— Ну верно, — нехотя согласился Петухов, покусывая травинку. — Только в армию ее не возьмут.
— Это почему же?
— Не специалист она никакой по военной части, а колхозница хорошая, работящая. Больше в хозяйстве нужна, пусть там и остается. Колхоз наш, поди, совсем обезмужичил, каждая пара рук дорога. Хлеб уже созрел. А там овощи подойдут. Кто убирать станет? И на войне есть надо. Вон армия-то какая, прокорми ее. Один ты за день сколько уминаешь.
— Да, уж и сам дивлюсь: война… кусок должен застревать в горле, а я…
Петунин махнул рукой. Петухов тихонько засмеялся:
— Я вот возьму и напишу твоей Гале, как ты, вместо того чтобы врага бить, со щами да кашей воюешь.
— А кого тут бить-то? — рассердился Петунин. — Какого-то паршивого связного уже трое суток ждем.
[37]
Может, набрехал тот парашютист и нет никакого связного, а мы время даром теряем… И вообще, надоело мне по лесам рыскать, разную шваль вылавливать. Уйду на батарею, а то на тральщик попрошусь.
Разговор заинтересовал меня. Я хотел еще послушать, но под ногой некстати хрустнула ветка. Бойцы мгновенно вскочили. Увидев меня, Петунин счел нужным доложить.
— Мы тут, товарищ старший политрук… В общем, все в порядке.
А в глазах вопрос: слышал ли я их разговор?
— Хорошо замаскировались, — дипломатично успокоил я бойца. — И обзор что надо. Уж мимо вас незамеченным не пройдет никто.
Наступила ночь, звездная, тихая. Сомнения начали закрадываться и в мою душу. А вдруг парашютист действительно солгал? Допросить бы его снова. Но гитлеровца уже отправили в Курессаре.
— Что скажешь, Иван Дмитриевич?
— Думаю, — помедлив, ответил Грядунов, — так просто, зазря, не стали бы посылать человека с рацией. Один он без чьей-либо помощи не справился бы с заданием. Надо ждать. Наше дело такое.
И мы дождались. На рассвете Петухов и Петунин задержали неизвестного. Одетый в старые красноармейские брюки и стеганку, он выдавал себя за рыбака из Кихельконна.
— Далеко что-то забрался рыбу ловить, — с усмешкой заметил Куйст.
— Иду по своим делам в Тригу, — ответил задержанный.
— Ночью через леса и болота?
— Заплутался малость.
Куйст задал еще несколько вопросов и, переведя мне ответы, убежденно сказал:
— Он самый.
Потом наклонился к уху и прошептал:
— На всякий случай можно взять на испуг.
Я понял и громко скомандовал:
— Расстрелять!
Куйст повторил по-эстонски. Старшина Зотов вски-
[38]
нул винтовку и дулом подтолкнул лазутчика в спину. Неизвестный вздрогнул, метнул глазами по сторонам и вдруг что-то торопливо проговорил, обращаясь к Куйсту.
Вольдемар усмехнулся:
— Струсил. Сознается: шел на связь с парашютистом. Берите его.
Когда шпиона увели, Куйста стали одолевать сомнения:
— Сдается мне, товарищ старший политрук, что этот тип не все сказал, что-то утаил. Вы его допросите в Курессаре, а мне разрешите с несколькими бойцами остаться здесь на пару суток.
— А яснее о своих догадках можете сказать?
— Вы заметили вчера вечером немецкий самолет?
Да, вчера воздушный разведчик раза два пролетал над аэродромом. До его появления была бомбежка. Очевидно, противник послал разведчика сфотографировать результаты.
А Куйст между тем продолжал:
— Если бы только самолет, я бы и докладывать вам не стал. Тут еще и другое… Может быть, это случайное совпадение, а может, и сигналы хитрые.
— Какие сигналы?
— С земли самолету-разведчику.
И Куйст поделился своими наблюдениями. Он рассказал о подозрительном пахаре в белой рубахе.
Отослав отряд в Курессаре, я с Куйстом и несколькими бойцами задержался в районе аэродрома еще на сутки. Сходил к летчикам, поинтересовался, что у них может быть в лесу на северо-западной окраине аэродрома. Оказалось, недавно они перебазировали туда горючее.
— Понятно…
— Что понятно? — насторожился Преображенский.
— Придется вам склад горючего перевести в другое место. Чем быстрее это сделаете, тем лучше.
Я рассказал о странном пахаре. Но догадку нашу надо было еще проверить. Этим мы и занялись.
На другой день вновь появился фашистский разведчик. И тотчас на поле показался пахарь. Белая
[39]
рубашка его хорошо выделялась на свежей пахоте. Поглядев на самолет из-под ладони, человек начал пахать.
Бросилось в глаза то, что борозды он вел с юго-востока на северо-запад до самой опушки леса. Как раз в то место, где Преображенский хранил авиабензин.
И как только самолет улетел, пахарь прекратил работу. Теперь сомнений не было: это наводчик.
Его мы задержали. А на другой день немцы усиленно бомбили лесок. Но склада горючего там уже не было.
Дерзкие налеты наших миноносцев и торпедных катеров на морские коммуникации противника выводили фашистов из себя. Позднее я имел возможность убедиться, что штаб морского командования гитлеровцев настойчиво требовал быстрее выдернуть моонзундскую «занозу». Однако до поры до времени дело это откладывалось. Вплотную враг занялся архипелагом только в сентябре.
Чтобы лучше раскрыть намерения противника, требовалось добыть «языка». Это было поручено старшине В. Ануфриеву.
Раньше старшина служил на тральщике. Когда фашисты захватили Либаву, корабль ушел в Таллин. Но где-то в Рижском заливе его перехватили вражеские бомбардировщики. Завязался недолгий бой. После нескольких прямых попаданий бомб тральщик затонул. До берега было далеко, и почти весь экипаж погиб. Спаслось только несколько человек. В их числе оказался и Ануфриев. Его подобрали рыбаки и доставили в Курессаре.
Ануфриев имел легкое ранение и был положен в госпиталь. Там я и познакомился с этим рослым красивым парнем, подыскивая для своего отряда людей, владеющих эстонским и немецким языками.
Ануфриев сам попросился в отряд. Я согласился не сразу:
— Поправишься — пойдешь на другой тральщик.
— Возьмут ли на другой — это еще вопрос, — резонно возразил Ануфриев. — Кораблей нынче раз-
[40]
два — и обчелся, а нашего брата с избытком. Думаю, что больше в такой обстановке сгожусь в отряде.
— Это почему же?
— Да я вам один двоих заменить могу: балакаю по-эстонски и немецкий хорошо знаю.
— Ну тогда другое дело. Ты до службы на флоте чем занимался?
— Токарем, в Николаеве на заводе работал. Там и немецкий язык постиг. С детства, можно сказать. У нас немцев-колонистов полно было…
Через неделю после этого разговора Ануфриев выписался из госпиталя и явился к нам. Я сразу испытал его в деле — во время высадки нашего десанта на материк. Справился он с заданием хорошо. Потом недели две вел наблюдение за морем. И тоже успешно.
Лишь после этого я послал его с заданием в тыл противника, на материк. Переодевшись в гражданское платье, Ануфриев под видом рыбака стал действовать на побережье в районе Пярну. Свел знакомство кое с кем из местных жителей. Стал снабжать немецких офицеров свежей рыбой.
Принесет улов, поторгуется, посетует на трудности, а потом расскажет что-нибудь веселое. Гитлеровцы привыкли к Ануфриеву и частенько при нем беседовали о служебных делах. Само собой разумеется, все эти разговоры немедленно становились известными генералу Елисееву.
Комендант БОБРа сам назвал фамилию Ануфриева, когда потребовалось добыть «языка». Подчеркнул, что желательно, конечно, захватить офицера.
И вот минул день, другой. От Ануфриева ни слуху ни духу. Я заволновался: не случилась ли беда? Тревожился, по-видимому, и Елисеев: несколько раз звонил по телефону, спрашивал о старшине.
Пошли третьи сутки. Я начал подумывать, не послать ли к Ануфриеву Куйста. И вдруг из расположения 37-го отдельного инженерного батальона докладывают:
— Тут охрана задержала какого-то Ануфриева…
«Жив», — с облегчением подумал я и первым делом спросил:
— Он в каком состоянии, как чувствует себя?
[41]
— Да здоров. Только он не один — вместе с фрицем. Обнаружили их в море. Он что, ваш человек?
— Немедленно доставьте обоих в штаб, — распорядился я.
Через час к штабу подкатила машина. Я и мой заместитель старший лейтенант Грядунов встретили Ануфриева на улице. Старшина выпрыгнул из кузова и доложил:
— Товарищ старший политрук, задание выполнено.
В полуторке сидел немецкий обер-лейтенант. Светлоглазый, большеносый, гитлеровец демонстративно не спешил вылезать из кузова. Увидев перед собой командиров, офицер браво выбросил вперед руку и выкрикнул:
— Хайль Гитлер!
Ануфриев хмуро посмотрел на пленного и досадливо сплюнул.
— Слабо я этого подлеца стукнул, надо было посильнее.
— Видать, и он тебя стукнул, — заметил Иван Дмитриевич Грядунов.
— Да, уж не без того, — Ануфриев потрогал пальцами синяк под левым глазом. — Когда очухался, гад, саданул меня, аж искры посыпались. С норовом и сейчас выкобенивается.
— Ну, ты, чистокровный, двигай!
Гитлеровец отшатнулся и что-то быстро проговорил, обращаясь ко мне.
— Что он говорит, Вольдемар? — спросил я Куйста.
— Старшиной недоволен, — пояснил Куйст, — требует, чтобы с ним, как с офицером, обращались должным образом.
— Дать бы ему должным образом русского «леща», — пробурчал Ануфриев и отвернулся.
По документам, найденным у обер-лейтенанта, мы установили, что он офицер штаба сухопутного соединения, направлялся в качестве связного к командующему морскими силами гитлеровцев на Балтике. При допросе его узнали, что противник для захвата архипелага создает особую группировку. Ей придаются
[42]
крупные понтонные и авиационные подразделения и большое количество артиллерии.
Эти силы раза в три с лишним превосходили те, которыми располагало командование БОБРа.
Когда противник начал бои за Таллин, Военный совет Краснознаменного Балтийского флота приказал БОБРу выделить для поддержания защитников эстонской столицы усиленный полк. На материк были высажены два батальона с острова Саарема и один — из состава гарнизона Хиумы. Они вступили в бой с ходу.