Очень надеюсь, что этот добрый автомобиль дожил до старости и стоит в каком-нибудь гараже в Англии или в Шотландии.
Мы с моими батальонными и ротными командирами устроились в маленьком кафе в Канделе. Я рассказал им о встрече с Фойхтингером и с полковником Хельмутом Цолленкопфом, временно исполнявшим обязанности дивизионного командира.
– Нас переводят на Восточный фронт.
Все разом глубоко вздохнули.
– Вот такого мы не ждали, – сказали все едва ли не хором, – из огня да в полымя. – Были потом и вопросы: – Как долго еще продлится война? На призывные пункты фольксштурма сгоняют стариков и мальчишек 14 и 15 лет. Последние резервы?
И я должен был объяснять им, что наш долг преградить дорогу русским и избавить гражданское население от невыносимых страданий?
– Остается надеяться, что западные союзники смогут продвигаться на восток с максимальной скоростью. Грузимся в эшелоны между 3 и 5 февраля. Потратьте имеющееся время на отдых и подготовку молодых.
Мы сидели еще долго и над чашечкой «фокко-мокко», как называли мы заменитель кофе, вспоминали бои в Нормандии, кошмар Фалезского «котла» и, конечно, ожесточенные уличные бои в Риттерсхоффене.
В дивизии мне сказали, что наши потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести, начиная с 6 июня 1944 г., достигают примерно 15 000. Ужасающая цифра, особенно если вспомнить, что 6 июня численность личного состава дивизии составляла около 16 000 человек.
Мы спрашивали друг друга, откуда русские, несмотря на колоссальные потери, умудряются в таком количестве черпать людские и материальные ресурсы? Как решают гигантские транспортные проблемы? Уже в плену я слышал, что президент Рузвельт обязался поставить по ленд-лизу Сталину среди всего прочего 100 000 грузовиков «Студебеккер», без которых русская армия никогда не смогла бы наступать.
Настроение среди моих людей, преимущественно ветеранов, было таким, каким и должно было быть в таких условиях, – отвратительным. Но они радовались, что драться в новой битве им предстоит плечом к плечу в «старой команде» – так они чувствовали себя в определенной мере в безопасности. Многие позвонили домой, поговорили с семьями, поспали в настоящих кроватях. Они были готовы вновь встретить врага с Востока. Рассказы о зверствах русских никого не оставляли безучастными.
Поступил один из основополагающих приказов Гитлера – между собой его никто уже не называл иначе как «Грефац» (Görsster Feldherr aller Zeiten, то есть «величайший полководец всех времен»), – в соответствии с которым в части Вермахта от полка и выше надлежало назначить NFO (Nationalsozialistische Führungs-Offizier), «национал-социалистского офицера-координатора», задача которого состояла бы в том, чтобы следить за частью и командованием с позиций партии. В общем, он решил, что нам, как в Красной армии, не хватает политруков и комиссаров. Это лишний раз показывало, с каким подозрением относился к Вермахту Гитлер после 20 июля. Я назначил на должность NFO капеллана. Издевка, понятное дело. Особенно если вспомнить, какого мнения о Гитлере держалась церковь. Так высокое руководство собиралось пресечь пораженческие настроения и подхлестнуть «волю к достижению окончательной победы».
Я понимал, что на последнем этапе я не смогу видеть свою часть как единое целое, не смогу поговорить с людьми. Поэтому отдал приказ собрать мой танково-гренадерский полк в полном составе на большой поляне в лесу под Канделем.
И вот они собрались там – люди с усталыми серыми лицами. Они прошли через все бои с 6 июня 1944 г. и выжили. Рядом с ними стояли молодые призывники с детскими лицами. Мальчишки, они не знали, что их ждет.
Мне было трудно найти правильные слова, но я чувствовал себя обязанным обратиться к ним, сказать им, что я не брошу их, вселить в них уверенность и напомнить им о том, что товарищество и чувство солидарности значат больше, чем все остальное.
– Впервые после многих месяцев сегодня я хочу обратиться к вам, может быть, в последний раз. Я буду немногословен. Все те, кто прошел со мной путь в боях с 6 июня 1944 г., и молодые, которым впервые предстоит попробовать на вкус, что такое война и битва за выживание, должны знать, что я останусь вашим командиром до конца и разделю с вами все тяготы, которые выпадут на нашу долю.
Всем тем, кто дрался со мной плечом к плечу эти месяцы, спасибо за всё. Вы были неподражаемы!
В ближайшие сутки нас перебросят на Восточный фронт. Там, на Одере, в старой крепости Кюстрин, мы встанем на пути врага к Берлину, который уже и так лежит в развалинах под бомбами, и не допустим, чтобы он попал в руки к русским. Это будет наша последняя битва. Забудьте все лозунги, все разговоры о «Тысячелетнем рейхе» и «окончательной победе, которая все равно будет за нами».
Отныне мы будем сражаться только, чтобы выжить, будем биться за нашу отчизну – за жен, матерей и детей, которых должны спасти от участи, тяжесть которой мы не можем даже и представить. За это стоит биться в предстоящие недели и месяцы. Пусть Бог поможет вам и защитит вас!
Между 3 и 5 февраля 1945 г. дивизия погрузилась в воинские эшелоны и покатила в восточном направлении через последний еще уцелевший мост через Рейн. Хотя нам приходилось часто останавливаться из-за угрозы воздушных налетов или из-за того, что где-то наскоро чинили поврежденные пути, мы восхищались великолепной организацией работы транспортных служб. Чем ближе мы подъезжали к Берлину, тем чаще становились остановки. Местные жители, с которыми мы время от времени вступали в контакты, выражали полнейший пессимизм и отсутствие надежд. Иногда кто-нибудь говорил: «Почему не покончить с этим? Какой смысл продолжать?» или «Каждый лишний день этой войны только умножает страдания».
Партийные функционеры, выходившие поприветствовать нас на некоторых вокзалах, выражали «непоколебимую волю к окончательной победе», однако в действительности ими руководили страх и «непоколебимое стремление найти окончательно безопасное местечко» на случай прихода неприятеля.
По договоренности со мной состав остановили к юго-западу от Берлина. Я сел в «Мерседес» и поехал в Науэн в приют, где находилась Дагмар. Она встречала меня на улице.
– Бог ты мой! Я глазам не верю, что вижу тебя снова. Что ты задумал? – воскликнула она.
– У нас нет времени, Дагмар. Чашка приличного кофе из моих запасов, а потом вновь в машину и в путь, чтобы догнать эшелон.
На пути у южных предместий Берлина я объяснил ей свой план:
– Вот подорожная, возьми ее и уезжай из Науэна, как только положение станет критическим. У тебя есть связи в ставке. Нужные люди скажут тебе, когда будет целесообразно покинуть Берлин. В багажнике запас горючего, которого хватит, чтобы добраться до Фленсбурга. Поезжай к моей матери и жди, когда все кончится. Постарайся где-нибудь спрятать машину. Если я сумею вернуться, по меньшей мере у нас на первое время будут колеса… Есть какие-то новости от отца из Заксенхаузена?
– Конечно, нет. Я и не жду. Звонить бессмысленно. Меня все равно ни с кем не соединят или скажут «сведений не имеется». Я не очень-то верю, что когда-нибудь увижу отца живым. Мне придется свыкнуться с этим в следующие недели и месяцы.
Мы приехали в Цоссен. Поезд еще не дошел туда, так что у нас было немного свободного времени. Через час я уже сидел в своем купе. Последний взмах руки на прощанье – и Дагмар исчезла.
Глава 19Восточный фронт. Последняя битва
Наши эшелоны двигались на Восток, проходя южнее Берлина. Благодаря отчаянным усилиям немецких железнодорожников, доукомплектованные дивизии прибыли к месту назначения всего за 48 час. Внезапно мы остановились на открытом месте на «восточной линии», связывавшей Берлин с Кенигсбергом в Пруссии, по которой не раз путешествовал я молодым курсантом то в Дрезден, то в Берлин. Мы находились, наверное, в 50 километрах восточнее Берлина и в 20 к западу от крепости Кюстрин.
По импровизированным сходням началась разгрузка вагонов. Дивизионный штаб уже прибыл, и меня тотчас же вызвали к полковнику Цолленкопфу.
– Наша задача немедленно, не дожидаясь подхода других составов, перейти в наступление с юго-востока на береговой плацдарм (иначе предмостное укрепление) русских на юго-западной окраине Кюстрина и соединиться с окруженным гарнизоном, численность которого около 8000 человек. Наши товарищи из 25-й танково-гренадерской дивизии действуют тут уже с 31 января. Им удалось предотвратить расширение неприятелем отдельных береговых плацдармов, но проложить коридор в Кюстрин они не сумели.
Вы с вашим полком, как только он выгрузится, включитесь в наступление при поддержке танков и артиллерии. Остальные части дивизии вступят в дело также сразу после их выгрузки. Гитлер лично распорядился об этой атаке и хочет, чтобы русских вышвырнули обратно за Одер. Перед нами войска 1-го Белорусского фронта маршала Жукова, промчавшегося через Польшу всего за 14 суток и практически уничтожившего там все слабые немецкие части. Детальные планы получите у моего первого офицера штаба. Всего наилучшего!
Далее я узнал, что наша дивизия, после получения пополнений в Эльзасе, располагала более чем 30 PzKpfw IV и Jagdpanzer IV[130], а также и 30 «пантерами». Численность моего 125-го полка достигала 75 процентов от нормы, а по артиллерии – 90 процентов. И это уже замечательно, пусть даже боевые качества необстрелянных солдат и офицеров оставляли желать лучшего. Так или иначе, полк и по численности и по опыту не шел ни в какое сравнение с тем, каким он были вначале – 6 июня 1944 г.
Кюстрин представлял собой крепость со стенами четырехметровой толщины и с галереями постройки наполеоновских времен и ранее, устроенными так, чтобы отражать нападения с востока. Между тем русские, со своих маленьких береговых плацдармов к северу и к югу от города, пытались обойти фортификации с тыла. Кюстрин представлял собой важный авто– и железнодорожный транспортный узел: кроме западного «Рейхсавтобана 1» – имперского шоссе № 1 – и Восточной линии, которые вели из Берлина к Кенигсбергу в Пруссии, здесь пролегали железнодорожные пути из г. Франкфурт-ан-дер-Одер в Штеттин на Балтике, а также из Бреслау в Силезии в тот же Штеттин и в Кенигсберг. 30-километровой ширины долина Одера имела к западу гряды возвышенностей, служивших естественным препятствием на пути в Берлин.