метров двадцать в длину. Держится эта естественная шпага на самом растении с помощью почки, окруженной двумя листочками, а когда «конструкция» созревает, манглия-мать бросает ее острием вниз. Если падение случается в отлив, живая стрела глубоко вонзается в ил и вполне способна сопротивляться напору волн. Ее будущее обеспечено. Но в прилив зародыш манглии уносится в море и, конечно, обречен на гибель.
Целая фауна копошится в полумраке мангровых зарослей, различаемая скорее на слух. Шум моллюсков, захлопывающих свои створки, плеск рыб, попавших в ловушку переплетенных корней, хриплый клекот маленьких цапель и реже нежный голос дюгоня — вот наиболее привычные голоса этого удивительнейшего водяного леса.
Наблюдателю самыми поразительными, конечно, покажутся маленькие рыбешки, похожие на нашего пескаря, которые карабкаются по корням до высоты одного метра над водой. Это периофтальмы, буквально «наружноглазые»: оба глаза у них покоятся на выступе, позволяющем рыбке видеть, что происходит над поверхностью, даже когда вся она в воде.
Если за ней гонится хищник, периофтальма может выпрыгивать на высоту до одного метра, но, как правило, она довольствуется тем, что развивает скорость порядка три километра в час, действуя грудным плавником и помогая себе резкими движениями хвоста. Прыгая по илу, периофтальмы ловят насекомых и небольших ракообразных, составляющих их основную пищу.
При виде опасности они прячутся в воде, но остаются там недолго, ибо, как показывает опыт, они тонут, если им не давать вдохнуть. Тем не менее легких у них нет, они дышат жабрами, увлажняемыми водой, которую рыба во время своих прогулок по поверхности держит внутри губчатых мешков, расположенных по обе стороны головы. Полная противоположность водолазам, дышащим воздухом под водой, периофтальмы могут дышать под водой и на земле, а один из их видов сумел достичь такой независимости от водной среды, что при погоне скрывается не в море, а убегает, перескакивая с ветки на ветку, в лес!
Размножение этих илистых прыгунчиков, как их еще называют, не менее забавно. Вначале самка роет в иле ямку и возводит вокруг ртом укрепленную слизью стену до двух сантиметров в высоту. Затем пробивает в ней отверстие и соединяет с водой узкой траншеей длиной до нескольких метров. В мутной, илистой воде, скопившейся на дне ямки, она откладывает несколько продолговатых икринок и сторожит поблизости, пока из них не вылупятся мальки. В отличие от общего правила периофтальмы — один из немногих видов рыб, заботящихся о своем потомстве, только за выводком здесь наблюдает не самец, а самка. Вылупившись из икринки, маленькие периофтальмы живут вначале в воде и, подрастая, выходят из своей родной стихии, чтобы приспособиться к наземной жизни.
Рыбки-прыгуны не единственная достопримечательность мангров. Тысячи ярко окрашенных крабов размером не больше однофранковой монеты еще издали привлекают внимание путешественника и, похоже, даже зовут подойти поближе, делая без устали своими клешнями жест «иди сюда! иди сюда!». Но если вы прельститесь этим приглашением и захотите подойти поближе, вас ждет разочарование, ибо, едва приблизитесь, красивые крабики мгновенно исчезнут в одном из бесчисленных ходов, вырытых в каждом сантиметре ила.
Только если присесть на корточки и ждать не шелохнувшись минут десять, вы отблагодарите себя за терпение забавным зрелищем: вначале в отверстии жилища появится на конце длинного черенка подозрительно глядящее око, а за ним и сам обладатель глаза. Перво-наперво он обходит вокруг логовище, тщательно исследуя окрестности двумя своими перископами. Не вздумайте пошевелиться, ибо это немедля повергнет в панику вашего краба. Зато, если вы останетесь недвижимы, он сам подойдет к вам, и тут вы сможете как следует разглядеть его.
Вы обратите внимание, что у него только одна большая клешня белого цвета, такой же величины примерно, как весь он. Вторая почти незаметна и служит лишь для отправки в рот пригоршней ила, из которого он выбирает кусочки водорослей и прочие органические остатки, составляющие его пищу. Причем тот, за кем вы наблюдаете, — самец с бирюзово-красным или ярко-оранжевым панцирем. У самки обе клешни маленькие, она светло-коричневатого тона без малейшей декоративной расцветки.
У каждого самца — собственная территория: небольшой участочек ила, который он отчаянно защищает от соперника. Когда крабы дерутся, они хватают друг друга своими большими клешнями и резким движением стараются сломать ее. Частенько случается, если один из врагов не успевает как следует уцепиться за землю, то другой откидывает его на метр в сторону!
В центре своего владения краб роет узкое логово длиной сантиметров сорок, беспрестанно улучшает его и укрепляет, наращивая в высоту и получая живую репродукцию знаменитой Пизанской башни. Наготове у него подобие пробки из вязкого ила, так что, когда начинается прилив, краб скрывается в убежище и плотно закрывает за собой дверь, отмыкая ее, лишь когда море отступает. Если ради опыта вы помешаете какому-нибудь крабу смастерить себе эту затычку, то с первыми волнами он начнет метаться и наскоро сооружать себе илистый шарик, чтобы закрыть нору.
Но то, что давно уже привлекало наблюдателей и чему эти существа обязаны своим именем крабов-скрипачей, — это однообразное, беспрестанно повторяемое движение. Дело в том, что жест предназначен не для привлечения любопытных, а чтобы обратить на себя внимание самок. Поскольку острота зрения у этих крабов изумительная, они сразу же замечают появившуюся в окрестностях самку и, вытянувшись как можно выше на своих ножках, начинают ритмично водить своей белой клешней, как настоящие музыканты, пока красавица не уступит приглашению одного из них и не даст себя увести в его подземную обитель.
Мы подходим к краю бухты как раз в тот момент, когда начинается отлив. Зацепив лодки за корни растений, рыбаки натягивают вдоль всей полосы мангров плотные, как мешковина, сети из рафии. Затем все вновь садятся в лодки, и мы весело пируем, поедая рис с буйволятиной, приготовленной на носу лодки в специально оборудованном для костра месте, которое служит кухней, пока люди находятся в море. На таких простых лодках с балансирами и парусами из рафии индонезийские и меланезийские племена задолго до европейских и арабских мореплавателей отваживались на тысячекилометровые путешествия, заселяя бесчисленные тихоокеанские архипелаги вплоть до Мадагаскара. Ничего удивительного после этого, что мальгашский язык входит в группу Индонезийских языков и что для обозначения одинаковых предметов служат одни и те же слова.
Когда воды под килем остается не больше десяти сантиметров, мы слезаем и бредем, хлюпая по липкому зеленоватому илу, а Жорж продолжает снимать. Рыбаки, кажется, довольны: раздувшиеся сети лопаются от креветок, безуспешно старающихся последовать за отходящей волной. Втянутые в лодки, сети выглядят кипящей розоватой прозрачной массой, от которой начинает кружиться голова. Там их миллионы или, точнее, миллиарды, поскольку каждая креветка не превышает одного сантиметра в длину и двух миллиметров в толщину!
Сейчас как раз период, когда совсем молоденькие креветки тысячами прибиваются к берегу, перед тем как уйти в открытое море и вести независимое существование. В каждый прибой рыбаки наполняют ими лодки, а по возвращении в селение выкладывают на солнце на подстилках из пальмы лонтары. Высушенные, они пойдут на продажу китайцам, которые отправляют их на Яву, где креветок перемелют в порошок, высоко ценимый как приправа в индонезийской кухне.
Но надо смириться с действительностью и уезжать. Последующие дни уходят на методичную упаковку всего нашего снаряжения и коллекций, на препарирование нескольких птиц, последние сеансы врачевания, уколы тем, кому это необходимо, и раздачу кое-каких сувениров. Кроме денег, ценимых на всех широтах, я оставляю по одной личной вещи каждому из своих друзей. Старый Солтан получает зажигалку, Саид — охотничий нож, Расси — маленький перочинный ножичек, украшенный Эйфелевой башней, а Махаму — предмет своих мечтаний — мои старые, разорванные со всех сторон парусиновые туфли, у которых резиновая подошва истерлась до такого состояния, что сквозь нее может свободно пролезть комар. С большим трудом Махаму втискивает в них свои ноги лесного жителя и, стоически превозмогая боль, проходит по деревне неловким шагом, как манекен на показе мод.
Староста получает остаток нашего рыболовного снаряжения, в частности сто саженей нейлоновой лески. Хотя он давно уже намекал на желание получить этот «сувенир», он тем не менее хорошо разыгрывает удивление и изливает свою радость потоком дифирамбов на малайском языке.
И вот, как ни хочется нам остаться, наступает утро отъезда. Устроившись по двое в лодке и разместив свой багаж на двух остальных, мы даем сигнал к отплытию. Все паши друзья вместе с селянами тоже здесь, улыбаются и просят поскорее возвращаться. Старый глава деревни стоит чуть впереди, кажется, он немного взволнован и дрожащей рукой вытирает лицо своим махровым полотенцем, принимающим все более серый оттенок.
При попутном ветре мы завтра же будем в Лабуанбаджо, если не придется идти на веслах. Впрочем, дни здесь не имеют значения, ибо, проходят они или нет, ничего нового не случается. Не стоит с тревожным наслаждением смаковать хороший солнечный день, ибо завтра небо будет такое же чистое, а море такое же голубое, и так на протяжении веков, и на горизонте никогда не покажется ни осень, ни зима. Самое худшее, что может с нами произойти, — это если мы пропустим пароход: тогда придется два месяца ждать следующего. Лично я почти хочу этого…
Но вот легкий ветерок, спустившись с гор, надувает паруса из рафии и нежно подталкивает нас к открытому морю. Одним взглядом мы еще можем охватить всю бухту, окаймленную белым песчаным пляжем, а сразу же за ним — потухшие вулканы, чьи склоны заросли густой высокой травой и пальмами лонтарами. Один из гребцов ревет в морскую раковину, второй ударяет в медный гонг, а третий уже торопится развести на носу огонь для первого утреннего риса. Неожиданно из воды показывается стайка дельфинов и несколько минут резвится среди лодок.