Приступая к следствию, сотрудник определял, кто из группы обвиняемых должен стать основным разоблачителем, при этом учитывались психические и моральные качества человека. Зачастую таковым становился агент (секретный сотрудник, осведомитель). Ему обычно обещали освобождение после суда и имитации расстрела: из уст высоких чинов НКВД это звучало убедительно.
В течение определенного времени заготовлялся так называемый «ключевой протокол допроса», в котором разоблачитель признавал свою руководящую роль в группе, называл ее участников и преступные цели, ставившиеся ею. Этот протокол составлялся на основе двух источников: с одной стороны, использовались тайные донесения (порой того же сексота), с другой – показания арестованного. Готовый документ тщательно корректировался руководящим составом Управления НКВД так, чтобы «комар носа не подточил». Лишь после этого он считался окончательным, и разоблачитель подписывал его. Черновые записи, сделанные на предыдущих допросах, следователь уничтожал.
При составлении и особенно корректировке «ключевого протокола» каждый факт приобретал соответствующую юридическую оценку. К примеру, если обвиняемый говорил, что «у нас состоялась беседа с таким-то», то корректировщик добавлял сюда слово «контрреволюционная». Если речь заходила о литературном произведении, то оно называлось «пасквильным» или «клеветническим». Словосочетание «наша группа» не обходилось без эпитетов «преступная», «враждебная» или «троцкистская». Допускалась произвольная трактовка целых эпизодов: например, критика Сталина расценивалась как «призыв к террору». Следует отметить еще одну особенность: сотрудники стремились не датировать сообщаемые факты «преступной» деятельности, чтобы избежать несогласованности с другими показаниями, да и самим не запутаться. Состав «антисоветской группы» определялся формальным путем: сюда включали как достаточно близких разоблачителю людей, так и тех, кто был намечен к аресту или уже находился в застенках. Принадлежность к одной цеховой организации, в частности к Союзу писателей, значительно облегчала задачу: здесь все более или менее знали друг друга, а некоторые даже жили в одном писательском доме на канале Грибоедова.
«Ключевой протокол» позволял «разоблачить» остальных членов группы. Подавляющее большинство арестованных подписывалось под признательными показаниями: стойкими оказывались единицы.
Бенедикту Лившицу суждено было стать разоблачителем «контрреволюционной группы литераторов» и подписать «ключевой протокол допроса», который публикуется ниже. Для большинства упомянутых в нем литераторов он оказался роковым. Какими методами удалось морально сломить поэта – можно только догадываться.
В мае – июне 1938 года состоялись очные ставки между Лившицем и тремя другими арестованными писателями: В.О. Стенич категорически отрицал показания Лившица, Ю.И. Юркун полностью подтверждал, Е.М. Тагер частично с ними соглашалась, частично – нет.
На суде, проходившем 20 сентября 1938 года под председательством армвоенюриста В.В. Ульриха, Б.К. Лившиц полностью признал себя виновным, сказал, что искренне раскаивается в своих тяжких преступлениях, и просил не лишать его жизни. Увы, приговор был окончательным и подлежал немедленному исполнению. Прах поэта покоится на Левашовской пустоши, где захоранивались тогда жертвы сталинского террора.
В своем первом поэтическом сборнике Бенедикт Лившиц провозгласил себя последователем древнегреческого флейтиста Марсия, который вызвал на состязание кифареда бога Аполлона и за это поплатился жизнью. Слова поэта стали пророческими: ему тоже пришлось пройти сквозь страшные муки. Зная о них, никто не посмеет в чем-либо упрекнуть современного Марсия. Судить могут лишь сами репрессированные. Но от их имени сказал Николай Заболоцкий, который мужественно выдержал пытки и никого не оговорил:
«И в минуты смертельного изнеможения я не позволил себе клеветы на Тихонова. Как же смели наклеветать на меня те – двое (Б.К. Лившиц и Е.М. Тагер – Е. Л.)? Должно быть, сама смерть смотрела на них, если они, позабыв совесть свою, решились на подлое дело. Но я не виню их. Есть предел силы человеческой».
Литераторы (слева направо) Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и Юрий Анненков. Фотография Карла Буллы 1914 года
Протокол допроса
обвин. Лившиц Бенедикт Константинович, 1882 г.р., ур. Г. Киева, русский, гр-н СССР, б/п, литератор-переводчик, из мещан («купцов» зачеркнуто. – Е. Л.), не судимый.
от 11 января 1938 г.
Вопрос: В поданном вами заявлении вы признались, что являетесь участником антисоветской троцкистско-правой организации писателей г. Ленинграда и что по своей контрреволюционной деятельности были связаны с ныне находящимся в Париже активным участником контрреволюционной троцкистской организации Кибальчичем. Расскажите подробно о своей связи с Кибальчичем.
Ответ: Работая в 1927 году над переводом французских писателей, я впервые столкнулся с Кибальчичем, который был рецензентом французских книг в Ленинградском Отделении Государственного Издательства. («По линии Горлита» зачеркнуто. – Е. Л.)
Наше знакомство вначале носило чисто деловой характер: постепенно я начал с ним сближаться и с 1929 года стал посещать его квартиру, где мы вели политические беседы, в которых он высказывал мне свои контрреволюционные троцкистские взгляды.
К этому же времени с Кибальчичем сблизился и автор контрреволюционных пасквильных произведений – поэт О. Мандельштам, которого я знал как антисоветски настроенного с 1924 года из совместных наших контрреволюционных бесед.
В беседах с нами Кибальчич развивал свои троцкистские взгляды в вопросе литературы. Для него в литературном произведении было не важно содержание, а была важна определенная формальная высота. Этой «высоты», этого «мастерства», по утверждению Кибальчича, он не видел в подавляющем большинстве советских произведений. От этих общелитературных бесед он переходит в дальнейшем к контрреволюционным нападкам на руководство ВКП(б).
Кибальчич в беседах с нами «возмущался» отношением марксистской критики к попутчикам, зажимом непролетарских писателей. «Это линия партии? – Увы, да! Что поделать! Бывают ошибки. Не всегда руководство на высоте. Руководство – еще не вся партия. Партия – еще не весь пролетариат». Так обычно заканчивал свои троцкистские высказывания Кибальчич.
Еще большую озлобленность против руководства ВКП(б) Кибальчич высказывал в период коллективизации.
В одной из таких контрреволюционных бесед у меня дома, где присутствовали: я, Мандельштам и Кибальчич, он – Кибальчич, – клевеща на политику ВКП(б), прямо заявил, что судьба коммунизма в одной шестой части света поставлена на карту, что диктатуре пролетариата якобы угрожает провал, если коллективизация не удастся, а последнее более чем сомнительно, что сопротивление кулака не так легко сломить, что можно даже с уверенностью предсказать, что борьба с кулаком – дело почти безнадежное и что катастрофа надвигается – ее грозные признаки уже налицо. Тут же он начал высмеивать пятилетний план, называя его «неслыханной затеей и продуктом чисто головного творчества». Он доказывал, что планировать хозяйство 150-миллионного народа – «это химера, обреченная на явную гибель».
Припоминаю дословное выражение Кибальчича по поводу 1-го пятилетнего плана, он сказал: «Сколько жертв приносится и еще будет принесено этому Молоху?»
Опубликованную статью Сталина «Головокружение от успехов» Кибальчич расценивал как сдачу позиций, отступление по всему фронту.
Дальше. Опубликование письма в редакцию «Пролетарская революция» также широко использовалось Кибальчичем для троцкистской агитации среди писателей. «Попытка фальсификации истории партии, попытка перечеркнуть роль Троцкого в первые годы революции» – вот как оценивал Кибальчич это письмо Сталина. И как «доказательство» он извлекал на свет «завещание Ленина», которое широко распространял среди близких ему контрреволюционных кругов писателей.
Эта контрреволюционная троцкистская оценка Кибальчичем генеральной линии ВЕП(б) находила у нас полную поддержку.
Вопрос: С кем еще, помимо вас и Мандельштама, был связан Кибальчич в этот период?
Ответ: В период 1929-30 годов Кибальчич развил активную троцкистскую деятельность, устанавливая связи с наиболее реакционной частью ленинградских писателей. Он слишком опытный и осторожный конспиратор. Приходя к нему, я редко заставал у него больше одного-двух человек. Чаще других я видел у Кибальчича Николая Никитина и Лихачёва. Тогда же он установил связь с писателями Кузминым, Юркуном, Ахматовой, Фединым, Козаковым, с которыми также вел контрреволюционные троцкистские беседы. Об этом он мне говорил позже сам, указывая на Никитина, Лихачёва, Кузьмина, Юркуна, Ахматову, Федина, Козакова как на своих политических единомышленников.
Свою контрреволюционную деятельность среди писателей Кибальчич вел в целях сплочения и организации антисоветской части ленинградских писателей и использования их в борьбе с ВКП(б) и советской властью.
Вопрос: Из ваших показаний вытекает, что Кибальчич вел вербовочную работу среди писателей. Так ли это?
Ответ: Да, это верно. Кибальчич не ограничивался только контрреволюционной агитацией, он давал поручения по ведению антисоветской агитации и другим лицам, связанным с ним в силу общности вражды к ВКП(б) и советскому правительству, тем самым привлекая нас к практической вредительской троцкистской деятельности. Мне, конечно, трудно сказать, какие поручения он давал другим, так как это он конспирировал, но я лично получал от него конкретные указания о проведении антисоветской работы.
Вопрос: Вы уклоняетесь от правдивых показаний. Говорите прямо: Кибальчич ставил перед вами вопрос о вхождении в троцкистскую организацию?
Ответ: Да, Кибальчич ставил передо мной вопрос о вхождении в троцкистскую организацию, на что я ему ответил согласием.