Вскоре после прибытия на Комодо глава деревни представляет нам сгорбленного старичка с длинным грустным лицом и седыми волосами, увенчанными колпаком в форме половинки кокоса. Зовут его Солтан, и, по единодушному мнению, он лучше всех знает остров. Кстати, это он водил всех путешественников-иностранцев, приезжавших взглянуть на знаменитых драконов, у него отличная память:
— Как раз перед войной были здесь две экспедиции: одна голландская, вторая американская. Среди голландцев была одна ниония (госпожа), они убили много-много драконов и забрали их шкуры и кости. Туан Америка было только двое. Они хотели охотиться на буйволов, и я повел их, но, когда мы нашли животных, они сняли с себя башмаки и залезли на дерево, чтобы стрелять без боязни.
— А во время войны?
— Три года на Комодо жил японец, совсем один. Однажды он уехал, и мы тогда поняли, что война кончилась.
— С тех пор приезжал еще кто-нибудь из иностранцев?
— Да, был один голландец с группой яванцев…
— Но ведь яванцы не иностранцы, они такие же индонезийцы, как и вы!
— Для нас они иностранцы, как все остальные, — отрезал старик.
Сам того не подозревая, он затронул жгучую проблему этой страны. На трех тысячах островов, рассеянных по территории, равной Соединенным Штатам, живут объединенные в нацию такие различные народности, как папуасы Новой Гвинеи, атьехи, минангкабау и батаки Суматры, яванцы (сами состоящие не менее чем из трех этнических групп), менадо Сулавеси, даяки Борнео (несколько десятков племен), амбоны Молуккских островов, балийцы, буги и прочие обитатели отдельных островов, не считая китайцев, малайцев, индийцев, арабов и метисов всех вышеназванных этнических групп.
Староста деревни назначает Солтана ответственным за предстоящую охоту на буйволов, и после долгих переговоров за традиционными стаканчиками кофе, к которому подаются рисовые оладьи, решено, что база наша будет разбита в местечке, называемом Поренг, между горой Араб и Саталибо, куда в это время откочевывают животные.
Выход обставляется со всей пышностью. Мы с Петером шагаем во главе воинства, вооруженного парангами и луками, кое-кто несет мешки с местной солью для обработки мяса. Женщины с порогов хижин с нескрываемым восхищением глядят на наш парад, а детишки путаются под ногами, как во время торжественного марша полка. Обстановка восторженная. Все смеются, шутят и от души желают нам успеха: ведь он должен принести прежде всего мясо, а затем рис и остальные необходимые товары.
Уже больше часа мы шагаем вдоль пляжа, как внезапно метрах в ста впереди показывается стадо кабанов, выискивающих моллюсков и крабов, нанесенных приливом. Расси, жаждущий продемонстрировать своим товарищам и в особенности старому Солтану, который явно невысокого мнения о снайперских способностях иностранцев, мою меткость, просит убить одного кабана.
— Будет приманка для твоих друзей, ведь они хотят увидеть дракона, — убеждает он меня.
Я прицеливаюсь в самого толстого кабана и нажимаю на спуск. Кабан падает на месте, остальные, обманутые эхом детонации, мчатся прямо на нас, но мы их не трогаем. Солтан ошеломлен и не скупится на похвалы, хотя выстрел, кстати, был очень легким. Последнее время, говорит он, ему приходилось наблюдать лишь стрельбу полицейских с Лабуанбаджо, которые без малейшего результата, к великому счастью для местной фауны, палили по всему, что движется.
Мои спутники, разумеется, не хотят даже притрагиваться к кабану. Однако я соблазняюсь его внушительными клыками и решаю взять их для коллекции вместе с куском окорока для нас с Петером. Для этого я беру у одного из островитян наш маленький топорик, но, когда, закончив работу, протягиваю его назад, он не желает больше брать его в руки, поскольку тот замаран прикосновением к нечистому животному, и мне добрых четверть часа приходится драить топорик с песком, прежде чем человек соглашается взять его кончиками пальцев с видом глубочайшего отвращения.
Повернув в сторону от пляжа, мы шагаем с час по песчаному руслу высохшей речки Вае Лианг, что вьется между высоченными фигами и низким кустарником. Это как раз то место, где патер Якобус и епископ Флореса, сидя в засаде, увидели огромного дракона, повергшего их в такое волнение. Кстати, варанов здесь довольно много. Двое из них буквально выскочили у нас из-под ног, исчезнув в дырах между корнями деревьев, размытых дождями.
Но что больше всего удивляет, так это обилие птиц. Над верхушками фиг водят хоровод стайки больших мускатных голубей, а воздух звенит от крика сотен какаду. Стремительно уносятся в заросли дикие куры, а на пути, звонко стреляя крыльями, вспархивают голуби.
Это богатство птичьей фауны на Комодо объясняется отсутствием макак — главных разорителей гнезд и выводков на всех окрестных островах. То, что макак здесь нет, хотя природные условия абсолютно одинаковы на Риндже и на Флоресе, можно объяснить лишь тем, что они никогда не были завезены сюда. По словам старого Солтана, до войны голландцы попытались сделать это, но, как видно, без успеха. Остается узнать, действительно ли была сделана подобная попытка, каким образом и сколько животных было завезено.
Выходя из галерейного леса в саванну, Петер вдруг застывает на месте, глядя на паука-краба величиной с блюдце в поперечнике, который качается на своей паутине, вытянув длинные клешни и готовый схватить первую неосторожную муху.
Так мы идем еще часа два, вытянувшись гуськом по пышущей жаром саванне, и выходим на крутой холм явно вулканического происхождения. Это гора Саталибо. На высоте 735 метров царит она своей оголенной вершиной над островом. Чуть ниже ее вершина окружена густым лесом. Над уровнем моря склоны кажутся особенно крутыми, и остаток дня наша маленькая колонна ловит ртом воздух, обильно истекая потом. Из самолюбия мы упрямо шагаем во главе группы, тая надежду, что вот-вот проводник даст сигнал к небольшому привалу. Но хотя все дышат одинаково тяжело и потеют наравне с нами, никто не желает остановиться, и мы в рекордное время взбираемся на гребень. Здесь наконец останавливаемся, чтобы обождать остальных, растянувшихся по всему склону. Солнце уже склонилось к горизонту, и тень от пальм лонтаров вытягивается до бесконечности среди травы и уступов скал. Вот и старый Солтан добирается к нам.
— Ах, туан, — задыхается он, — вы никак не жалеете нас!
— А что случилось?
— Мы надеялись, что вы хоть разрешите нам минутку передохнуть, но вы без оглядки лезли вверх.
Мы с Петером смеемся.
— Мы сами ждали, что бапа Солтан разрешит нам перевести дух.
Остальные тоже смеются. И тут Саид, которого мы прозвали «красавчик с копьем» — в своих коротких штанишках с буфами и кокетливом беретике, сделанном на манер португальских шапочек, он похож на маленького пажа — показывает мне на буйвола, выходящего из тени в сотне метров под нами. Первая пуля останавливает его, вторая укладывает замертво. Бросаемся вниз с восторженными криками, Саид впереди всех. С разгона он всаживает ему жестом победителя в бок копье.
Кто особенно доволен, так это Солтан: мою жертву, похоже, осенила счастливая мысль выйти под выстрел как раз в том месте, где мы собирались разбить бивак — рядом с источником.
Пока часть людей устраивает стоянку и приступает к разделке туши, Солтан, Саид и я отправляемся на поиски других буйволов. До полной темноты нам встречаются два зверя, и мне, чтобы прицелиться в густую черную массу, приходится ориентировать мушку по чуть более светлой полоске неба. Но покровитель охоты на сей раз с нами, и мне удается убить обоих с первого выстрела. Оставляем разделку на завтра и возвращаемся на бивак, где люди радостными восклицаниями встречают весть о новой порции мяса.
Мы устраиваем бивак на крохотной опушке под низкорослым деревом, усыпанным белыми орхидеями. Среди камней, шагах в двадцати, тихонько журчит ручеек и выплескивается на слегка вогнутую глыбу, образующую как бы естественную ванну, — здесь все, будто нарочно, предусмотрено природой для комфорта. Незачем строить шалаш: сейчас разгар сухого сезона, на небе ни единого облачка. Поэтому люди раскладывают прямо под деревом подстилку из пальмовых листьев, которая должна стать общей спальней — ведь нас больше тридцати.
Пока варится драгоценный рис, выделенный старостой из своих последних личных запасов, и обжариваются куски мяса, совсем рядом вдруг раздается рев. Это невидимые во тьме буйволы злятся на нас за то, что мы заняли их привычный водопой.
Махаму кроме основной работы но разделке мяса был еще специально назначен старостой ухаживать за мной и Петером. Почти с материнской заботливостью обносит он нас водой, приносит мясо, которого вполне хватило бы на полк солдат, ставит у ног тарелки с рисом, каждая из которых могла бы удовлетворить потребности средней французской семьи, и замечает, что в кастрюле осталось еще. Поскольку мы съедаем по мизерной порции, он доедает за нас под завистливым взглядом остальных, которым полагалась лишь строго определенная порция. Табака тоже чуть-чуть: на всех у нас четыре пачки сигарет. Каждый получает по одной сигарете и с благоговением смакует ее.
Помаленьку гаснут костры, замирают разговоры, люди засыпают возле тлеющих углей, завернувшись в саронги и положив голову на камень или кусок дерева. Старому Солтану не спится; ему-таки удалось вытянуть из меня вторую сигарету, и сейчас, присев на корточках возле нас, он рассказывает, что в пещере, совсем рядом от того места, где мы расположились, живет старый-престарый дракон, известный под кличкой Ненек (Дедушка).
— Ему уж сто лет. Я его знаю сызмальства, и мой отец тоже знал его. Это точно самый большой дракон на Комодо.
Мы, конечно, горим желанием увидеть чудище и предлагаем положить ему приманку.
— Не волнуйтесь, завтра наверняка увидите: мы легли как раз на его тропе. Вот здесь, совсем рядом, дракон убил моего брата…
— Вашего брата! Как же это случилось?
— Это еще до войны было, да и староста, тот, что сейчас, подтвердит вам. Вышли мы однажды с братом за бамбуком — из него делают сосуды для воды, — ну и его собака, как обычно, за нами увязалась. Пришли мы, начали рубить бамбук невдалеке отсюда, а собака в сторону отбежала; вдруг слышим: подает голос, как будто оленя учуяла, — она уже не раз так делала, и лучше ее не было собаки в деревне. Брат мой хватает копье и бежит на лай, но тут, слышу, как закричит и на помощь зовет. Бегу, конечно, со всех ног туда и вижу: лежит брат рядом с убитой оленухой, а кровь так и хлещет.