Как арьергард дивизии, мы медленно отступали на север и 25 апреля вышли в район Хальбе – города, которому была уготована грустная участь дать свое имя Хальбескому «котлу».
Неожиданно меня вызвали прямо к генералу Буссе, где отдали приказ:
– Этим же вечером в 20.00 вы атакуете силами своей боевой группы и всей наличествующей бронетехникой, которая будет вам придана, в западном направлении через шоссе Дрезден – Берлин, в тыл 1-му Украинскому фронту, наступающему на Берлин, с целью выйти в район Люкенвальде на шоссе Берлин – Лейпциг. Участок прорыва держать открытым, чтобы обеспечить отход на запад пеших формирований 9-й армии, которые последуют за вами. Всю не подходящую для операции технику уничтожить, горючее перекачать в баки боевой техники. Гражданское население не информировать – тысячи беженцев осложнят операцию.
К 19.00 к моему командному пункту действительно подтянулись танки и САУ, в основном маленькие «Хетцеры»[142]. Разумеется, приготовления наши не прошли незамеченными. С наступлением темноты сотни гражданских лиц собрались в селении, нагрузив на телеги свои нехитрые пожитки. Я не сделал и шагу, чтобы заставить этих детей и женщин остаться. Я просто не мог – не был в силах потребовать этого, несмотря на тяжелейшие предчувствия и осознание того, что они серьезно рискуют попасть под огонь.
В 20.00 25 апреля я выступил со своей боевой группой. Слава богу, у нас хоть карты были. Первой целью служил Барут, расположенный на важной железнодорожной ветке Дрезден – Берлин. Нам пришлось продираться через обширный лесной массив, очень мало пригодный для продвижения, идти тропами и просеками, к тому же ночью.
Между тем поначалу мы хорошо продвинулись. По находившемуся неподалеку шоссе Дрезден – Берлин туда-сюда сновали русские снабженцы. Мы тотчас же перекрыли дорогу на юг и на север. На каждой остановке гражданские, следовавшие за нами пешком, подтягивались и тихо ждали, пока мы вновь тронемся в путь. Около полуночи мы приблизились к селению Барут, где находилась важная станция железной дороги, параллельно которой далее за Барутом пролегала автодорога. Когда мы осторожно выбрались из леса, по нам вдруг сосредоточенным огнем ударили противотанковые пушки и пулеметы. Хотя мы действовали в глубоком тылу наступавших на Берлин русских, маршал Конев, как видно, позаботился о том, чтобы прикрыть свой длинный обнаженный правый фланг. Разыгралась ожесточенная танковая дуэль. Мы обнаружили, что имеем дело с танками «Сталин»[143], превосходившими наши броней и вооружением, а кроме того, вкопанными в землю, что существенно осложняло их поражение.
Я решил перегруппироваться, обойти населенный пункт с севера, а потом, пока не рассвело, бросить на противника гренадеров. Я послал сообщение в 9-ю армию, уведомив командование, что мы столкнулись с серьезным противодействием, которое я, однако, надеюсь преодолеть и продолжить прорыв на запад.
Мне стало ясно, что задача для нас облегчится, если овладеть центром Барута. Мы не могли позволить себе втягиваться в продолжительные бои. У меня не было лишних боеприпасов, а горючего хватило бы только до Эльбы. Более того, каждый лишний час, проведенный нами на занятых позициях без движения, означал усиление обороны русских, которая оказалась весьма гибкой.
Поэтому я попросил у армии разрешения на немедленную атаку, на что получил отказ:
– Вы должны ждать, когда из окружения смогут выбраться другие части.
Приходилось ждать. Тут в темноте подкатил PzKpfw V «пантера». Из башни на броню, а оттуда на землю спрыгнул офицер СС. Когда он подошел ко мне, я узнал своего товарища и однокашника Рюдигера Пипкорна.
– Боже мой, Рюдигер, что ты тут делаешь? Почему на тебе эсэсовская форма?
– Люк! Ну надо же, как довелось встретиться после стольких лет! Как офицера генштаба, меня без спроса перевели из армии в СС, так что теперь я командую 35-й полицейской дивизией. Мне дали приказ прорваться к югу от тебя, но не получилось. У меня есть несколько «пантер». Расскажешь, что тут происходит?
Я обрисовал Пипкорну картину, сказал о приказе из 9-й армии сидеть на месте и ждать.
– Что за чушь! – воскликнул Пипкорн. – Русские уже закрыли за нами дверь. Так что мы окружены. Что ты намерен предпринять?
– Я хочу атаковать Барут с севера и уничтожить русскую оборону прежде, чем туда подойдут подкрепления. Предлагаю тебе, Рюдигер, обеспечить мне своими «пантерами» прикрытие и по возможности глубже продвинуться в населенный пункт.
– Отличная идея, Люк, так мы и сделаем, а потом просто рванем на запад. Первым делом надо посмотреть, как там дела на окраине Барута.
– Очень прошу, не делай этого или, если хочешь, прокрадись пешком и тихо. Там вкопанные танки «Сталин» – только башни торчат. Очень опасная штука.
Пипкорн меня не послушался, залез на свой танк и выехал из леса. Буквально через несколько минут заговорили танковые пушки, и машина Пипкорна вернулась. На броне лежало мертвое тело моего друга Рюдигера, который погиб в тот момент, когда до конца осталось совсем немного.
Тем временем мы перегруппировались для атаки на Барут с севера. Танки СС перешли под мое командование. Рванувшись вперед, мы попали под сильный огонь – на сей раз била еще и русская артиллерия. Снаряды взрывались среди деревьев, и осколки убивали сотни гражданских, живые – особенно раненые – метались и кричали. Мне пришлось забыть о них – выбора не оставалось.
В течение нескольких часов мы вели ожесточенные перестрелки, однако все попытки сделать маневр на север не давали результата – русские уже подтянули значительные подкрепления. И вот наступил момент, когда кончились боеприпасы – нам не позволили взять с собой грузовики со снарядами и патронами. Горючее тоже кончалось. Мне приходилось что-то решать. Незадолго до рассвета я собрал командиров частей.
– Послушайте, мы отрезаны в тылу у противника. Боеприпасов почти нет, горючего тоже в обрез. Поэтому я освобождаю всех вас и каждого из-под своего командования. Все оставшееся топливо перекачать из бронемашин в танки. Пусть в темноте попытаются прорваться на запад малыми отрядами с гренадерами на броне. Наш полковой врач останется тут с ранеными, включая и гражданских. Сам я с моим адъютантом, дежурным офицером и вестовым возвращаюсь в «котел», чтобы доложить командованию армии и помочь в проведении операций. Спасибо вам, и да поможет вам Бог.
По лицам каждого я видел, сколь тягостный момент наступил для них, но также и то, что они понимают мое решение. Я не желал, чтобы меня считали трусом или дезертиром, подобного я бы себе не простил. Командиры частей стали прощаться друг с другом, а мы, подхватив автоматы, своим ходом двинулись обратно в «котел».
Как стало мне известно многие-многие годы спустя, нескольким небольшим группам действительно удалось вырваться, выйти к Эльбе и сдаться американцам. Основная же часть солдат и офицеров закончила свои дни в русском плену. Что же до женщин и детей, об их судьбе я так никогда ничего и не узнал.
Пройдя несколько километров на восток лесом, наша маленькая группа – было уже 26 апреля – пришла к решению передвигаться только ночью, а днем отсиживаться. Ни еды, ни питья у нас практически не было – в суматохе последних часов мы просто забыли об этом. То там, то тут мы слышали отдаленный лай пулеметов, а восточнее – рокот техники. Переходя широкую дорогу в лесу, мы буквально в сотне метров от себя увидели остановившуюся колонну русских грузовиков. Русские переговаривались в темноте, похоже, они собирались остановиться тут на привал. Мы тенями проскользнули через дорогу. Нас не заметили. Уже скоро мы должны были бы выбраться на шоссе – последнее препятствие. Однако стало светать, и нам пришлось прятаться. Мы притаились за кустами и вдруг услышали голоса приближавшихся русских. К нашему ужасу, они, как видно, решили прочесать местность вокруг и направлялись прямо к нам.
– Надо скорее убираться отсюда, – зашептали мы друг другу.
– Вон там, метрах в 70–80, густой подлесок. Нужно попробовать добежать туда и скрыться в кустах.
Нестройная цепь русских угрожающее приближалась.
– Пошли! – прошептал я. Мы рванулись вперед и быстро добежали до подлеска. Русские нас заметили и с криками «Давай! Давай! Лови их!» помчались за нами. Некоторые стреляли на бегу, но не попадали. К нашему отчаянию, подлесок оказался неширокой полосой всего в несколько метров, за которой внезапно возникло озеро. Конец. Все. Теперь бежать некуда.
– Оружие – в воду! – крикнул я остальным.
Окруженные русскими солдатами с автоматами на изготовку, мы не имели шанса на спасение. Итак, это случилось – случилось утром 27 апреля 1945 г. Мы медленно подняли руки.
Глава 22 Начало плена
Вот оно и случилось – то, чего я хотел бы меньше всего на свете. После четырех с половиной лет, проведенных почти на всех фронтах, война закончилась для меня на русском. С самой союзнической высадки в Нормандии мы все знали, что конец неизбежен. Однако мы надеялись, что если уж будет плен, то хотя бы у западных союзников, со стороны которых мы могли рассчитывать на соблюдение норм Женевской конвенции. Геббельсовская пропаганда против «недочеловеков» и слухи о зверствах русских солдат заставляли нас готовиться к худшему. Все мы знали, что творили СС в Советском Союзе.
Что чувствует солдат, попадая в плен? Прежде всего то, что для него война закончена, а значит, опасность погибнуть или быть искалеченным позади.
Затем он с беспокойством спрашивает себя: куда его отправят? Как будут с ним обращаться? Не станут ли пытать? Не расстреляют ли ни с того ни с сего? Он пытается обуздать растущий страх и показать храбрость, и главное – отогнать мысли о том, что ему пришлось сражаться в безнадежной войне, и размышления о собственной судьбе на ближайшие месяцы, а то и годы.
На протяжении всей моей жизни военного наиболее важным для меня было не показать страха, а значит, и слабости, продемонстрировать в трудную минуту выдержку и самоуважение, которыми мы так восхищались, наблюдая у военнопленных из союзнических войск.