— Я еду с вечеринки, и мне хочется продолжения, что скажешь?
Она сомневалась, но потребность уколоться пересилила все внутренние знаки «стоп». Она назвала цену, я кивнула. Она открыла дверь и залезла в машину. Я тронулась и привезла ее на парковку у причала. Мне нужно было, чтобы она уснула и не подняла шум, когда мы поедем из города.
— Расслабишься на дорожку? — спросила я, открывая бардачок, где лежали несколько готовых шприцев и пачка денег.
Ее глаза заблестели, и мерзкая сальная улыбка растянулась во все лицо. Она протянула мне руку, и я сделала укол. Все оказалось просто, слишком просто. Она отключилась. Я выкинула шприц и поехала к дому. Сестра встретила меня на участке, была спокойной и умиротворенной.
— Все получилось, — сказала я.
Она кивнула и ушла в дом. Я подогнала тачку и перевезла тело в сарай, привязала ремнями к стулу, руки дополнительно связала за спиной жгутом, в рот запихнула грязную тряпку и заклеила скотчем. После чего пошла отдыхать.
Днем несколько раз заглядывала к ней, смотрела, как она хлопает глазами, как пытается высвободиться, но только делает хуже, сдирая кожу. Ближе к вечеру, когда я зашла в сарай, то увидела, что она вместе со стулом лежит на боку. Видимо, расшатала и упала вместе с ним. На лбу у нее была шишка и небольшая рана, из которой на клеенчатый пол вытекло чуток ее черной ртутной крови. Я подняла ее со стулом и снова ушла. Вернулась, только когда стемнело.
— Ты можешь кричать, сколько влезет, вокруг нет ни одной живой души, — сказала я ей.
Ну чтобы она знала, чтобы понимала безнадежность ситуации, чтобы оценила все. Не знаю, собиралась я вытаскивать кляп, или нет. Хотела ли я услышать оправдания из ее грязного рта.
Она умоляюще смотрела на меня. Ее глаза то просили о пощаде, то метали молнии. Я смотрела на нее спокойно, уверенно, зная, что она никогда не выйдет из этого сарая.
— Ты, наверное, весь день раздумывала, почему ты тут, что происходит, — произнесла я. — И знаешь, я уверена, ты не смогла догадаться. А стоило бы. Хотя давай проверим, даже интересно.
Я подошла, рывком содрала скотч и вытащила слюнявую тряпку.
— Сука, я…
После этих слов я влепила ей пощечину.
— Еще одно слово без разрешения, и я запихну тебе эту тряпку в самое горло.
Она взглянула на меня и закрыла рот.
— Ну так, я хочу услышать твои предположения, почему ты тут. Покайся, — добавила я и хмыкнула.
— Ты от Сэма, я верну деньги, обещаю, отработаю.
— Мимо, — ответила я.
Она замерла. Думаю, она была уверена в правильном ходе своих мыслей.
— Еще варианты?
— Ты чокнутая сука, — тявкнула она.
— Утверждение верное, но снова мимо. У тебя еще одна попытка.
Я чувствовала запах ее страха, ненависти, безысходности. А еще я ощущала внутри что-то невероятное, собственную легкость, значимость, власть. Теперь я знала, что могу открыть двери гневу, который переполнял меня все эти годы. Знала, что я там, где должна быть, и я та, кто я есть.
— Я не знаю, не знаю. Что я сделала? Я готова все исправить, развяжи меня, и я сделаю все, что пожелаешь. Денег у меня нет, но я отработаю. Я найду деньги.
— Мне не нужны деньги, — сказала я и широко улыбнулась. — Зачем они мне? Эти бумажки. А знаешь, что мне надо, знаешь, чего я хочу?
Она замотала головой и изобразила внимание на своем лице.
— Верни Раю, исправь то, что ты сделала. Можешь?
Она замолчала, и я увидела абсолютное непонимание на ее лице. Она смотрела сквозь меня. Я думаю, редкие мысли метались в ее пустой голове, ударяясь о стенки черепной коробки.
— Но Рая… она умерла, — тихо констатировала она.
— Да, именно. Она умерла, — зашипела я. — А до этого ей пришлось продавать свое тело, унижаться, недоедать. Что скажешь, мамочка? Кто же в этом виноват?
И тогда я увидела все, что хотела увидеть в ее глазах, — осознание, что ей не выйти из этого сарая. И она закричала громко и пронзительно. Пришлось врубить пылесос, я специально купила старую модель на распродаже, хотя меня предупреждали, что он очень сильно шумит. Комбинация крика и рева пылесоса немного действовала на нервы, но нужно было сохранять спокойствие. Я взяла небольшой нож, подошла к бешеной мамочке, которая кричала и старалась вырваться, и приставила его к ее щеке.
— Если ты сейчас же не замолчишь и послушно не откроешь рот, я просто проткну твою пустую башку и буду вкручивать в тебя нож.
Когда лезвие чуть вошло в ее кожу и появилась струйка крови, она замерла всем телом и открыла рот. Я затолкала поглубже ту же тряпку, заклеила рот скотчем, а потом выключила пылесос. После чего сделала то, что должна была, то, что мне хотелось с ней сделать. А хотелось мне располосовать ее на множество мелких лоскутков, на множество огрызков, чтобы она уже никогда не смогла бы собраться.
Следующие два дня я приводила сарай в порядок. Долгое это дело, скажу я тебе, — уничтожать улики. Пришлось очистить машину, сжечь одежду, сначала вымыть, а потом уничтожить целлофан и предпринять еще множество действий. Хорошо хоть у меня была пошаговая инструкция, которую мне помогла составить сестра, где мы все прописали, и я следовала ей, шаг за шагом. Я не просила Си участвовать, она всегда была более мягкой и хрупкой. Это могло расстроить ее психику или отразиться на ее здоровье. Так что я все сделала сама. Она ждала меня в доме. Когда я вернулась, посмотрела на меня и крепко обняла, как раньше.
Глава 49
Голос доносился до Алена откуда-то издалека, из глубины, а потом его поглотила кромешная тьма.
Очнувшись, он почувствовал, как в кожу рук и ног что-то впивается, удерживая его в сидячем положении. Веки набухли, но, приложив усилия, Ален смог открыть глаза. Он находился в просторном помещении, стены которого были сложены из огромных деревянных досок, обтянутых клеенкой. Мебели не было, слева, в дальнем углу стоял большой устаревший пылесос. Справа от него — небольшая тумба, на которой лежал скотч, молоток, ножницы. Что было внутри, он не знал, но думать об этом совершенно не хотелось.
Тот самый сарай, о котором рассказывала Иллая. К горлу подкатила тошнота, когда он представил женщину, сидевшую на этом стуле до него. Как она могла, как могла творить такое? Он не верил, не хотел верить. Эта чуткая, добрая девушка, любящая детей. Ее мягкий взгляд, теплая улыбка. Она просто больна, у нее раздвоение личности, или очень серьезная степень шизофрении, или еще что-то. Ей нужна помощь. Он смог бы помочь ей, если бы только она рассказала, если бы позволила ему.
Его размышления прервал ее голос:
— Привет, детектив, и добро пожаловать.
Во рту было сухо, язык казался размякшим и не хотел шевелиться. Иллая подошла к нему и показала бутылку воды.
— Будешь? Клянусь, в ней ничего нет.
Он только кивнул и постарался уловить ее взгляд. Она улыбалась, а в ее взгляде проскальзывало снисхождение. Девушка открыла бутылку и поднесла к его губам. Он стал жадно глотать воду. Когда закончил пить, она убрала почти пустую бутылку.
— Почему? — прохрипел он.
— Что почему, детектив?
— Зачем все это? Тебе нужна помощь, Иллая. Я смогу помочь.
Она улыбнулась.
— Нет, Ален. Я такая, какой он меня создал. Мои родители сделали меня такой. И ты не сможешь мне помочь. Даже не так. Я не нуждаюсь в твоей помощи, потому что это мой путь.
— Это ты убила своих родителей?
Это был мой праздник, выпускной в университете. К тому времени на моем счету уже было исчезновение трех плохих мам и одного отвратительного папы. Но именно в тот вечер я захлопнула дверь в прошлое навсегда и сделала еще один шаг в будущее.
— Вы с Сиреной росли вопреки всему, — сказал он мне, привязанный к любимому стулу на кухне. — Несмотря на то, что мы с Люси перестали вас замечать, вы, словно сорная трава, пробивались к свету, росли и крепли. Ты выжил, сын, только потому, что она любила тебя. Ох, Сирена любила тебя больше всех на свете. Как только ты родился, она не отходила от тебя, возилась с тобой, делилась едой. Пока она была маленькой, она считала, что у нее есть брат. А когда она поняла, что я сделал, заметила мою злость и ненависть к тебе, презрение поселилось в ее взгляде. Каждый божий день, когда наши глаза встречались, я видел в них упрек. Да кто она была такая, чтобы обвинять меня? Кто наделил ее этим правом? Чем старше она становилась, тем больше пыталась мне противоречить. Когда я ловил ее на непослушании, во мне не было жалости, я лупил ее сильнее, чем дворовую собаку. Но она была упряма, вся в мать. Она была вся в мать…
Я сжала кулаки и ударила его по лицу. Это он не имел права даже заикаться о ней.
— А теперь развяжи меня, Александр, — зарычал он. — Посмотри, каким ты стал, весь такой умный и важный. А кем бы ты был, если бы у тебя было все? Если бы все было по-другому? — спросил он с какой-то гордостью, словно это была его заслуга.
— Я была́ бы, — ответила я. — Была́ бы любимой дочерью, любимой сестрой, я была бы нормальной, — прошипела я.
В тот вечер, я смотрела в глаза зверя, которого боялась все детство. Зверя, которому теперь могла противостоять, монстра, которого могла уничтожить.
— Где мать? — взревел он. — Мелкая ты дрянь.
Я только улыбнулась его словам. Теперь и он признал, что я девушка.
— Она тебя уже не слышит, — сказала я спокойно.
Его глаза широко раскрылись, он стал бешено дергаться. Его тело, словно под током, билось в необузданных конвульсиях. А я улыбалась и смотрела, как он мучается от осознания того, что теперь их жизни зависят от человека, которого он не хотел пускать в этот мир, от человека, которого он ненавидел.
— Дочка, пожалуйста, отпусти меня. Или скажи, что с ней все в порядке, что ты просто связала ее, как и меня.
— Дочка? У тебя нет второй дочки, и никогда не было, ты что, забыл?
— Скажи-и-и-и, — заорал он, разбрызгивая свою вонючую слюну.
— Что сказать? — издевалась я, и улыбка играла на моих губах.