| — А что же другое можешь ты сделать? — прошептал Джафир, гонец, привыкший говорить открыто с великими мира. — Ты белый человек, и ты должен держать свое слово. Теперь я ухожу.
Маленький челнок с «Эммы» был подан к трапу. Невидимый калаш, почтительно державшийся в тени на палубе, дважды кашлянул, как бы в предупреждение.
— Поезжай, Джафир, — напутствовал его Лингард, — и оставайся моим другом.
— Я друг великого вождя, — упрямо отвечал Джафир. — Но ты, раджа Лаут, был еще более велик. И ты будешь оставаться великим, пока будешь оставаться с нами, людьми этого моря и этой земли. Но куда девается сила твоих рук, когда ты находишься с белыми людьми? Куда исчезает она? Но мы должны верить в силу твоего сердца.
— Надеюсь, она мне не изменит, — сказал Лингард, и Джафир издал довольное ворчание. — Но в сердцах людей читает один Аллах.
— Да, Аллах наше прибежище, — согласился Джафир, привыкший к благочестивым фразам в обществе мулл и дервишей, которых было немало в поселке Белараба. На самом деле он надеялся только на Лингарда, который казался ему человеком, посланным самим небом в час нужды. Он немного подождал и затем спросил:
— Что я должен передать?
— Расскажи радже Хассиму и передай ему, чтобы он и госпожа его сестра как можно скорее и тайно отправлялись сюда. Наступил трудный час. Нам надо быть вместе.
— Верно, — одобрил Джафир. — Умереть одному среди врагов — страшная судьба.
Тогда-то д'Алькасер и миссис Треверс и услышали, как Лин гард звал Иоргенсона. Знакомая тень сейчас же появилась ря дом с Лингардом и стала молча слушать его рассказ. Только вы слушав до конца, он произнес: «Попали в переделку, можно сказать». Но ничто на свете не могло удивить или смутить ста рика Иоргенсона. Он повернулся и ушел, что-то бормоча. Лин гард стоял, взявшись за подбородок, и последние слова Джафира понемногу овладевали его мыслями. Потом он вдруг взял лампу и пошел искать миссис Треверс. Ему необходимо было ее физическое присутствие, звук ее голоса, темный и ясный блеск ее глаз.
Помочь ему она ничем не могла. Идя к миссис Треверс, он заметил, что Иоргенсон вызвал малайцев на палубу и расставил их на сторожевых постах наблюдать за лагуной. Когда он вызвал ее из клетки, он, несмотря на все свое душевное беспокойство, почувствовал некоторое удовлетворение, что увел ее от д'Алькасера. Он не мог допустить, чтобы хоть доля ее внимания, крупица ее времени, самая малая часть ее мыслей отдавались другим. Ее мысли нужны были ему все без изъятия. Видеть, что он их лишен хоть на миг, раздражало, казалось бедствием.
Оставшись один, д'Алькасер начал было раздумывать о странно-повелительном тоне Лингарда. Этому наблюдателю оттенков такое обстоятельство показалось значительным. «Нервы, — заключил он про себя. — Человек переутомлен. Должно быть, получил какое-нибудь неприятное известие. Но что бы это могло быть?» — удивился он. В той атмосфере напряженного ожидания, которая установилась за эти невыносимо долгие дни, каждое малейшее движение казалось важным. Д'Алькасеру не хотелось ложиться на свою походную кровать. Он даже не сел, а остался стоять, прислонившись к столу и опершись руками о его края. В этой небрежной позе он размышлял; ему пришло в голову, что, может быть, миссис Треверс немного избаловала Лингарда. Но их внезапное и вынужденное сближение имело в своей основе какие-то моральные причины, и потому было очень трудно взвесить точно, где была уместна требовательность и где сдержанность, где смелость и где осторожность. В общем д'Алькасер восхищался тактичностью миссис Треверс.
Несомненно, она была госпожой положения. Правда, это еще не означало, что они в безопасности. Она владела положением постольку, поскольку, например, владеют сильным взрывчатым веществом с малоизвестными свойствами. Д'Алькасер думал о ней с чувством глубокой симпатии и беспристрастного интереса. Иногда на улице мы встречаемся с людьми, возбуждающими в нас симпатию и удивление, но из-за этого мы все же не провожаем их до дому. Так и д'Алькасер не хотел идти дальше за миссис Треверс.
Вдруг он с удивлением заметил, что мистер Треверс сидит на своей походной кровати. Он, должно быть, проснулся сразу, потому что еще минуту назад он казался погруженным в глубокий сон, и тишина ничем не нарушалась. Д'Алькасер от удивления воскликнул, и мистер Треверс медленно повернул к нему голову. Д'Алькасер с некоторой неохотой подошел к кровати.
— Не спите? — спросил он.
— Озноб, — отвечал мистер Треверс, — Но теперь прошло. Странно. Мне показалось, что на меня подул ледяной ветер.
— А! — сказал д'Алькасер.
— Вздор, конечно, — продолжал мистер Треверс. — Этот отвратительный воздух никогда не движется. Он противно прилипает к человеку. Который час?
— Право, не знаю.
— У моих часов сломалось стекло и стрелка, когда на нас предательски напали дикари на отмели, — проворчал мистер Треверс.
— Должен сознаться, что никогда в жизни я не был так удивлен, как тогда, — сказал д'Алькасер, — Помните, мы тогда остановились и я как раз зажигал сигару.
— Нет, не помню. Я в ту минуту вытащил часы. Конечно, они вылетели у меня из руки, но остались висеть на цепочке. Кто-то наступил на них, и стрелки сломались. Они тикают, но время определить нельзя. Ужасная нелепость. Раздражает.
— Но, значит, вы все-таки заводили их каждый вечер? — удивился д'Алькасер.
— Ну, конечно, заводил, — отвечал мистер Треверс, изумленный вопросом д'Алькасера. Он помолчал.
— Это не слепая привычка, как вы, может быть, думаете. Все мои привычки — результат строгого метода. Мне вообще приходится методически располагать мою жизнь, ибо иначе, вы сами понимаете, дорогой д'Алькасер, у меня не осталось бы времени на работу и на мои общественные обязанности, которые, само собой, очень ответственны. Я могу сказать, что моя общественная карьера оказалась успешной только благодаря методу. В моей жизни вообще не было незанятых минут. Между прочим, где моя жена? — спросил он, оглядываясь вокруг.
— Я говорил с ней всего несколько минут назад, — отвечал д'Алькасер, — Я не знаю, который час. Мои часы остались на яхте, но я думаю, что еще не поздно.
Мистер Треверс с необычной для него живостью скинул покрывавшую его легкую ткань и стал поспешно застегивать пиджак. Но, вместо того, чтобы стремительно вскочить на ноги, как ожидал д'Алькасер, он опять лег, откинулся на подушки и принял совершенно неподвижную позу.
Д'Алькасер постоял немного и затем начал ходить по «клетке». Походив, он остановился и участливо заметил:
— Вы, должно быть, не совсем здоровы?
— Я не знаю, что такое болезнь, — раздался голос с подушек, к великому облегчению д'Алькасера, который думал, что ответа не последует. — Хорошее здоровье играет огромную роль в общественной деятельности. Из-за болезни можно иногда упустить случай, который более не повторится. Я никогда не хворал.
Все это было произнесено заглушённым голосом, словно лицо говорящего было покрыто паутиной. Д'Алькасер снова принялся ходить взад и вперед.
— Я, кажется, спросил вас, где моя жена, — произнес заглушённый голос.
С большим самообладанием д'Алькасер продолжал ходить по «клетке», как бы не слыша вопроса.
— Знаете, мне кажется, что она сошла с ума, — продолжал заглушённый голос, — или я сошел с ума.
Д'Алькасер по-прежнему расхаживал мерными шагами.
— Знаете, что я вам скажу? — вдруг проговорил он. — Мне кажется, что вам совсем не хочется говорить о ней, Треверс. И вообще, вам, должно быть, ни о чем не хочется говорить. А говоря по правде, и мне тоже не хочется.
С подушки донесся слабый вздох. Д'Алькасер увидел, что на палубе показался свет, но, как ни в чем не бывало, продолжал ходить взад и вперед. Миссис Треверс и Лингард вышли из рубки и остановились у двери. Лингард поставил фонарь на крышу рубки. Голоса их не долетали, но фигуры виднелись совершенно явственно; миссис Треверс стояла прямая как стрела, а Лингард, опустив голову, стоял против нее. В его склоненном профиле, ясно очерченном на фоне освещенного пространства, чувствовалась как будто почтительность. Они стояли неподвижно, смотря друг на друга.
— Во мне есть одна мысль, которая должна бы сделать мое сердце тверже камня, — тихо говорил Лингард, — Я — Король Том, раджа Лаут, и могу любому человеку здесь смотреть прямо в лицо. Я должен заботиться о своем имени. Все дело в этом.
— Мистер д'Алькасер сказал бы, что все дело в чести, — пояснила миссис Треверс. Губы ее были спокойны, хотя по временам она чувствовала, как сердце ее усиленно бьется.
— Называйте это, как хотите. Это вообще то, без чего человек не может дышать свободно. А в то же время, вот сейчас, как то, что я стою с вами, мне это безразлично.
— Но мне-то это не безразлично, — возразила миссис Треверс, — Как то, что я стою тут, — мне это не безразлично. Это ваше достояние. Вы имеете на это право. И я повторяю, я очень забочусь об этом.
— Заботитесь о чем-то моем? — пробормотал Лингард, близко наклоняясь к ее лицу. — С какой стати заботиться вам о моих правах?
— Потому что, — отвечала она едва слышно, — потому что, если я когда-либо вернусь к моей прежней жизни, я не хочу, чтобы она стала еще нелепее из-за настоящих угрызений совести.
Голос ее звучал нежностью.
Лингарду показалось, что слова ее как бы ласкают его лицо.
Д'Алькасер все еще продолжал ходить взад и вперед по «клетке». Ему не хотелось, чтобы мистер Треверс опять приподнялся на постели и стал оглядываться кругом.
— Нашелся человек, который принимает к сердцу мои интересы! — прошептал Лингард. — И этот человек — вы, вы, которая отняла у меня всю мою жесткость!
— Я не хочу, чтобы вы были жестки, я хочу, чтобы вы были тверды.
— Чтобы укрепить меня, вы не могли бы сказать ничего лучшего, чем то, что вы сказали, — тихо раздался голос Лингарда. В его глубоких нотах звучала нежность. — Ни у кого на свете не было такого друга, как вы! — воскликнул он, подымая голову и как бы призывая звездную ночь в свидетели.