В районной школе «Красный Октябрь» Петька окончательно просветился, нахватался всяких революционных фраз и политически подковался: в деревни Велени выпускник тотчас организовал комсомолию и заделался бойким лудонским сельсоветчиком. Видать, суровые братаны пустозвонства в избе не потерпели и показали шибко ученому, в какой точке четырехугольника находится Бог, а в какой — порог. И навострился в Питер.
Разгребая мусор во дворе Мечниковской больницы и таская помои, Петька все больше о жизни задумывался и тяготел к наукам: занимался в Коммунистическом вузе имени тов. Сталина, на вечерних курсах Института красной профессуры, а потом — на историческом факультете Ленинградского университета. Была у него серьезная задумка — Историю познать. Читал разные ученые труды и в уме прикидывал: ежели прошлая жизнь такая интересная, отчего нынешняя скучновата? На чем основывал свой вывод? Свой вывод основывал на том, что в Мечниковской больнице значительных событий за последнее время не происходило.
Ход его размышлений был неожиданно прерван вызовом в партийный комитет: Петьку рекрутировали в железные батальоны Чека. Он отнекивался, но ему сказали, что так решила Партия. А Партия в целом казалась нашему герою не чем-то тутошним и обыденным, а почти заоблачным и божественным: Ее очередное «решение» действовало на душу магически и почиталось, как Закон Божий.
Стал Петька штопором. Штопорами в лихие тридцатые годы начинающих сотрудников НКВД кликали. Еще вчера, как и Мелюхов, то были молодые работяги — жили в тесных общагах и коммуналках, вкалывали на заводах, пили после смены пиво, шагали с красными транспарантами в праздники и лукаво не мудрствовали. Теперь же заместо транспарантов им карающие мечи революции вручили — рубить направо и налево, куда Партия прикажет.
В Дорожно-транспортном отделе НКВД, где очутился Петька, он сразу же специальную памятку получил: в ней излагалось, какой проступок мог совершить поездной мастер, а какой — рядовой путеец. Все расписано было чин по чину — для того, чтобы Петька не перепутал чего, ибо в паровозном деле не петрил. Капитан Брозголь ему также протокол допроса начальника Октябрьской железной дороги Вишневского дал, ткнув пальцем: се — образец!
Почитай два года Мелюхов слово в слово переписывал протокол: менял только фамилию обвиняемого и совершенный проступок, соответствующий его должности: памятка-то всегда под рукою была. Творил, так сказать, Историю под немудреным девизом Брозголя: «Лучше перегнуть палку, чем недогнуть».
С перегибом этой самой палки у Петьки однажды вот что приключилось. Допрашивал он электромонтера с Октябрьской железки Алексея Матисона. Видать, допрашивал по-пролетарски, как учили. А Матисон крепким орешком оказался и ни в каких контрреволюционных заговорах не признавался. Под утро Петька, собравшись передать упрямца надзирателю, вывел его в тусклый тюремный коридор, устало завертел ключом в замке. Тут почти впросонках сообразил, что Матисон так и не расписался под несчастным протоколом: загремел ключ в обратную сторону. Помешавшись от ночной пытки, электромонтер с ужасом взглянул на отпирающуюся заново дверь кабинета, на темнеющее в коридоре оледенелое окно и бросился в него опрометью. За стеклом — железная решетка: на улицу не выпасть. Тогда саданул со всей силы зазубреным осколком по горлу и левому предплечью: кровь фонтанищем брызнула. Подбежал оторопевший Петька к груде звенящего, в кровавой изморози стекла, а самоубийца уже хрипит, бьется в предсмертной судороге, пальцами глаза себе выковыривает…»(1).
Пожурил Брозголь штопора за утерю бдительности, а сам задумался, куда бы ему раззяву откомандировать: еще попадешь с таким в неприятную историю. Подфартило: из Соль-Вычегодска уличительная бумага пришла на мелюховского тестя.
Иван Кувальдин в молодости плавал матросом на российских фрегатах, полсвета повидал, в пяти морях-океанах крестился, а, уволившись с флота, на Питерскую судоверфь устроился — отправлял в дальнее плавание корабли с милым сердцу андреевским флагом. Но чахоточной жене Кувалдина городской климат не по здраву пришелся: уехала она в родную вологодскую деревеньку Заболотье. Следом за ней и Иван подался. Вскоре прослыл там преискусным столяром и плотником: резные, с летящими коньками на крышах, плыли среди темнолесья высокие кувалдинские избы, как корабли. Плотничал-столярничал он до глубоких седин. Человек в сольвычегодских краях был известный, на словцо крепкий. Вот и не миновала его общая для мастерового люда судьба: видать, отматерил семидесятипятилетний старец какого-то руководящего оболтуса и схлопотал срок за «антисоветскую деятельность».
Таким макаром попал Петр Мелюхов в черные списки как родственник осужденного, а когда в 1939 году начались поиски виновных в сталинском геноциде, то и заслуженный злодей Брозголь, и рядовой черносписочник одну горькую участь разделили. Очутившись в одиночке, стал Петька думать о нежданно-негаданно случившемся и через полтора месяца написал следующее письмо:
«Я, анализируя свою личную жизнь, как я попал в органы НКВД, за что я оказался в тюрьме в одиночной камере № 1 при Советской власти, и свою работу уполномоченным ОДТО НКВД станции Ленинград Витебской линии Октябрьской железной дороги, раскрыл преступный план врагов народа подготовки и использования в своих враждебных партии и Советской власти целях проходившей массовой операции среди националов. Вот мои выводы.
Сущность плана врагов народа была основана на использовании в своих враждебных партии и Советской власти целях ЧЕСТНОСТИ, ДОВЕРЧИВОСТИ и БЕЗЗАВЕТНОЙ ПРЕДАННОСТИ партии и ее работников НКВД, в особенности низовых, молодых ее сотрудников, в том числе и моей.
Начало подготовки этого плана врагов народа относится, по моим выводам, к 1931-32 гг. На чем основана эта дата?
Эта дата основана на том, что как раз в это время в больницу им. Мечникова, где я тогда работал, приезжают из заграницы две очень подозрительных загадочных личности — Афанасьев Владимир, отчество не знаю, русский, и Рудерман Хая, отчества не знаю, еврейка. Оба члены партии.
Захарьев Петр Захарьевич, работавший в то время директором больницы им. Мечникова, сразу же предоставил им комнаты в общежитии, где проживало большинство честных, преданных партии партийцев. Эти люди заводят знакомства, изучают людей.
Мы, партийцы, в особенности я с Сосуновым Андреем, часто о них беседовали и старались их тогда еще разгадать, что это за люди, зачем они приехали, почему Захарьев сразу им дал комнаты. Но разгадать их тогда мы так и не могли, так они и остались для нас подозрительными, очень загадочными личностями. Но теперь, по-моему, я их разгадал.
Эти лица, по моим выводам, были посланы из заграницы к началу подготовки массовой операции среди националов для того, чтобы изучать людей, а в момент самой операции писать на этих людей липовые, клеветнические письма, заявления в НКВД, чтобы работники НКВД этих людей арестовывали на основании этих писем, заявлений, составляли на них протоколы показаний и добивались бы их подписей. Улик против этих лиц у меня нет никаких. На чем же основаны мои выводы против них?
Мои выводы против этих лиц основаны на работе ОДТО НКВД. Как раз в ОДТО НКВД было получено письмо, изобличающее некоего поездного мастера Волощук в шпионаже. Начальник отделений ДТО Алексеев даёт мне приказ — арестовать Волощук. Я верю, доверяю начальнику и в одну ночь арестую всю семью — самого Волощука, сына и мать. На следующий день оперуполномоченный Осипов на основании этого письма составляет на Волощук протокол показаний по шпионажу и добивается его подписи. Медведев составляет протокол показаний на сына как диверсанта и добивается его подписи. И Алпатов составляет протокол показаний на мать — не помню, в каком преступлении.
Когда ж дела эти возвратили и приступили к их расследованию, то оказалось, что Волощук в преступлении по шпионажу не причастен, он был послан в суд за свое преступление, а сына и мать освободили как ни в чем не повинных людей…
Далее. Вербовщик, который меня вербовал в Межкраевую школу НКВД, или тот, кто его посылал, по моим выводам, также являются участниками подготовки и использования в своих враждебных партии и Советской власти целях проходившей массовой операции среди националов, фамилий их я не знаю. На каких подозрениях основаны мои выводы в отношении этих лиц?
Когда этот вербовщик вызвал меня в партком, то он сразу предложил мне: «Ты идешь в школу НКВД». «Почему так? — спросил я. — Может быть, можно остаться? Я, — говорю ему, — студент 2-го курса исторического факультета ЛГУ, выбрал себе специальность и хочу учиться». На это он мне говорит: «Ты идешь по мобилизации Обкома». Раз так я уже не рассуждаю, беру анкету и заполняю ее. Была мобилизация Обкома, меня в Обком не вызвали и было ли вообще решение Обкома партии по этому вопросу, я не знаю. Вот на каких подозрениях основаны мои выводы в отношении этих лиц.
В Межкраевой школе НКВД преподаватель по следственному делу во 2-й группе, где я был партгруппоргом, фамилии его я не знаю, по моим выводам, является несомненным участником подготовки и использования в своих враждебных партии и Советской власти целях проходившей массовой операции среди националов. На каких подозрениях основаны мои выводы в отношении этого человека?
Почему он не учил нас как следует следственному делу, а уже тогда учил нас как составлять протоколы показаний обвиняемых и за логически построенный протокол ставил лучшие пометки. Мы тогда в школе дрались за лучшие показатели и писали эти протоколы. Вот на каких подозрениях основаны мои выводы против этого человека.
И еще один встречавшийся в моей жизни был очень загадочный подозрительный человек. Это Генрихов Иван Федорович — старый партиец с 1917-18 гг. По моим выводам, этот человек является также участником подготовки и использования проходившей массовой операции среди националов в своих враждебных партии и Советской власти целях. На каких подозрения основаны мои выводы в отношении этого человека?