— Мы бы ни за что не поверили в несчастный случай. Конечно, вряд ли бы мы решили, что это преднамеренное убийство, но в том состоянии это вполне могло сойти за вспышку гнева.
Короче, в лучшем случае я мог бы рассчитывать на смягчающие обстоятельства!
Однако вернемся к нашим окорокам. Собаки так здорово подчистили наши запасы, что мы вновь оказались без мяса и мне опять пришлось отправиться на охоту. Поздно ночью я возвращаюсь на стоянку, и на меня набрасываются с расспросами:
— Куда ты дел Титину?
Приходится признаться, что я потерял Титину, и вытерпеть град упреков. Ведь наша обезьянка Титина — самый главный член экспедиции, и мы все не чаем в ней души. На Флоресе, вскоре после восхождения на вулкан Кели-Муту, двое мальчишек принесли нам на просмоленной бечевке это тщедушное созданьице с едва прикрытой реденькими волосками бледной кожицей, местами в лишаях.
Первым движением было отвергнуть несчастное, дрожащее существо, которое вот-вот должно было сдохнуть, к тому же мальчишки просили за него дикие по местным масштабам деньги — два франка! Но ее грустный, удивительно человеческий взгляд и жалость к ожидавшим ее страданиям толкнули нас на непоправимую ошибку, заставили проявить слабость: в обмен на несколько бумажек мы приобрели право держаться за свободный конец веревки, захлестнутый вокруг этого заморыша.
— Она еще поправится, вот увидите, — сказал я товарищам, принявшим мои заверения явно скептически.
Но факт: она поправилась, и с чудесной быстротой, что мы успели почувствовать. За несколько дней болезненное, тщедушное и дрожащее от страха созданьице превратилось в избалованного, деспотичного и беспощадного тирана. Отныне все наше внимание поглощено Титиной, а наше существование превращается в утомительное и, надо признать, безрезультатное бдение, ибо, едва мы на миг отворачиваемся, как вступает в действие ее злой и — даже трудно представить себе насколько — изобретательный гений.
За едой ей предоставлена полная свобода, она ест из персональной тарелки абсолютно то же, что и мы, и тем не менее считает своим долгом непременно залезть всеми четырьмя лапами к нам в блюда. Хуже всего, если на нее закричишь: она тут же делает под себя, то есть на стол! Сколько трагедий разыгрывается из-за этого:
— Если бы ты с самого начала дал ей лапши, она бы не написала тебе в тарелку…
— Но у нее же есть!
— Зато у чужих, как известно, всегда вкуснее.
— И вообще, надо лучше смотреть за своей скотиной…
— Она такая же моя, как и ваша. И потом, я же не нарочно.
— Раз ты с ней возишься, значит, твоя, — и т. д. и т. п.!
Тяжелее всего вечером, когда ее нужно укладывать спать. Она засыпает, уцепившись за меня, а когда я хочу положить ее, орет так, что нас засудило бы самое снисходительное общество защиты животных. Естественно, начинаются новые пререкания:
— Оставь ее, что она, мешает тебе!
— Благодарю покорно, пусть она на тебе виснет с утра до ночи! Я не собираюсь сидеть так до утра.
Однако хуже всего бывает, когда я собираюсь на охоту. Поначалу я прошу товарищей присмотреть за Титиной, что они и делают, пока я не скрываюсь из виду. Но уже в километре от лагеря в зарослях за спиной раздаются жалобные крики. Я прихожу в ярость:
— Титина, пошла вон!
Бросаю в нее камнем (мимо, конечно) и делаю страшные глаза. На мгновение воцаряется тишина, и я наивно полагаю, что она возвратилась на стоянку. Но через двести метров новый душещипательный концерт! Я не обращаю внимания и продолжаю идти, но крики делаются все более отчаянными. Что происходит? Может, она выдохлась или увидела змею?
— Титина, иди сюда!
Она не заставляет себя просить дважды и молниеносно усаживается на шею, держась за мои уши или за волосы. Лучше не придумаешь для охоты! Но это еще что! Едва я подкрадываюсь к дичи и поднимаю ружье, как Титина, в полной уверенности, что этот шест я принес для нее, прыгает на ствол и, усевшись на конце, страшно довольная, начинает гримасничать! Если я пытаюсь ее согнать, она начинает скулить, и тут уж самый глупый олень, не дожидаясь, чем кончится спор, убирается прочь.
В тот день Титина тоже пошла со мной поохотиться, и мне после долгих поисков, затянувшихся до сумерек, все же удается уложить оленя. Пока я отрезаю от туши ногу, она забирается на тамариндовое дерево полакомиться его кислыми плодами. Но тут с обычной для тропиков неожиданностью падает тьма, и, сколько я ни зову ее, она не слезает: макаки не способны передвигаться в темноте.
После нескольких бесполезных попыток я возвращаюсь в лагерь, где эта новость встречается горестными восклицаниями. Наутро мы с Жоржем отправимся на поиски Титины, но лишь впустую будем звать ее в рощице, где я оставил ее накануне: она исчезла, наверное прибившись к стае своих диких сородичей. И хотя лагерь теперь нам кажется опустелым без нашего маленького тирана, все четверо мы сходимся на том, что это лучший конец, какой можно пожелать в истории с Титиной.
11
Как-то утром, следя за двумя драконами, я вижу, как они входят в крохотную рощицу посреди саванны и там пропадают. Подойдя поближе, замечаю две большие норы, прорытые в склоне невысокой горки. Открытие это переполняет меня радостью: наконец-то нам удалось обнаружить логово дракона, которое безуспешно пытались отыскать столько натуралистов.
Обе норы настолько глубоки, что туда свободно входит до конца длинный шест. Нужно заметить, что земля в этом месте рыхлая, а главное — не видно больших камней. Однако о внутреннем устройстве нор нельзя сказать ничего определенного, нельзя также узнать, сообщаются ли они между собой.
Нам везет: буквально в тот же день мы находим еще одно логово варана. Эта дыра находится в основании большой скалы, почти на вершине холма, возвышающегося над Лохо Буайя. Петер собирался было обследовать ее поподробнее, но хриплый свист из недр логова склоняет его к благоразумию. Никаких сомнений: логово занято и его обитатель явно не в духе!
Немного спустя я возвращаюсь к этому логову, на сей раз оно пусто и в него можно заглянуть внутрь при свете фонарика. За входом тянется горловина длиной сантиметров в двадцать пять, которая переходит в почти овальную пещеру около полутора метров в диаметре и сантиметров сорок пять в высоту. Потолок образует свод, из которого выступают острые края обломков скал, однако видно, что хозяин постарался как можно лучше уровнять пол и стены.
Кстати, два дня спустя после первого осмотра я замечаю, что варан предпринял новые работы по благоустройству: снаружи прибавилось земли и камней. Принимая во внимание размеры и форму «помещения», дракону явно приходилось ложиться на спину или по крайней мере на бок, чтобы скрести потолок.
Итак, совершенно очевидно, что драконы строят себе убежища, причем не случайные, а настоящие, с «жилыми комнатами», которые они сами устраивают и обставляют. Теперь мне важно узнать, сколько времени ящер проводит дома и когда. Для этого устанавливаю слежку за обнаруженными логовами. Чтобы дать ясную картину образа жизни изучаемого животного, лучше всего, пожалуй, привести резюме десятидневных наблюдений, имеющиеся у меня в блокноте:
22 июня. Являюсь в 15.30 и констатирую, что убежище пусто. Кладу у входа дохлую макаку и маскируюсь в засаде метрах в пятнадцати. В 18.10, хотя солнце зашло уже минут двадцать назад, варана еще нет, и я ухожу, воткнув несколько прутиков у отверстия логова.
23 июня. Пришел в 7.30. Макака наполовину съедена, а на соседнем камне сидит небольшой варанчик (1 м 20). Заметив меня, он медленно удаляется, но не в логово. Это явно не здешний жилец, который так и не вернулся со вчерашнего дня, о чем свидетельствуют оставшиеся прутики.
24 июня. Пришел в 7.45. Замечаю, что прутики раскиданы, а некоторые втянуты внутрь логова. Там вновь проводились работы по благоустройству, о чем свидетельствуют кучи камней и свежевыброшенной земли. Значит, дракон вернулся вчера после захода солнца, затем снова ушел до 7.45.
25 июня. В 8 час. прутики вновь опрокинуты и логово пусто. Я ставлю их на прежнее место и в 17.30 отмечаю, что они не тронуты.
26 июня. Прутики стоят утром и вечером.
27 июня. Придя в 9.45, нахожу прутики опрокинутыми, а дракона в убежище. Оттуда он вылезает лишь в 16.30, и я тут же узнаю в нем одного из тех самцов, что регулярно наведываются к нашим приманкам. Ставлю прутики на место.
28 июня. В 7.30 прутики раскиданы, но логово пусто.
28 июня — 1 июля. Все на своих местах. Варана не было три ночи подряд.
2 июля. В 7.45 прутики опрокинуты и логово пусто.
В общем отсюда явствует, что из десяти дней дракон не ночевал у себя один раз, затем два дня подряд провел ночь в логове, потом вновь отсутствовал, вернулся еще на две ночи, не был три и вернулся на четвертую. Итак, наблюдаемый мною варан не дал возможности установить какую-нибудь закономерность в посещении логова.
Чем объяснить это непостоянство? Ну, во-первых, вполне возможно, у этого дракона не одно логово. И потом, вопреки мнению ранее изучавших его исследователей, отнюдь не исключено, что комодский варан проводит ночь в поисках пищи или же просто отправляется за любовными утехами! Эта гипотеза, возможно, и верна, и пока мы здесь, надо постараться проверить ее.
Для удобства наблюдения за поведением варанов, живущих в Лохо Буайя, мне приходит мысль пометить их всех номерами белой масляной краской, так чтобы их можно было узнавать издали и спокойно следить за ними; идея сама по себе неплоха, и я не стыжусь гордиться ею, однако осуществить ее оказывается много сложнее, чем мы предполагали.
Прежде всего нужно отловить по очереди всех драконов, что непременно — мы уверены в этом — должно дать несколько неплохих эпизодов для картины. Но какую ловушку ставить? В отчете американской экспедиции, побывавшей на Комодо в 1926 году, я прочел, что они поймали двадцать семь варанов сетью, захлестывавшей зверя за шею. Однако это был не лов, а варварство: двадцать два дракона из двадцати семи оказались удушенными.