварительно из Фраскати донесение фон Арниму.
Какой контраст с Римом! Повсюду виднелись груды развалин – следствие бомбежек, многие дома лежали в руинах, а лица некогда доброжелательных берлинцев потемнели и осунулись. Сразу же становилось ясно, что никто тут не верит в «окончательную победу» Гитлера и Геббельса, хотя открыто высказывать подобных мыслей никто не решался – слишком уж велика была опасность доноса.
Тем же вечером меня принял генерал Шмундт. Он тоже находился в курсе дела. Как лицо, ответственное за меры по выводу личного состава, он подписал план, даже не читая его.
На следующее утро я предстал перед генерал-полковником Гудерианом, вновь назначенным начальником генерального штаба армии. Я не видел его с самого начала войны. Он выглядел уставшим, но в глазах еще виделся прежний свет.
– Люк, я рад видеть одного из ветеранов танковых войск живым и здоровым. Сколь многие из наших храбрых танкистов уже никогда не вернутся! Мы потеряли Сталинград. Вы, наверное, знаете, как много опытных солдат и офицеров погибло там или попало в плен. Теперь то же самое грозит нам в Африке. Не могу даже думать о бывалых военнослужащих трех дивизий старого доброго Африканского корпуса с их неоценимым опытом войны в пустыне, как и о тех новых дивизиях, которые посланы в Тунис.
Потому-то я сразу согласился на план эвакуации, который был разработан Роммелем, хотя у нас и немного надежд получить согласие Гитлера. Идея послать к нему вас, закаленного фронтового бойца, разумна, в любом случае ваше мнение будет значить больше, чем наше, – Гитлер уже окрестил нас «пораженцами». Можете уехать сегодня ночным поездом, прибудете в Берхтесгаден завтра утром.
– Господин генерал-полковник, только один вопрос, прежде чем я уйду. Почему вы вернулись – вернулись после того, как Гитлер отстранил вас? Мы часто спрашиваем себя об этом.
– Отвечу вам, – произнес Гудериан. – Если бы я отказался, чего бы мне лично хотелось, в моем кресле мог бы очутиться кто-нибудь другой, который, возможно, ничего не понимает в тактике танкового боя или же просто станет поддакивать Гитлеру. А так я могу попытаться спасти то, что еще можно спасти, и попробовать сделать что-то, чтобы отвратить худшее. Сейчас, как никогда прежде, возросла угроза вторжения западных союзников в Италию или в Южную Францию или же и туда и туда. По этой причине мне необходимы жизнеспособные танковые войска с опытным личным составом. Все, что я могу сделать для всех нас, я сделаю.
Тут Гудериан высказал неожиданную просьбу:
– Люк, у вас ведь хорошие отношения с Роммелем, не так ли? Мы с ним уже многие годы не сталкивались, а мне бы очень хотелось поговорить с ним. Если случится так, что вы встретите Роммеля в ставке фюрера или где-то еще, попросите его, пожалуйста, увидеться со мной. Лучше всего в Мюнхене. Никто не должен знать об этом. Гитлер тут же заподозрит заговор, что будет иметь для нас далеко идущие последствия. Вы поняли, что я имею в виду?
– Конечно, господин генерал-полковник. Я сделаю все, что смогу, и сообщу вам.
Он улыбнулся, как всегда, тепло и располагающе и велел мне быть свободным.
Я снова отправил по рации сообщение фон Арниму и сказал, что буду в ставке на следующий день.
Всю долгую ночь я трясся в купе спального вагона на пути на юг, авиация противника не побеспокоила наш состав.
Первым, кого я встретил в Берхтесгадене, оказался подполковник фон Бонин, которого я видел последний раз в канун Нового года в 1942 г., когда он сопровождал Роммеля на мой командный пункт в пустыне.
– Что вы тут делаете? – воскликнул он. – Я-то думал, вы сражаетесь в последней битве в Тунисе.
Я по секрету рассказал ему о моем задании и спросил, через кого и как лучше подобраться к Гитлеру с моей просьбой.
– Мой друг, – отозвался он, – тут мы не на поле боя. Даже слово Роммеля здесь немного значит. Мы в царстве бюрократии. Таким образом, есть один путь: вы идете к «офицеру, отвечающему за Африку», некоему полковнику Икс , который доложит о вас генерал-полковнику Йодлю. Тот получит добро от фельдмаршала Кейтеля относительно того, где и как вы будете препровождены к фюреру. Для начала я отведу вас к первому звену командной цепочки. Однако с 12.30 и до 14.00 тут полуденный перерыв, так что поговорить нельзя ни с кем. Это здешняя действительность. В Африке больше сотни тысяч наших солдат истекают кровью, сражаясь за жизнь, а тут свято соблюдается перерыв – войны словно нет!
Полковник Икс принял меня очень дружески настроенным. Я изложил суть вопроса и попросил доложить обо мне Йодлю.
– Послушайте, дружище, забудьте о плане эвакуации. Североафриканский ТВД можно уже считать списанным со счетов. Конечно, мы еще посылаем туда, что можем, чтобы продолжать борьбу, однако больших надежд у нас нет. Благословляйте Бога, что выбрались из этой мясорубки. Ваша мать будет рада увидеть вас снова живым и здоровым.
Я просто остолбенел. Все было просто – проще не бывает. Похоже, он был прав, ТВД именно «списали» – просто списали, и все.
– А вы хоть представляете, – начал я несколько жестко, – каково там? Знаете, через что мы прошли? Понимаете, что мы проигрываем войну там только потому, что никогда не получали достаточно снабжения? Пожалуйста, договоритесь о моей встрече с генерал-полковником Йодлем сегодня во второй половине дня.
Встречу назначали на три часа. После съеденного наскоро обеда Бонин дал мне адрес и телефонный номер Роммеля. Что бы ни случилось, я хотел доложить ему о результатах.
Затем со своим большим конвертом в руках я просителем предстал перед Йодлем. Мы, фронтовики, знали, что он был опытным штабным офицером, но не любили его за подхалимаж перед Гитлером. Я объяснил Йодлю суть задания и то, почему фон Арним выбрал меня в посредники.
– Дела очень плохи, господин генерал-полковник, – проговорил я. – Мы больше не способны сдерживать натиск британцев и американцев. Особенно из-за КВВС, которые делают невозможными любые передвижения войск, когда нет дождей. Мы не способны держать длинный фронт от Габеса до города Тунис. Чтобы предотвратить катастрофу, необходимо как можно быстрее вывести личный состав, который понадобится на фронтах, когда западные союзники высадятся в Европе. По этой причине я должен передать план эвакуации, который был тщательно разработан Роммелем и фон Арнимом и подписан также Кессельрингом, Гудерианом и Шмундтом.
С этими словами я протянул ему конверт.
– Меня послали сюда, – продолжал я, – как простого полевого офицера в надежде, что это, может быть, произведет некоторое впечатление на фюрера.
Йодль долгое время смотрел на меня, не открывая конверта.
– Послушайте, Люк, – произнес он наконец, – нет и не может быть вопроса об эвакуации частей армии «Африка» или об обсуждении «немецкого Дюнкерка», как вы его называете. Фюрер не расположен даже думать об отступлении. Мы не позволим вам увидеться с ним лично. Он очень разозлится и вышвырнет вас вон. Кроме того, фюрер на несколько дней углубился в чистую политику, поскольку у него сейчас с государственным визитом руководитель Румынии Антонеску, – без всякой паузы Йодль взял меня за локоть и подвел к огромной карте боевых действий, занимавшей всю стену. – Вот тут вы можете видеть фронт в России, каким он был, перед тем как мы потеряли Сталинград. Что вы думаете о Сталинграде?