Кроме того, палачи старались выбить из поэта «показания» на Самуила Яковлевича Маршака. Николай Макарович заявил, что «хотел завербовать» последнего в контрреволюционную организацию, но «не завербовал его, т. к. у нас испортились с ним личные отношения».
Поэт Самуил Маршак. Фотография 1930-х годов
Больше арестованного не допрашивали: вероятно, Голуб понял, что склонить Олейникова к предательству не удастся. Зато усилился нажим на других «членов» пресловутой организации. Прозаик Сергей Безбородов, например, «показал»:
«Олейников Николай Макарович (бывший отв. редактор журнала “Чиж”) проводил к-p работу в детской секции Союза. Он сплотил вокруг себя таких писателей, как Бианки, Бармин, Спиридонов, – всячески старался противопоставить их остальным членам секции, чем создавал недовольство в среде писателей. Будучи близок с Цыпиным, Олейников руководил беспринципной борьбой московских и ленинградских писателей за первое место, отвлекая этих писателей от творческих задач и срывал издательский план, в течение ряда лет сознательно не выпускал написанные книги о Ленине для детей. Фактически развалил два журнала – “Чиж” и “Сверчок”, – превратив их из орудия коммунистического воспитания в буржуазные развлекательные безделушки».
Подобные показания «подписал» и редактор журнала «Костер» Константин Боголюбов, обвиненный, кстати, в том, что «сознательно не работал над новыми книгами» и «ограничивался переизданием своей старой книги “Карта рассказывает”».
То же самое «сказал» на допросе и Абрам Серебрянников, которому фальсификаторы зачитали… несуществующие показания Олейникова на него.
И все же не этот «литературный компромат», по-видимому, был главным в обвинении поэта. 15 ноября Дмитрий Жуков, изобличенный как «японский шпион», «заявил» следствию:
«На одной из моих встреч с Олейниковым он мне сообщил, что контрреволюционная троцкистская организация, участниками которой мы являлись, установила контакт с японской разведкой и в целях облегчения победы японской армии в предстоящей войне Японии с СССР проводит шпионскую работу по сбору сведений об оборонной мощи и политико-экономическом состоянии СССР. Олейников, сообщив далее, что он активно включился в сбор шпионских материалов для японской разведки, предложил мне как участнику контрреволюционно-троцкистской организации принять участие в этой деятельности. В ответ на это я поставил в известность Олейникова о моей деятельности в пользу японской разведки, начиная с 1931 года Олейников выразил свое удовлетворение по этому поводу и предупредил о необходимости соблюдения осторожности».
Голуб добился своего: таким образом, дело Олейникова «соответствовало» не только стратегическому замыслу «операции», но и профилю руководимого им восточного отделения КРО.
А для Николая Макаровича этот оговор означал расстрел. 19 ноября 1937 года комиссия НКВД и Прокуратуры СССР приговорила его к высшей мере наказания. 24 ноября приговор был приведен в исполнение [4]. Скорее всего, останки поэта покоятся на Левашовской пустоши: с июля 1937 года именно здесь захоранивались расстрелянные в тюремных застенках.
На этом можно было бы и закончить печальный рассказ о последних днях Николая Олейникова, если бы не подшитое к делу обвинительное заключение, датированное январем (!) 1938 года и подписанное Слепневым, Голубом и Перельмутром. Заместитель начальника УНКВД Шапиро-Дайховский этот документ не утвердил – видимо, состорожничал. Вот его текст:
«3-й отдел УНКВД Л О располагал данными о том, что Олейников Николай Макарьевич является участником контрреволюционной троцкистской организации и проводит к-р подрывную работу. На основании этих данных Олейников Н.М. нами был арестован.
В процессе следствия установлено, что Олейников Николай Макарьевич являлся участником к-p троцкистской шпионско-вредительской группы, участники которой были связаны с японскими разведывательными органами и проводили по заданиям последней контрреволюционную работу.
В контрреволюционную троцкистскую организацию был завербован в 1930 году в г. Ленинграде Матвеевым Владимиром Ивановичем (так в тексте. – Е. Л.) – бывш. директором Ленинградского отделения “Союзфото” (осужден).
По заданию Матвеева Олейников:
а) обрабатывал в к-p направлении своих близких знакомых с целью завербовать их для к-p работы. Лично им завербован в к-p организацию Жуков Д.П. (арестован, сознался);
б) занимался террористической деятельностью над руководителями ВКП(б) и Советского правительства, будучи осведомлен о готовящихся террактах над тт. Сталиным и Ворошиловым;
в) проводил вредительство на литературном фронте.
Знал о связи участников контрреволюционной троцкистской организации с японской разведкой и проводимом ими шпионаже в пользу Японии».
Добавлялось, что Олейников виновным себя признал и, кроме того, изобличается показаниями Жукова, Безбородова, Боголюбова и Серебрянникова. Таким образом, Николай Макарович обвинялся в преступлениях, предусмотренных статьями 58-1-А (шпионаж), 58-7 (использование государственных учреждений в интересах капиталистических организаций), 58-8 (совершение террористических актов) и 58–11 (организационная деятельность) УК РСФСР.
Будучи допрошенным в 1955 году, Слепнев заявил:
«Окончательным оформлением следственных дел занимался Голуб, он же носил дела на утверждение к начальнику Управления… Составлять обвинительные заключения я не умел».
Похоже, Слепнев говорил правду: документ составлен Голубом достаточно хитроумно. За несколько месяцев службы бывший рабочий вряд ли успел разобраться в юридических тонкостях палаческого крючкотворства.
Почему же появилась сия бумага спустя два месяца после расстрела поэта? Ответ, по-видимому, прост: 14 января 1938 года начальником Ленинградского управления НКВД был назначен Литвин, сменивший на этом посту Заковского (Штубиса). Фальсификаторы боялись, что новый «главный палач» займется выявлением «липы» и чисткой управления от не в меру ретивых, посему и решили формально «завершить» дело. Действительно, Литвин для острастки уволил несколько рядовых работников, в том числе и Слепнева [5], но менять ничего не стал.
И все же палачи не избежали расплаты: в 1938–1940 годах Заковский, Шапиро-Дайховский, Перельмутр, Голуб и другие «враги народа» были расстреляны. Они тоже стали жертвами сотворенной собственными руками машины террора. (Литвин, опасаясь ареста, в конце 1938 года покончил жизнь самоубийством.) [6].
Николая Макаровича Олейникова реабилитировали в 1957 году. Однако его оригинальная поэзия еще долго оставалась под подозрением: лишь недавно стихи поэта стали появляться в печати. И сразу же привлекли внимание читателей.
1. Л. Жукова. Справка с печатью. Газета «Новое русское слово» от 8 ноября 1981 года.
2. Показания невинно репрессированного А.И. Смоктуновича от 5 марта 1939 года.
3. Матвеев Владимир Павлович (1897–1940) был активным участником Октябрьской революции и Гражданской войны. Впоследствии написал автобиографическую повесть «Комиссар золотого поезда», которую тогдашняя критика характеризовала как «троцкистскую». Накануне ареста в 1934 году работал управляющим Ленинградским отделением Союзфото. 16 января 1935 года Особым Совещанием НКВД СССР приговорен к 5 годам ссылки в г. Туруханск Красноярского края. Расстрелян в 1940 году.
4. В тот же день был расстрелян и Дмитрий Петрович Жуков.
5. После НКВД Слепнев почти сразу попал в солдаты, храбро сражался на фронтах Великой Отечественной войны, о чем свидетельствуют его награды: орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Любопытная деталь: в 1942 году он утерял партбилет, но восстанавливаться в партии не захотел. Может быть, что-то понял? По крайней мере, в 1955 году он был одним из немногих оставшихся в живых бывших сотрудников НКВД, кто достаточно правдиво рассказал о беззакониях сталинщины.
6. В 2004 году в августовской книжке журнала «Звезда» литератор Э.М. Шнейдерман опубликовал исполненный лжи и очернительства материал об авторе данного очерка, в котором, в частности, заявил, что полтора десятка лет назад Е. Лукин «написал несколько статей о пребывании под следствием Н. Олейникова и Н. Заболоцкого, где вывел, что вина в осуждении обоих лежит вовсе не на следователях-садистах, но на одной из их жертв – на расстрелянном вскоре Бенедикте Лившице». О справедливости данного утверждения читатель может судить сам.
Труды и дни Лавровича, или Две престарелые козыГазета «Санкт-Петербургские ведомости» от 6 ноября 1991 года
«В окне виднелись: домик с освещенными квадратными окнами, который они называли коттеджем, окруженный покрытыми снегом деревьями, недавно окрашенный в белый цвет; две стены Консерватории и часть песочного здания Академического театра с сияющими по вечерам длинными окнами; за всем этим, немного вправо, мост и прямая улица, где помещался “Молокосоюз” и красовалась аптека и мутнела Пряжка, впадавшая в канал Грибоедова недалеко от моря».
Такой грустный вид открывался бедному литератору Свистонову, герою романа Константина Вагинова (1899–1934) «Труды и дни Свистонова», впервые полностью опубликованного в только что вышедшей книге (К. Вагинов. Козлиная песнь. Романы. М., «Современник», 1991). Здесь писатель с большой точностью описал то, что сам наблюдал из окна своей петербургской квартиры, где когда-то жил с отцом и матерью. Его отец, Константин Адольфович Вагинов, до революции был жандармским офицером, а мать, Любовь Алексеевна, богатой домовладелицей.
В конце 20-х – начале 30-х годов в доме № 105/4 по каналу Грибоедова проживали и другие «бывшие»: барон Остен-Сакен, княгиня Путятина, царский офицер Авраамов, миллионер Закгейм… При Советской власти кто-то из них трудился на ниве просвещения, кто-то инженерия на заводе. Ну а Закгейму сам Бог велел стать оценщиком в комиссионном магазине.
Писатель Константин Вагинов. Фотография 1920-х годов