ма. Мистически трагедию страны он видел ритуальным актом, родом причастия, а естественно-научно – обязательной прививкой ее населению единства, необходимого для новой жизни. Гитлер тоже думал о единстве, однако заявил, что Германии не понадобится кровавая мистерия».
В том же году в Мюнхене вышел в свет фундаментальный труд Казимира Малевича «Die gegenstandlose Welt» («Мир как беспредметность»), который тщательно проштудировал Адольф Гитлер.
Дело Николая ОлейниковаЖурнал «Аврора», № у, 1990 год
Имя Николая Олейникова хорошо известно любителям русской поэзии: он был непревзойденным мастером иронического стиха, автором блестящих эпиграмм и пародий. Однако правда о трагической судьбе поэта до сих пор хранилась за семью печатями. Согласно официальным документам, Николай Макарович был арестован органами НКВД в 1937 году и скончался 5 мая 1942 года от «возвратного тифа». В настоящей публикации, подготовленной по материалам архивного уголовного дела № 23 686, впервые рассказывается о последних драматичных днях жизни талантливого русского поэта.
2 июля 1937 года заместитель начальника Ленинградского управления НКВД майор госбезопасности Шапиро-Дайховский подписал постановление на арест «участника контрреволюционной троцкистской организации», проводившего «активную террористическую и вредительскую работу», Николая Макаровича Олейникова.
Летом поэт жил с семьей на даче, но в этот злополучный день приехал по издательским делам и остался ночевать в городе. На рассвете 3 июля за ним пришли.
Обыск мало что дал: записные книжки, разная переписка, литература да две облигации займа второй пятилетки стоимостью по сто рублей – вот и все, что было изъято.
Поэт Николай Олейников. Фотография 1920-х годов
Выходя из дому под конвоем, арестованный неожиданно столкнулся с Ираклием Андрониковым.
– Коля, куда так рано?
«И только тут заметил, что Олейников не один, что по бокам его два типа с винтовками… Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И всё!» [1]. Черная «эмка» понеслась к Большому дому – привычный, наезженный путь. Там, в чистом и светлом кабинете, его дожидался начальник восточного отделения контрразведывательного отдела (КРО) Голуб.
Арестованного сразу же поставили на «конвейер». «Конвейером» назывался длительный непрерывный допрос – до тех пор, пока допрашиваемый не начинал «признаваться» во всех смертных грехах. Поэт Николай Заболоцкий подвергался мучениям четыре дня. Николая Макаровича, по моим подсчетам, пытали 18 суток.
Пётр Слепнев (в июне 1937 года этот молодой рабочий был мобилизован через партком завода имени Молотова в органы государственной безопасности и получил должность помощника оперуполномоченного в восточном отделении КРО) в 1955 году вспоминал:
«Обычно Голуб, давая указание допросить арестованного, говорил, что это шпион или троцкист, и сотрудники, в том числе и я, начинали допрашивать. Если арестованный сам не сознавался в совершённых им преступлениях, то к нему применялась “стойка” или непрерывный допрос со сменяющимися сотрудниками. В результате применения таких мер одни арестованные сознавались, другие продолжали отрицать свою вину.
Кроме того, Голубом с целью получения “признательных показаний” от арестованных применялся такой прием: он обещал арестованного выпустить на свободу, если тот даст правдивые показания о существовании и деятельности той или иной антисоветской организации. Довольно часто арестованные попадались на эту “удочку” и начинали давать показания, зачастую не соответствующие действительности».
Что ж, Голуб был добросовестным учеником своего учителя – начальника КРО Перельмутра, которому непосредственно подчинялся. Допрашивая, тот говорил стереотипную фразу:
«Я знаю, что вы невиновны, но на вас выпал жребий и вы должны подписать этот липовый протокол, в противном случае вас будут бить до тех пор, пока вы не подпишете или не умрете» [2].
Свое дело они делали расчетливо и спокойно. Правда, и озлоблялись, когда встречали отпор: тогда пытки могли продолжаться бесконечно долго. Вплоть до смерти.
Однако в случае с Николаем Олейниковым сотрудники НКВД ничего не добились: он наотрез отказался клеветать на себя и других. Голубу пришлось обозначить дату ареста 20 июля, пометить безрезультатный протокол допроса следующим днем и отправить истерзанного, но не сломленного поэта в камеру.
В чем же обвинялся Николай Макарович?
Незадолго до ареста Олейникова за железными дверями Большого дома оказался его близкий знакомый – заведующий восточным отделом Эрмитажа Дмитрий Петрович Жуков. Не выдержав пыток, 25 июня 1937 года молодой ученый подписал сфальсифицированный протокол, в котором, в частности, говорилось:
«Олейников меня знал с 1929 года и в достаточной мере был осведомлен о том, что в прошлом (с 1927 года) я примыкал к троцкистской оппозиции. В неоднократных разговорах по злободневным политическим вопросам мы оба высказывали резкое недовольство политикой партии по основным принципиальным вопросам: внутрипартийному режиму, темпам индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. Олейников заявлял, и я с ним полностью соглашался, что Сталинский ЦК ВКП(б) ведет страну и революцию к катастрофе, и чтобы избежать этого, необходим крутой поворот во всей экономической и политической жизни страны на основе платформы Троцкого.
Когда Олейников достаточно меня прощупал и убедился, что я остаюсь на старых троцкистских позициях, он мне заявил, что одной агитацией сейчас действовать уже недостаточно и что необходимы более реальные меры борьбы с руководством ЦК ВКП(б) по главе со Сталиным. В первую очередь, говорил Олейников, необходимо собрать старые троцкистские кадры и включиться в активную контрреволюционную работу…
Из бесед с Олейниковым мне известно, что во главе контрреволюционной троцкистской организации, в которую я входил, стоит руководящий центр, но персонально кто участвовал в нем, я не знал… Олейников мне только говорил, что по троцкистскому подполью в Ленинграде он связан с видным зиновьевцем Матвеевым Владимиром – б. директором Лен. Отд. “Союзфото” [3]…
Указания по вредительству я получал от Олейникова. Заключались они дословно в следующем: “работать ровно столько, сколько необходимо для сохранения партбилета, меньше работать по своей специальности, а если окажется возможным, то вообще ничего не делать…”.
В одной из бесед Олейников говорил мне, что те методы борьбы с руководством ВКП(б), которые применялись до сих пор, не могут разрешить поставленной перед троцкистским подпольем задачи. Для того, чтобы быстрее устранить от руководства партией Сталинский Центральный Комитет и захватить в свои руки государственную власть, необходимы более действенные методы борьбы. Поэтому, заявил Олейников, центр троцкистского подполья дал указание применить в борьбе со сталинским руководством террор и подготовить ряд террористических актов против руководителей Компартии и Советского правительства…
Олейников мне говорил, что террористические акты в первую очередь готовятся против Сталина и его ближайшего соратника Ворошилова, при этом он крайне недоволен неудавшимся покушением на Сталина и Ворошилова во время пребывания их на Кавказском побережье (подробности по этому вопросу я сейчас не помню). После убийства Кирова, после того, как были опубликованы следственные материалы, Олейников в одной из бесед мне заявил, что есть директива троцкистского центра – всеми мерами отвести обвинения от троцкистского подполья в терроре и доказать коммунистам и комсомольцам, что обвинение нашего подполья в организации убийства Кирова якобы исходит от Сталина с той целью, чтобы еще раз расправиться со всеми политическими противниками».
Что здесь было правдой, а что – нет? Действительно, писатель Владимир Матвеев, старый друг поэта, являлся активным участником ленинградской оппозиции. Он был арестован после рокового выстрела в Смольном, когда в Ленинграде началась кровавая чистка партийных рядов. На допросах в НКВД никаких показаний на Олейникова он не дал. В то же время сам Николай Макарович получил строгий выговор за «притупление партийной бдительности».
Возможно также, что поэт осуждал политику «Сталинского руководства» и говорил о политической подоплеке убийства Кирова. Все остальное – бессовестная ложь. Однако палачи настойчиво требовали, чтобы арестованный подтвердил этот оговор. Для чего?
Судя по документам, стратегический замысел Перельмутра и Голуба заключался в следующем: в Ленинграде якобы действуют две подпольные, тесно сотрудничающие друг с другом организации – «контрреволюционная троцкистская» и «шпионская», работающая на японскую разведку. В первую организацию будто бы входят писатели Сергей Безбородов, Борис Корнилов, Константин Боголюбов, Вольф Эрлих, Анатолий Горелов, Ефим Добин, редакторы Александра Любарская, Абрам Серебрянников и другие. Членами второй организации «являются» некоторые работники представительств СССР в Японии и Иране, научные специалисты по странам Дальнего Востока, в том числе Дмитрий Жуков. Связующим звеном между двумя мифическими группами, по замыслу палачей, должен был стать Олейников. Вот почему они всячески добивались от него «признаний».
26 августа Николая Макаровича вторично допрашивали Голуб и помощник оперуполномоченного Слепнев. В кабинет ввели Жукова: изможденный, сломленный пытками, он подтвердил все то, под чем подписался два месяца назад. Олейников мужественно отрицал оговор. Очная ставка закончилась безрезультатно.
Нам остается только гадать, что случилось дальше. Скорее всего, поэта зверски избили, потому что следующая фраза протокола гласит: «Будучи изобличен следственными материалами и очной ставкой, я решил дать следствию правдивые показания». Нет нужды цитировать явно сфальсифицированный документ: поэт почти дословно повторил «признания» Жукова, назвав среди «соучастников» лишь своего недавнего изобличителя и Владимира Матвеева. Он, верно, полагал, что его старого друга, попавшего в застенки НКВД двумя годами ранее, уже нет в живых.