вою биографию не раз переиначивал. То год рождения поменяет с 1901 на 1896 и обратно. То театральную школу, где учился, переименует в юридический факультет университета. То о Владимирском игорном клубе напишет, что работал там по заданию ГПУ – мошенников выслеживал. Кто разберется в этакой куролесице?
К лету 1937 года кадровики разобрались: потребовали уволить артиста из органов госбезопасности. Перельмутр долго не чикался: убирайся-ка, Фигур, к чертовой матери. Казалось, рухнула надежда на блестящую карьеру. Тут звонок – первый заместитель начальника Управления Шапиро-Дайховский озаботился: «Не желаете ли, Дмитрий Давидович, поруководить Ленинградской портовой таможней?» Фигур аж крякнул от удовольствия. А Шапиро ласково: «Пока же вы договоритесь с Мигбертом и до вашего утверждения Горкомом включитесь в следствие по массовой операции» [2].
С Мигбертом договорился быстро: Мирон Исаакович знал безработного не понаслышке: «Учить вас мне не нужно. Вы – квалифицированный гешефтмахер» [2]. И направил не куда-нибудь, а в формирующуюся «бригаду смерти». Сия ударная бригада работала так: «там, где сотрудники не могли получить показаний от арестованного и вопрос стоял об освобождении, то этот арестованный передавался в эту группу и на второй же день от этого арестованного брали показания о контрреволюционной деятельности» [6].
В «бригаде смерти» Фигур роль писателя-фантаста играл. С утра приходил в отдел, забирал протоколы первичных допросов, в которых люди, не чуявшие подвоха, откровенно рассказывали про свою жизнь, про друзей и близких. Затем садился в автомобиль, командовал: «На Коломенскую улицу!» Дома, заварив кофе и устроившись поудобнее в кресле, прочитывал взятые бумаги и приступал к сочинительству «признательных» показаний.
Сапожника Франкрайха, бывшего бундовца, Фигур агентом польской разведки сделал, слесаря Малиновского – террористом и диверсантом, а балерину Анну Роговскую из передвижной ленинградской балетной труппы, давеча съездившую в Китай, превратил в японскую шпионку: для пущей доказательности взял визитную карточку какого-то портного, разрезал пополам, одну половину выбросил в корзину, а другую приложил к делу балерины – это, мол, парольный знак от узкоглазого резидента.
Посочиняв таким образом, звонил в Управу: карету мне, карету! Начальник отделения Яков Меклер, читая фигуровскую фантастику, восторгался необыкновенно. И вызывал на допрос сапожника или балерину. Кабинет № 720, где трудилась «бригада смерти», внушал ужас: «Из-за стены часто приходилось слышать нечеловеческие стоны и крики, что как будто они там кого резали» [6]. Сидевший рядом сотрудник Утикас, вздрагивая от доносившихся воплей, жаловался: «Вот каждый день так с утра до ночи, даже неприятно» [6].
А творилось в кабинете вот что: Меклер натягивал на голову узника холщовый мешок и отчаянно бил кулачищами – до тех пор, пока не подпишется под «признательными» показаниями. Если бедняга слишком орал, то затыкал ему рот «тряпкой с испражнениями» [6].
Не ведал Фигур, что пока он палачествовал с Меклером, опер Мирзоев выколачивал из Ивана Чащина показания на него – так, на всякий случай, как сказал Перельмутр.
Старался-старался наш фантаст, а таможенником не стал. Зато попал в московский аппарат к наркому Лазарю Кагановичу – заслужил! Однако в мае 1938 года загремел, как говорится, под фанфары: сначала Мигберт, очутившись на Лубянке, заявил, что, будучи британским шпионом, завербовал Фигура в «Интеллидженс сервис», а потом и Шапиро-Дайховский под пытками подтвердил слова Мирона Исааковича.
Привезли печального арестанта в Питер под конвоем. Начальник отдела Лернер усмехнулся: ну давай, фантазируй – тебя ведь недаром Пушкиным прозвали. Делать нечего – начал сочинять:
«Впервые я был завербован в японскую разведку в 1921 году резидентом этой разведки Чащиным Иваном Васильевичем. В 1927 году я связался с агентом германской разведки Паршиным Фёдором Николаевичем, доверенным германской концессионной фирмы в Ленинграде “Бергер и Вирт”, и был им перевербован в пользу германской разведки. В 1937 году о моей предательской работе стало известно бывшему начальнику X отдела УНКВД ЛО Мигберту, агенту английской разведки. Последний воспользовался этим и перевербовал меня для антисоветской шпионско-диверсионной деятельности в пользу английской разведки» [7].
Медленно, ой как медленно придумывался донос на самого себя, выводились дрожащим пером буковки, высыхали нечаянные капли фиолетовых чернил. Шел последний спектакль с участием драматического артиста Фигура. Уже опускался черный занавес, и потусторонний голос вещал из тьмы: «Какою мерою мерит человек, такою отмерят и ему».
1. Показания Фигура Д.Д. от 28.08.1924 г. (архивное следственное дело на Фигура Д.Д. № 1675).
2. Показания Фигура Д.Д. от 05.07.1938 г. (архивное следственное дело на Фигура Д.Д. № 54097-38 г.).
3. Протокол хода чистки партячейки № 1 от 25.10.1933 г. (архивное личное дело Фигура Д.Д. № 4416 г.).
4. Заявление Паршина Ф.Н. от 25.03.1937 г. (архивное следственное дело на Фигура Д.Д. № 137-37 г)•
5. Показания Шкуренкова М.В. от 13.03.1939 г. (архивное следственное дело на Меклера Я.С. № 64015).
6. Показания Фёдорова И.Т. от 13.03.1939 г. (там же).
7. Показания Фигура Д.Д. от 14.07.1938 г. (архивное следственное дело на Фигура Д.Д. № 54097).
Впервые опубликовано в газете «Невский проспект», 1991, май, № 5. С. 14.
Сонька Золотая Ножка
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена —
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Знаменитая авантюристка Софочка Блювштейн, по прозвищу Сонька Золотая Ручка, преизобретательнейшее существо по части экспроприации экспроприаторов, а другими словами, специалист по тугим кошелькам, не годится ни в какое сравнение с Софочкой Гертнер, орудовавшей в застенках Ленинградского НКВД. Один-единственный ее приемчик чего стоил: привязывала узника за руки и за ноги к стулу, поднимала от колена ножку и туфелькой в мужское достоинство – р-р-раз! – мол, признавайся, шпион. А туфелька с каждым р-р-разом все тяжелей, тяжелей, тяжелей!.. Одна была Софочка такая на весь Большой дом, но про ножку ее и туфельку слава аж до Колымы дошла…
Она родилась в Кровавое Воскресенье. Поп Гапон все по-христиански хотел устроить: пойдем, мол, к царю с молитвами, скажем ему о горе народном – он нас услышит. В назначенный час двинулась толпа к Зимнему дворцу: одни несли в руках иконы, а другие – за пазухами камни. Смели армейские кордоны, ворвались на Дворцовую площадь и атаковали каре – били бутылками, швырялись булыганами, харкали, матерились. Из углового ресторана загремели револьверные выстрелы по солдатикам. И тогда скомандовал подполковник Риман: огонь! То-то обрадовались провокаторы: не отмыться теперь Николашке от пролитой крови!
И взошла над заснеженными баррикадами Санкт-Петербурга Сонькина кровавая звезда. Вот не знал старый провизор Оскар Гертнер, что породил чудовище…
Питерский банкир Раппопорт не раз грозился пустить семью по миру. Порою приезжал в аптеку, топал ногами, визжал: «Вон!» Маленькая Сонька забивалась в угол – зыркала волчонком на толстосума.
– Ничего, – успокаивал плачущую жену Оскар Саулович. – Уедем к Захару, он за границей, пишет, хорошо устроился.
О дядюшке своем, Захаре Давидовиче Гольдберге, Сонька много чего слыхала от отца. Вроде сослали его жандармы в Туруханский край как ярого бунтовщика, а он в 1907 году бежал оттуда в тихую солнечную Швейцарию. И с тех пор живет – в ус не дует. А здесь, в России, никакой житухи нет: сплошь неурядицы. То войну с германцем затеят, то царя свергнут, то пальбу по дворцу Кшесинской учинят, то митингуют у Казанского до хрипоты: «Встанет этакий шпец на дыбенки, расправит крыленки да как заколлонтает».
Никуда не уехал старый провизор: по большевистскому указу национализировали аптеку, а банкиру Раппопорту он на порог указал. И топнула ножкой Сонька: «Вон!»
Ах, комсомольская богиня с мыловаренного завода имени товарища Карпова! Сколько раз ты с упоением пересказывала этот семейный эпизод классовой борьбы и воспроизводила революционный топ ножкой? Сколько раз гневно кричала с трибуны «Вон!» не то давно бежавшему за океан негодяю, не то всей мировой буржуазии? И сколько раз пристально смотрели на тебя глаза партийца, подбиравшего бойцов в железный отряд Чека?
Нет, не случайно оказалась Сонька за каменными стенами Большого дома на Литейном: лощеный, гладко выбритый пижон Мирон Мигберт тотчас оценил ее твердый преданный взгляд и направил на стажировку в «бригаду смерти». А там Яков Меклер, прозванный Мясником за пытки над заключенными, галантно протянул красавице тощее дело: «Ты стукни ее два раза, и она признается, а то мне, как мужчине, неудобно бить женщину».
Чекист Софья Гертнер. Фотография 1930-х годов
Что знала Сонька про свою первую жертву? Шестнадцати лет от роду бросила та Николаевский институт и ушла с красноармейцами 16-й стрелковой дивизии на Гражданскую войну. Плавала потом буфетчицей на теплоходе «Жорж Жорес» и в Нью-Йорке встречалась со своим братом Алексеем Антоновским – великолепным музыкантом, изгнанным из России в 1923 году. А еще знала, что дядя арестантки почил в бозе при марсельском монастыре кармелиток, что осталась Надежда Ивановна Суворикова одна с двумя маленькими детьми, которых после ареста матери поместили в детский приемник-распределитель НКВД. Но не дрогнуло стальное Сонькино сердце, когда внесли в кабинет узницу и усадили кое-как на стул: не могла бедная ни ходить, ни говорить толком, потому что была парализована. И топала чекистка ножкой, и кричала, и била линейкой по пальцам, и вцеплялась ногтями в женскую грудь: признавайся, что хотела «произвести на судне бактериологическое заражение путем введения в пищу бактерий». И ставила истерзанная женщина под липовым протоколом свою подпись: сначала четкую, ясную – «Суворикова», а потом исковерканную, мычащую – «Сгвырк».