ой и ласковой, зато вторая — злюка, которая так и норовила укусить, едва к ней прикасались. Ночью, когда мы оставили их на столе в деревенской школе, одной удалось убежать, и, как нарочно, ею оказалась тихая и ласковая. Так мы стали обладателями второй; характер ее со временем немного улучшился, но она так и не стала совсем ручной.
В Лохо Буайя они избрали себе жилищем развилку дерева, под которым мы поставили стол, и показываются теперь лишь к обеду, чтобы выклянчить банан, кусок кокосового ореха или мяса. Лишь та, что была куплена на Яве, привыкла к нам и часто теперь спит у ножки моей походной кровати.
При отъезде с Ринджы, поскольку нам предстоят еще два года путешествий, мы оставим наших циветт на острове. Я уверен, что им здесь понравилось и они обзаведутся потомством. Кстати, недавно один датский натуралист, побывавший в том районе, объявил мне как о большом научном открытии, что он обнаружил парадоксурус гермафродитус на Риндже, где, по его мнению, они никогда не водились. Можете представить, как я ликовал.
9
За пять недель, что мы обосновались в Лохо Буайя, весть о нашем приезде разнеслась по всем островам в радиусе трех дней пути на паруснике. Вошло даже в традицию, проходя на траверзе Ринджы, завернуть к нам в Крокодилову бухту, перекинуться парой слов и обменять кое-что из товара. Некоторые визиты проходят в высшей степени оригинально.
В один из дней, когда мы занимались перестройкой своей засады на опушке галерейного леса, откуда ни возьмись появляются два юных малайца:
— Селамат паги (здравствуйте), вас хочет видеть капитан.
— Что за капитан?
— Капитан нашей прао, она на якоре у входа в бухту.
Решительно нам нигде не найти покоя, даже на пустынном острове.
— Сходи узнай, что они хотят, — говорит мне Ги, — управимся и без тебя.
В лагере я с удивлением обнаруживаю необычайное сборище: человек двенадцать малайцев, хотя экипаж нормального рыболовного судна состоит из трех-четырех человек, не больше. Все одеты в саронги, у каждого на поясе висит крисс — грозный малайский кинжал с лезвием в виде сплющенного штопора. На голове — черные шапочки, только у самого старшего странная фетровая шляпа цвета хаки. Это явно начальник, поскольку он сидит на наших ящиках, а остальные почтительно стоят вокруг. На вид ему лет сорок, передние зубы сплошь золотые, в углу рта приклеен окурок, что не принято в Индонезии, где сигарету держат всегда в руке. Мне сразу бросается в глаза его костлявое лицо с умным, но очень жестким, даже ледяным выражением, и, вглядевшись, я соображаю, что такое выражение ему придают светло-коричневые, почти желтые, глаза, как у варана.
К тому же капитан не улыбается. Он изысканно вежлив и просит извинить его за вторжение в лагерь во время нашего отсутствия. Закурив новую сигарету от окурка, он излагает цель своего визита:
— Я хочу купить у вас крючки и леску.
— Но мы не торговцы, поезжайте лучше к китайцу на Лабуанбаджо, — отвечаю я.
Совет явно вводит его в замешательство, и он пускается в путаные объяснения, приводя множество странных причин, по которым он не может войти в порт, хотя тот расположен недалеко. Я не могу отделаться от впечатления, что ему нежелательно показываться в людных местах, и прихожу к выводу, что наши странные гости либо контрабандисты, либо пираты с Бужиса.
Этот остров, лежащий к югу от Сулавеси и к северу от Флореса, — родина знаменитых малайских мореплавателей, которые на своих двух-, трехмачтовых прао веками занимаются более или менее легальной торговлей и пиратством, процветающим, как никогда, с послевоенного периода.
Капитан не отступает от своего предложения:
— Дай мне лески, а я достану тебе, чего ты захочешь.
— Но предупреждаю, у нас нет ничего особенного…
Все же я раскрываю наш ящик «рыболовных принадлежностей», все бросаются к нему, но жест странного капитана удерживает их на месте. Сам он со знанием дела разглядывает наши сокровища:
— Нейлоновых у вас нет больше? Эта слишком тонкая, обычно мы пользуемся 0,9 мм.
— Да, в этой только 0,5, но она значительно прочнее немецкой или японской, которые есть в Лабуанбаджо.
Он с недоверием щупает леску и пробует ее на разрыв. Один из людей, похоже его помощник, склоняется к нему, и оба долго совещаются. Наконец он соглашается:
— Чем хороша ваша леска, так это тем, что прозрачна и невидима в воде, а у китайца она белая, но мне все же кажется, она не очень прочная. Однако я возьму, пожалуй, для пробы на одну снасть.
— Ладно, сколько вы хотите?
— Пятьдесят саженей. А что нужно вам?
Я объясняю, что у нас нет риса. Он поднимает бровь в сторону трех парней, которые тотчас вскакивают в одну из крохотных лодок.
Начинаю отсчитывать сажени под пристальным взглядом капитана. Неожиданно он проявляет беспокойство:
— У тебя выходят слишком короткие сажени, туан.
— Тогда меряй сам, капитан! — шутя говорю я.
И он действительно начинает широкими взмахами разматывать нить, причем каждый раз вытягивая около двух метров вместо полутора — обычной длины сажени. Надувательство режет глаз, и я заливаюсь смехом. Видя, что меня не проведешь, он впервые улыбается, обнажая золотые зубы.
Тут возвращаются трое парней с десятикилограммовым мешком риса и большой копченой рыбой. Капитан берет ее и подает мне. Я благодарю. Неожиданно он становится болтливым:
— У вас много вещей!
— Похоже. Но в основном это походное снаряжение и химикаты для препарирования животных.
Поясняя на ходу, я нарочно показываю ему содержимое всех наших ящиков, чтобы не подумал, будто там есть что-нибудь ценное. Когда он все тщательно высмотрел и получил подробное объяснение о назначении каждого предмета, он благодарит, и я провожаю всех к лодкам.
Затем я возвращаюсь к засадам и рассказываю друзьям о визите, описываю им странную и впечатляющую фигуру капитана.
— Это наверняка пираты, — говорит Петер.
И он вспоминает, что несколько месяцев назад один из его знакомых, англичанин, журналист из Сингапура, который хотел написать репортаж о пиратах, наводящих страх на здешние острова, где они, кстати, надежно укрываются от редких патрулей береговой охраны, был убит во время стычки между прао, на который ему удалось попасть, и судном соперничающей банды.
Спустя три дня, возвратившись в лагерь, мы застаем весь экипаж в сборе. Должно быть, они ждут нас довольно долго, но не притронулись ни к одному ящику, хотя это было бы легко сделать. Капитан встречает нас улыбкой:
— Леска потрясающая! Она такая же прочная, как 0,9, но цвета морской воды, и рыбы ее не видят. Мы пришли взять у вас весь остаток!
Он выкладывает привезенные с собой подарки: тридцатикилограммовый мешок риса, копченую рыбу, кокосовые орехи и красный пальмовый сахар. Я начинаю отсчитывать сажени нейлона, но он останавливает меня.
— Вы предпочитаете отсчитывать сами? — вопрошаю я.
— Нет, пусть лучше этот туан, — отвечает он, показывая на Петера.
Мы смеемся: Петер самый большой в нашей группе и его сажени будут по меньшей мере на десять сантиметров длиннее моих. У капитана, деловая сметка.
В итоге весь наш ящик нейлоновой лески «Родиасета» и крючков морвилларских заводов переходит в руки пиратов. Ибо это действительно пираты, как подтвердит нам впоследствии Хазинг, который хорошо знает их.
Как бы там ни было, они оставляют прекрасное впечатление, и мы с нетерпением ожидаем их следующего посещения Лохо Буайя. Но нам никогда больше не доведется увидеть капитана с ослепительной челюстью и его экипаж в черных шапочках. Через два-три дня после их отъезда я раздавал кукурузу нашему птичнику, как вдруг услышал за лесным занавесом звуки флейты. Что это, слуховые галлюцинации или голос сирен, заманивающих моряков в ласковые воды Южных морей? Окликаю товарищей, и все вместе устремляемся к узкому илистому пляжу, где состоялась наша печальной памяти ночная высадка.
И точно, бойкая мелодия тростниковой флейты все ближе, ближе, и неожиданно в просвете мангров нам открывается незабываемое зрелище. В середине большой лодки с балансиром возвышается фигура — живое воплощение шерифа из ковбойских фильмов нашего детства. Высокий широкоплечий блондин в необъятной шляпе конной полиции, одетый в хаки, с патронташем через плечо небрежно опирается на карабин, а вокруг него восседает самый удивительный в мире экипаж, который нам доводилось встречать: шестеро или семеро малайцев, выряженных в такие одеяния, что их не найти при всем старании даже на парижской барахолке! Один истекает крупными каплями пота под высокой меховой шапкой с опущенными ушами, второй завернулся в доверху застегнутое черное пальто, третий с трудом ворочается в кожаной летной куртке на меху, остальные явно одевались у того же портного. А человек в русской шапке, похожий на монгола, сидит на носу судна и издает в утреннем воздухе отрывистые нотки на своей свирели.
В растерянности мы переглядываемся. Что за наваждение? Во Франции мы бы приняли это за веселый студенческий карнавал, но здесь, на почти необитаемом острове, посреди моря Флорес! Здесь даже нет в окрестностях сумасшедшего дома, откуда могли улизнуть его обитатели. Во всяком случае вид у них самый мирный, подождем, пока эти затейники пристанут к берегу!
Лодка останавливается вблизи пляжа, и вся труппа во главе с «шерифом» бредет к суше. Дойдя до берега, он обращается к нам по-индонезийски:
— Селамат паги! Я патер Якобус из католической миссии Флореса, а это мои ученики. Я прослышал, что сюда приехали французы, и решил съездить к вам в гости.
Мы радостно здороваемся с патером, столь мало похожим на богослужителя, и ведем его в лагерь, а юные семинаристы, одетые заботами заморских дам-патронесс, выгружают жестяной ящик проповедника и свои вещи. Петер готовит ему яичницу на кабаньем сале, а ученики набрасываются на оленью ногу килограммов на шесть-семь, и через четверть часа от нее остается лишь тщательно обглоданная центральная кость!