Четыре дня тому назад я был у Тенги. Он сидел на берегу и топориком обстругивал какую-то дощечку, а раб держал над его головой зонт. Забавы ради он строит лодку. При виде меня он бросил топор, взял меня за руку и провел в тень. Он признался, что послал двух хороших пловцов следить за севшим на мель кораблем. Они прокрались в залив на челноке, а когда доехали до морского берега, переплывали с отмели на отмель и добрались ярдов на пятьдесят до шхуны. Что это за шхуна, я не могу дознаться. Разведчики сообщили, что на борту ее трое вождей — и один с блестящим глазом, один худой, в белом платье, и третий без всякой растительности на лице и одетый совсем иначе. Может быть, это женщина. Я не знаю, что подумать. Хотел бы я, чтобы вы были здесь. После долгой болтовни Тенга сказал: «Шесть лет назад я был правителем страны, и меня прогнали голландцы. Страна была маленькая, но они не брезгают ничем. Они сделали вид, что отдают ее моему племяннику — да горит он в геенне! Они убили бы меня, если б я не убежал. Здесь я ничто, но я помню прежнее. Белые люди там, на отмели, не могут убежать, и их немного. Наверное, будет и кое-какая добыча. Я отдал бы ее моим людям, ибо они последовали за мной в несчастье и я их вождь, а мой отец бьш вождем их отцов». Я указал ему на неосторожность этого шага. Он отвечал: «Мертвые ничего не скажут». На это я сказал, что люди, ничего не знающие, все равно ничего не могут рассказать. С минуту Тенга помолчал и потом сказал: «По-твоему, мы не должны трогать их, потому что их кожа похожа на твою и убить их было бы дурно, а между тем по требованию белых мы можем воевать с людьми одного с нами цвета и одной веры, и это, по-твоему, хорошо. Я пообещал туану Лингарду двадцать воинов и один прау для войны в Ваджо. Воины мои хороши, а прау быстр и силен». Я должен признаться, Том, что его прау действительно лучший из всех, какие я видел. Я сказал, что вы ему хорошо заплатили за помощь. «Я тоже заплачу, — отвечал он, — если ты дашь мне несколько ружей и немного пороха для моих людей. Мы с тобой сообща разделим добычу с этого корабля, а туан Лингард ничего не узнает. Это ведь пустяки. У тебя много ружей и пороху». Он имел в виду припасы на «Эмме». Я отвечал ему напрямик, и мы разгорячились; наконец он дал мне понять, что так как у него сорок воинов, а у меня только десять воинов Хассима, чтобы защищать «Эмму», то он легко мог бы захватить все силой. «И тогда, — добавил он, — я был бы так силен, что все были бы на моей стороне». В течение дальнейшего разговора выяснилось, что многие считают что с вами стряслось несчастье и вы больше здесь не покажетесь. Я тогда понял, что положение серьезно, и поспешил вернуться на «Эмму». Но я сделал вид, что ничего не боюсь, смеялся и благодарил Тенгу за то, что он предупредил насчет своих намерений, относительно меня и «Эммы». Тут он чуть не подавился своим бетелем и, вонзив в меня свои маленькие глаза, пробормотал: «Даже ящерица дает мухе время произнести молитву». Я повернулся к нему спиной и был очень рад, что меня не угостили в спину дротиком. С тех пор я не съезжал с «Эммы»…»
Письмо затем подробно рассказывало об интригах Тенги и нерешительности Белараба и о состоянии общественного мнения. Оно отмечало каждое колебание настроений и каждое событие с такой серьезностью, точно повествовало о кризисе целой империи. Тень Иоргенсона действительно вошла в жили людей. Старый авантюрист обнаруживал полное понимани* важности деталей и как бы отдавал свои глаза к услугам другою человека, который должен был распутывать узел. Лингард представлял себе положение так отчетливо, точно он все это время сам жил в поселке Белараба, и был очень благодарен Иоргенсо ну. Но так как он переживал это не изо дня в день, а от фразы к фразе, то быстрое чередование событий ошеломило его. Иногда он сердито ворчал или с удивлением восклицал: «Что та кое?» — и опять перечитывал несколько строчек или целую страницу. К концу письма он нахмурился и стал ерзать на мес те. В конце послания говорилось:
«…и я начал было думать, что мне удастся предотвратить ос ложнения до вашего приезда или до отъезда этой проклятой белой шхуны, как вдруг, в тот самый день, когда его ждали, с се вера прибыл шериф Даман с двумя илланунскими прау. Он по хож на араба. Мне совершенно очевидно, что с обоими илла нунскими пангерансами (вождями) он сделает все, что захочет Оба прау большие и вооружены. Они вошли в бухту с флагами и знаменами, под грохот гонгов и барабанов; на них стояло много вооруженных воинов, которые размахивали мечами и испускали воинственные крики. Это отличный отряд для вас, но нелепый Белараб не хотел принять Дамана. Тогда Даман направился к Тенге, который долго говорил с ним. От Тенги он на правился на борт «Эммы», и я сейчас же понял, что что-то готовится.
Он начал с того, что попросил у меня амуницию и оружие, которое они должны получить от вас. Он сказал, что хочет немедленно поехать в Ваджо, так как должен выехать на несколько дней раньше вас. Я отвечал, что все это правда, но что я не могу выдать порох и амуницию до вашего приезда. Он начал говорить о вас и намекнул, что, может быть, вы никогда не приедете. «Да это и неважно, — добавил он, — раджа Хассим и княжна Иммада здесь, и мы стали бы сражаться за них, если бы даже ни одного белого не осталось во всем свете. Но мы должны иметь оружие». Потом он как будто совсем забыл обо мне и стал говорить с Хассимом, а я сидел и слушал. Он хвастался, как хорошо миновал Брунийское побережье, мимо которого в течение долгих лет не проходил ни один илланунский прау.
Иммада просила, чтобы я выдал им оружие. Девушка вне се- (›я от страха, что что-нибудь может помешать экспедиции в Иаджо. Она во что бы то ни стало хочет отвоевать свою страну. Хассим сдержан, но очень озабочен. Даман от меня ничего не получил, и в тот же вечер Белараб приказал его прау покинуть нагуну. Он не верит илланунам — и неудивительно. Шериф Даман удалился послушно, как ягненок. У него нет пороха. Когда его прау проходили мимо «Эммы», он крикнул мне, что будет нас ждать в заливе. Тенга дал ему проводника. Все это, по-моему, очень странно.
Теперь прау разъезжают между островками. Даман ходит к Тенге. Тенга был у меня, как добрый друг, и убеждал дать Даману порох и ружья. Они как-то воздействовали и на Белараба. Он был у меня вчера вечером и советовал то же самое. Ему хочется, чтобы иллануны поскорее уехали из этих мест, и он думает, что как только они разграбят шхуну, они сейчас же уедут. Ему больше ничего не нужно. Иммада была в гостях у женщин Белараба и провела две ночи в его ограде. Младшая жена Белараба — он женился шесть недель назад — поддерживает Тенгу, потому что думает, что Белараб получит часть добычи. Она забрала себе в башку, что на шхуне много шелка и драгоценностей. От приставания Тенги и нашептываний своих собственных женщин Белараб совсем потерял голову и в конце концов решил пойти на богомолье к могиле отца. Последние два дня он был в отсутствии — отправился на могилу. Так как место это очень нездоровое, то по возвращении он, наверное, заболеет лихорадкой и тогда уже не будет ни к чему годен. Тенга часто зажигает большие костры, — должно быть, сигнализируют Даману. Я хожу на берег с людьми Хассима и тушу их. Это может каждую минуту привести к драке, потому что воины Тенги смотрят на нас очень косо. Не знаю, что будет дальше. Хассим тверд и верен, как сталь. Иммада очень горюет. Они передадут вам много подробностей, которые мне некогда описывать».
Последний листок письма выпал из пальцев Лингарда. С минуту он сидел не двигаясь и смотрел прямо перед собой и затем вышел на палубу.
— Вернулись ли наши лодки? — спросил он Шо, разгуливавшего у капитанского мостика.
— Нет, сэр. Я все время их жду, — отвечал недовольно его помощник.
— Опустите передний фонарь! — вдруг распорядился Лингард по-малайски.
— Тут что-то нечисто, — пробормотал про себя Шо, отошел к поручням и стал хмуро смотреть на море. Через минуту он проговорил:
— На яхте, кажется, поднялась суматоха. По палубе ходят с фонарем. Там, может быть, что-нибудь случилось, как вы думаете, сэр?
— Ничего не случилось. Я знаю, в чем дело, — сказал Лип гард радостным тоном. «Она устроила это», — подумал он.
Он вернулся в салон, отложил в сторону письмо Иоргенсон.) и выдвинул ящик стола. Ящик был полон патронов. Лингард снял с козел мушкет, зарядил его, потом снял другой и третий Он забивал пыжи с дикой радостью. Шомпола звенели и под прыгивали. Ему казалось, что он делает часть какой-то работы в которой принимает участие и та женщина. «Она устроила это, — мысленно повторял он, — Она будет сидеть в салоне. Она будет спать в моей каюте. Я не стыжусь своего брига — клянусь небом, нет! Я буду держаться в стороне, не буду подходить к ним, как я обещал. Теперь нам говорить не о чем. Я рассказал ей все. Больше рассказывать нечего».
Он почувствовал жгучую тяжесть в груди, во всем теле, как будто все его жилы налились расплавленным свинцом.
«Я сниму яхту с мели. Потребуется три-четыре дня, может быть, неделя», — соображал Лингард. Лингард решил, что потрс буется не меньше недели. Пока яхта не будет снята, он будет видеть миссис Треверс каждый день. Он, конечно, не будет надоедать, но ведь он как-никак хозяин и владелец брига. Он вовсе не намерен прятаться на своей собственной палубе, точно выпоротый щенок.
«Яхта будет готова не раньше чем через десять дней. Я сниму с нее весь балласт. Я с нее все сдеру, даже нижние мачты, честное слово. Надо действовать наверняка. Потом еще неделю на оснастку, — и прощайте. Лучше бы мне их никогда не видать Прощайте — навсегда! Им надо сидеть дома, не то что мне… А ведь в другом месте она не стала бы меня слушать. Но что это за женщина! Вот это настоящая женщина! До последнего ноготка! Я пожму ей руку на прощание. Да, просто возьму ее за руку, когда она будет уезжать. Почему бы и нет? На этом бриге я хозяин, нисколько не хуже всякого другого, лучше всякого другого, лучше всякого на свете». Он услышал у себя над головой быстрые шаги Шо и его оклик: