В последующие дни мы еще несколько раз снимаем кадр с клеткой, чтобы Жорж имел «раккорды» при окончательном монтаже фильма. И каждый раз пойманный дракон благополучно уходит с той же легкостью, что и первый, хотя мы обвили прутья клетки крепкой нейлоновой веревкой.
Основная часть нашей работы закончена, по крайней мере та, что связана с кино. Что же касается изучения варанов, то мне предстоит еще выяснить множество вопросов, в частности связанных с его размножением, и установить приблизительно, сколько драконов осталось к настоящему времени. Для этого надо побывать хотя бы на Комодо, этой обетованной земле драконов. Однако наше финансовое положение отнюдь не блестяще, и, даже сведя до минимума снаряжение, нечего и думать заняться «пирогостопом». Понадобится по меньшей мере две посудины для возвращения на Флорес, куда через месяц должен прийти пароход-скотовоз, идущий до Явы, а оттуда нам предстоит еще добираться до Калимантана!
Сколько на первый взгляд непреодолимых препятствий. Но у нас есть ценный союзник — время, мы не торопимся, а со временем в тропиках все устраивается. Так что не стоит беспокоиться, дракон хранит нас, а что еще можно пожелать на этом благословенном острове. Рано или поздно случай представится. Будем смиренно ждать и проникнемся мудростью индонезийской пословицы, выражающей всю тщетность людей вмешаться в свою судьбу: «Что бы ни творилось, козий помет всегда будет круглым!»
И нам воздается за долготерпение: в один прекрасный вечер в бухту заходят три большие лодки, полные народу. В первой сидит, стараясь по возможности держаться прямо, маленький сгорбленный старичок в черной бархатной шапочке и визгливым голосом отдает приказы. Когда лодки останавливаются метрах в пятнадцати от берега, все быстро собираются вокруг него и двух женщин, сидящих у его ног, поднимают и несут их на берег.
Среди мужчин узнаем нашего друга Хазинга, часто навещавшего нас в Лохо Буайя. Он предупреждает:
— Это бапа Пенггава, староста всех островов, он хочет видеть вас.
Старичонка незамедлительно уточняет цель своего визита:
— Я приехал, потому что прослышал, будто среди вас есть охотник, а мне и моим людям нужно мясо. Моя жена и племянница приехали со мной, чтобы просить вас убить для нас несколько буйволов. Если я со своей стороны могу что-нибудь сделать для вас, не стесняйтесь, просите, потому что в этих краях я многое могу…
Мы все четверо понимающе переглядываемся — вот он, долгожданный случай. От имени всех я отвечаю гостю:
— Мои друзья и я будем счастливы оказать услугу бапе и его семье, но в свою очередь нам понадобится его помощь, ведь бапа может многое…
— Что вам нужно?
— Две большие лодки с экипажами до Комодо и дальше в Лабуанбаджо.
— И все? Будьте спокойны, никто не скажет, что верховный правитель всех островов отказал в услуге иностранным гостям.
— В таком случае мы бесконечно благодарны бапе за его великодушие, и я лично займусь буйволами. Правда, надо еще выпросить разрешение на охоту…
— На этих островах я хозяин, это у меня надо спрашивать разрешения, так вот, я даю вам право убивать буйволов.
— Тогда все в порядке, бапа, завтра с утра я иду на охоту.
— Мои люди пойдут с вами. Вот, кстати, Расси и Тайе, сыновья старосты Комодо.
Он представляет мне двух улыбающихся близнецов.
Пока мы разговаривали с бапой, его люди успели выгрузить с лодок невообразимую груду циновок, одеял, дырявых подушек, чугунных котелков, кастрюль, топоров. За несколько минут они устраивают из пальмовых ветвей небольшой навес, женщины кладут под него горку подушек, на них возлагается «верховный вождь всех островов», после чего нас приглашают занять место рядом с ним.
В то время как его жена и девушка торопятся приготовить нам кофе по-турецки, он разражается длиннющей речью на малайском языке, полной цветистых фраз, вылетающих с такой скоростью, что мы с трудом улавливаем суть. Временами посреди пышной фразы он бросает пронзительным голосом приказание жене или одному из своих людей, затем вновь изливает на нас поток слов, где перемешаны буйволы, драконы, войны, японцы, его болезни, болезни всех членов его семьи, тяготы его высокой миссии и т. д.
Когда словесный поток иссякает, оказывается, уже наступила ночь. Вокруг нас над кострами покачиваются пузатые котелочки. Адские песчаные мушки начинают свой вечерний налет, мы пользуемся случаем и прощаемся с велеречивым старцем.
На рассвете к нам является Хазинг с приглашением от верховного вождя. Мы устраиваемся на полувыпотрошенных подушечках, племянница застенчиво подает каждому эмалированный стаканчик, полный кофе со сгущенным молоком — высокоценимым лакомством в здешних местах, и китайские печеньица. Кстати, она очень хорошенькая, племянница Пенггавы: семнадцать лет, правильные черты, большие миндалевидные глаза с длинными загнутыми ресницами, великолепные черные волосы, ниспадающие волнами ниже пояса, и очаровательная улыбка, открывающая красивые белые зубки. Я пробую заговорить с ней, но, прежде чем она успевает вымолвить слово, несносный старикашка сухо отправляет ее к кастрюлям!
Откушав и поблагодарив старого вождя, мы выступаем гуськом в строго определенном порядке: впереди проводник и следопыт в лице старого Хазинга, затем стрелок, затем Жорж и Ги, пожелавший заснять охоту, за ним Петер, тоже с фотоаппаратом, и, наконец, остальные, среди них Расси, а также один атлет со свирепым оскалом зубов и густой перепутанной шевелюрой по имени Махаму, прозванный его товарищами «комодский мясник».
Все утро мы бредем под палящим солнцем, мучимые мириадами насекомых, не реагирующих на мои увещания в стиле Ламартина: о слепень, удались! Из животных удается встретить лишь диких лошадей, которых наше внезапное появление обращает в бегство, и они мигом исчезают среди пальм лонтаров.
К полудню люди просят меня убить на завтрак первого попавшегося оленя. К сожалению, жертвой падает оленуха. Махаму тут же разделывает еще теплое животное, а мы любуемся ловкостью, которой он обязан своим прозвищем. За пятнадцать минут он безукоризненно выпотрашивает оленуху на расстеленной шкуре, затем втроем они нарезают ее кусочками, которые мы нанизываем на палочки, пока старый Хазинг разводит большущий костер из сухих пальмовых ветвей.
За это время, что в парижском ресторане вам успевают принести закуски, мы уже обгладываем два-три шампура, на которых искусно нанизаны ломтиками мясо, печенка, сердце и почки. Вскоре от оленухи остается лишь шкура, кишки, ноги да несколько голых костей. Хазинг собирает все в кучу:
— Унтук буайя дарат (для дракона).
Увы, мы не взяли с собой воды, приходится пускаться в путь с пересохшим горлом и шершавым языком, без особой охоты подставляя голову взошедшему в зенит солнцу. До вечера мы поднимаемся и спускаемся по каменистым холмам, так и не встретив ни одного колодца и убив лишь двух оленей для стола Пенггавы и его свиты. Вид мяса, которое Махаму несет на своих плечах, слегка развеивает огорчение правителя всех островов, выбежавшего нам навстречу узнать результаты минувшего дня.
Должно быть, в самом деле оно приходится ему по вкусу, потому что после ужина он просит меня подбить еще одного-двух оленей для него и его свиты. И я вновь иду на охоту в сопровождении нескольких мужчин, но не тех, что были днем, — те отдыхают. Однако удача явно не сопутствует нам, и часам к двум ночи мы возвращаемся, так и не встретив дичи. Какое счастье забраться после всего в спальный мешок. Я еще пробую прикинуть, сколько же километров отмахал за минувший день, но погружаюсь в глубокий сон, лишенный всякого интереса для специалистов по толкованию сновидений.
Наутро, хотя вчерашние спутники, огорченные неудачей, предпочитают остаться в лагере, Хазинг, я и еще несколько мужчин отправляемся на другую сторону острова с твердой решимостью «добраться до этих тварей». Но по мере того как летят часы на подъемах и спусках, энтузиазм наш затухает и наша небольшая колонна все тает, оставляя отдельные подразделения в соблазнительной тени прохладных рощиц.
К концу полудня, не встретив даже и следов буйволов, мы останавливаемся на привале и делим сигареты между «старой гвардией» — Хазингом, Расси и Махаму. Сын старосты Комодо жалуется, вытирая лицо майкой:
— Ах, туан, земля здесь очень плохая: все вверх и вниз. У нас гораздо лучше…
— Почему? Разве Комодо плоский?
— Нет, но там только поднимаешься, — вполне серьезно отвечает он.
Помаленьку нас нагоняют кое-кто из отставших, просят закурить, но у меня больше нет сигарет. Тогда все приходят к общему выводу, что нам, пожалуй, лучше всего вернуться в лагерь, на сей раз опять не солоно хлебавши. Хазинг считает долгом подбодрить присутствующих:
— Завтра мы найдем их, туан, я уверен, теперь я знаю, где они. Раз мы не нашли их ни вчера, ни сегодня, значит, они все собрались в Лохо Гингго: там всегда остается вода, даже в сухой период.
— А далеко она, Лохо Гингго?
— От лагеря нет: час-два ходьбы.
Я вдруг, совершенно не знаю отчего, проникаюсь глубокой верой в старика и говорю, что, если мы сейчас же отправимся в Лохо Гингго, мы найдем их. Сколько у нас осталось времени?
Хазинг настроен скептически:
— Даже если мы пойдем очень быстро, не знаю, успеем ли до захода солнца. Лучше подождать до завтра.
Но я почему-то твердо уверен, что вечером нас ждет удача, и начинаю тормошить людей, расписывая им на все лады гнев Пенггавы, если мы опять вернемся с пустыми руками. Я даже лгу им, держа часы в руке, что сейчас полпятого (хотя на самом деле стрелка давно перевалила за пять), что у нас еще минимум полтора часа до захода солнца и если мы быстро пойдем, то увидим буйволов до темноты, и если все хорошо получится, разделаемся наконец с этой охотой и т. п.
В конце концов они сдаются перед моими аргументами, особенно после упоминания о гневе правителя, и, преисполнившись вдруг невиданной энергией, мы стартуем на марафонскую дистанцию по сильно пересеченной местности. Это уже не ходьба — это лихой галоп наперегонки с неумолимо опускающимся к горизонту светилом. Старый Хазинг, ловкий, как обезьяна, и прекрасно знающий все окрестности, тем не менее с грохотом проваливается в одну из скрытых ям и ранит себе колено. Никто даже не останавливается, он догоняет на