Павлику становится совестно: они себе полёживают, а люди уже работают вовсю. Он раскачивает Митю.
— Митя! Вставай!
Митя приподнимает голову и долго смотрит на Павлика заспанными, бессмысленными глазами, точно пытаясь понять, что это за человек перед ним и что ему нужно.
— Это ты, Павка? Чего тебе?
— Наши-то уже работают. Надо помогать идти, — сообщает Павлик, но сам не может двинуться с места.
Митя оглядывается на озеро и вдруг начинает торопиться:
— И верно! Чего ж ты раньше не разбудил?
— Сам сейчас только проснулся.
— Пошли скорее!
Покряхтывая, они поднимаются.
— Честное слово, Митя, у меня, кажется, все кости скрипят, — говорит Павлик, рассматривая свои припухшие, израненные руки.
— Ничего, разомнёмся — и всё пройдёт.
И в самом деле, после первых движений боль в мускулах становится слабее, и Павлик чувствует себя лучше. Они бегут на отмель.
— С добрым утром, работнички! — приветствует их Василий Дмитриевич. — Поспали бы ещё маленько: глядишь, мы бы и уехали…
— Ну да! — возражает Митя, — Грузовик-то ещё в воде.
— Сейчас вылезет. Теперь он наш, — отзывается Колокольцев и обращается к Пинчуку: — Потянем, Василий Дмитрич?
— Потянуть недолго, вот дорога бы не расползлась…
— Расползётся — починять будем. Давай включай лебёдку! Нам бы только задний скат закатить на обрыв, а там дело пойдёт…
Снова ревёт мотор. Натянувшись, вибрирует и гудит трос, лязгают шестерни лебёдки. Край выглядывающего из воды кузова колыхнулся и медленно пополз к трактору. Он поднимается всё выше и выше. Видна уже рама, видны скаты, лоснящиеся и мокрые, словно покрытые лаком. Появилась крыша кабины, уголок бокового стекла, дверная ручка…
Из кузова обильно течёт вода, множество струек сверкает на солнце, и Митя не выдерживает: подбежав к борту медленно двигающейся машины, он подставляет ладони и умывается вытекающей водой.
— Вот хорошо-то! А то я позабыл сегодня умыться!
Машина подходит к трактору вплотную и останавливается — мокрый, чёрный, грязный, весь какой-то непривычный, но всё-таки настоящий, заправский грузовик. Колокольцев тотчас влезает в кабину и осматривает приборы.
— И всего только двенадцать тысяч прошла, — сообщает он. — Почти новая машина. Не пойму, что с ней случилось…
— А ты в мотор загляни, инспектор, наверно, там вся заковыка, — предлагает Пинчук и закуривает. — Мотор подвёл мужика, не иначе…
«Мужика? — недоумевает Павлик, — Ну да, они говорят о водителе затонувшего грузовика. Где-то он сейчас?» И Павлик старается представить себе водителя. «Наверное, он такой же большой и сильный, как тракторист Василий Дмитриевич Пинчук…»
ВСТРЕЧА НА ДОРОГЕ
В дымном кабинете Годунова сидит Виктор Бартенев, шофёр Алаганского целинного совхоза. Эго невысокий худощавый паренёк с тонким, бледным и очень усталым лицом. У порога лежит брошенный Бартеневым полупустой рюкзак: Виктор только что приехал с вокзала и рассказал Ивану Алексеевичу историю потери грузовика. Он кончил и теперь смотрит на Годунова тревожными и лихорадочно поблескивающими глазами: что-то теперь скажет начальник милиции? Где машина?.
Годунов пока молчит, о чём-то раздумывая, и это очень волнует Бартенева. Он наливает себе воду из графина и пьёт большими глотками.
— Ты сам-то откуда будешь, Бартенев? — спрашивает Иван Алексеевич.
— Киевский я, товарищ начальник.
— Вот как! Значит, украинец?
— Нет, товарищ начальник. Отец у меня был русский, только мать украинка.
— Климат на Украине хороший, тёплый. Не чета нашему, уральскому. Верно?
— Нет, я бы не сказал. Большой разницы не вижу. Погода у вас круто меняется, это точно. Из-за неё я и пострадал.
Виктор всматривается в Годунова и никак не может понять, почему начальник милиции ни слова не говорит о машине, а всё расспрашивает о том, что кажется Бартеневу совсем посторонним и ненужным. Он как будто нарочно отводит разговор куда-то в сторону. Неужели машину не нашли? Но зачем тогда он посылал телеграмму? Виктор сам видел её в областном управлении: «Грузовик 14–45 обнаружен, жду дальнейших указаний». Может быть, с машиной ещё что-нибудь случилось? Виктор зябко ёжится: неужели ещё не кончились его несчастья?
— Да, погодка тебя подвела, это верно, — не торопясь, говорит Годунов, — Надо себя с нею поаккуратней держать… Давно в совхозе-то?
— Осенью приехали.
— Ну и как, трудно?
— Бывает и трудновато. С жильём у нас, сами знаете… Спасибо, зима тёплая была.
— Настроение у ребят какое?
— Настроение? Да как будто бы ничего, неплохое. Только ведь я про настроения мало знаю: я ведь всё больше в разъездах был. Да вот два месяца в больнице валялся.
— А у самого-то как с настроением? Вид у тебя нехороший, прямо скажу.
— Это у меня после больницы. Я всё про машину думал, поэтому и не поправился. Недолечился маленько. Как узнал про вашу телеграмму, так и стал проситься выписать. Главный врач говорит: «Рано тебя ещё выписывать, да, видно, ничего не поделаешь, всё равно по машине с ума сходишь…» Ну и выписали. А не выписали бы, всё равно убежал бы…
— Вот как ты дисциплину понимаешь! — усмехается Годунов.
— Так ведь машина же, товарищ начальник! Вы что, шутите? Я ведь как в сознание пришёл, так всё время про неё думал. Ни есть, ни спать не мог…
— Н-да, машина! — Годунов несколько секунд молчит и наконец говорит то, чего Виктор уже ждёт давно и с нетерпением: — Ну, Виктор, машину твою мы нашли. Поднимают её сейчас на Светлом — озеро такое у нас есть. Через полчаса придёт с операции мой «газик», я прикажу тебя подбросить на Светлое. А пока пойди погуляй!
Виктору хочется расспросить про машину поподробнее, но он не решается этого сделать, — кажется, он и так уж много хлопот доставил этим людям. Там, на месте, он всё узнает… Он благодарит Годунова и выходит на улицу, небольшую каменную улочку, круто поднимающуюся в гору. В конце её зеленеет вершина хребта, на склонах которого расположен заводской посёлок.
Бетонные ступени крыльца горячо накалены солнцем. Виктор садится, закуривает и посматривает на нижний конец улицы, откуда, по его мнению, должен появиться милицейский «газик». Внизу виден широкий, усаженный деревьями проспект, по которому в два потока двигаются автомашины. На углу толпа людей обступила синюю тележку с газированной водой.
Виктор смотрит на всё это отсутствующим взглядом: мысли его у машины. Скорей бы до неё добраться, сесть за руль! Неужели это скоро случится? Виктор вскакивает и начинает ходить по узенькому тротуару под окнами отделения милиции. Из одного окна слышится телефонный разговор. Вот как! Кажется, говорят о нём!
— Понимаете, Владимир Павлович, он из больницы удрал…
«Почему он говорит, что я удрал? — недоумевает Бартенев, — Ведь я же ему сказал, что выписали меня законно. Не поверил, что ли?»
— С Киевщины он, с Украины, комсомолец… Хорошо-то хорошо, да вот помочь надо парню. Как чем? Машину-то, поди, перебрать надо, просмотреть. Надо с честью проводить человека — грузовик-то ведь с целинных земель, не какой-нибудь аварийщик!.. Что же, что суббота? Наоборот, даже хорошо, что суббота… Соберём мы завтра спозаранку с десяток слесарей и шофёров и завтра быстренько провернём это дело… Согласятся! Не было ещё такого случая, чтобы рабочий класс отказался помочь товарищу в беде. Да мы с автоинспектором сами провернём это дело, только ваше принципиальное согласие нужно, товарищ директор… Ну вот, всё. в порядке, всего доброго!
Слышно, как звякает положенная на место трубка…
Первое мгновение Виктор доволен и обрадован: это хорошо, что ему помогут просмотреть и перебрать машину. Безусловно, она в этом нуждается, столько времени простояла под открытым небом. Но потом Бартенева охватывает тревога: нет, тут что-то не так! С машиной случилось что-то посерьёзнее, иначе зачем же её ремонтировать? Словно сквозь сон он припоминает, как покидал машину: спустил воду, снял прерыватель, отключил зажигание, — словом, всё хорошо подготовил, прежде чем оставить её там, на лесной поляне. Неужели раскулачили?
Желание поскорее увидеть машину, узнать, в каком она состоянии, становится просто нестерпимым. Нет, не может он больше томиться здесь, надо двигать на Светлое! Виктор подходит к толпящимся у тележки с газированной водой людям и расспрашивает дорогу на Светлое…
Двадцать пять километров! Для машины это сущий пустяк, а пешком… Всё равно надо идти! Он выходит из посёлка, долго шагает вдоль бесконечно длинного заводского забора, бредёт по серой, пыльной ленте дороги.
Больница даёт о себе знать: уже через полчаса он весь покрывается потом, дышит тяжело, ноги становятся зыбкими и слабыми. «Хоть бы попутная попалась!» — думает он, оглядываясь. Дорога пуста, ни одной машины не видно. На склоне пологой горы ослепительно белеет гряда многоэтажных домов посёлка. Лучше ему было остаться в посёлке…
Понурившись, Виктор шагает дальше. Звонко погрохатывая гусеницами, навстречу ползёт трактор. Виктор окидывает его равнодушным взглядом, но глаза останавливаются на грузовике, прицепленном к трактору. Инстинктивно он всматривается в номер на борту машины. Цифры видно слабо, они выглядят какими-то размытыми, неясными. С трудом удаётся разобрать: 14–45. Появление этих цифр так неожиданно, что несколько секунд Виктор стоит неподвижно, не веря своим глазам, потом сбегает с обочины, догоняет уже проехавшую мимо машину и отчаянно стучит в дверцу.
— В чём дело? — выглядывает Колокольцев.
— Стой! Стой! — кричит Виктор, шагая рядом с кабиной и поминутно оглядываясь назад, на борт грузовика, на размытый водой номер.
— А что такое? — вновь спрашивает Колокольцев, сердясь, что этот бестолковый встречный не понимает, что остановить машину невозможно: ведь она идёт не своим ходом, а на прицепе у трактора.
— Остановись! Будь другом, остановись! — продолжает упрашивать Бартенев.
— Да как же я остановлюсь, чудак! Не видишь, что ли? — злится Колокольцев, мотая головой в сторону трактора.