Кроме молодого писателя Константина Вагинова в этом старинном здании ютился еще один мастер прозы, но прозы особой, до сих пор скрытой от широкого читателя в архивах НКВД.
– Яков Лаврович, секретарь партгруппы ЖАКТа и преподаватель истории России, – представлялся он собеседнику, ощупывая его взглядом. – А вы кем являлись до 7 ноября 1917 года?
Сразу после убийства С.М. Кирова в Ленинграде под видом паспортизации началась чистка: «бывших» выселяли из квартир и отправляли в места не столь отдаленные. Надо сказать, что отца Вагинова такая участь постигла еще в 1927 году. Но другие жильцы упомянутого дома пережили чистку благополучно: никто не был арестован. И тогда бдительный литератор Лаврович ударил в набат – в один дых настрочил литературный опус с почти тургеневским названием «Контрреволюционное гнездо в ЖАКТе по каналу Грибоедова, 105/4». И послал свой труд в редакцию газеты «Ленинградская правда». Цитирую с небольшими сокращениями, сохранив, однако, стилистику оригинала.
Дом № 105/4 па канале Грибоедова. Современная фотография
«Задача повышения классовой пролетарской бдительности после террористического акта, совершенного классовыми врагами, от рук которых пал С.М. Киров, заставила коммунистов – членов ЖАКТа взяться за дом № 105/4 по каналу Грибоедова, в котором проживает большое количество бывшего дворянства, ныне сложившихся в организованный блок в силу отсутствия партийного контроля за правлением ЖАКТа и за социальным составом жильцов.
Правление ЖАКТа возглавлял в течение 10 лет Авраамов С.Г., благополучно устроившись преподавателем военнохимического дела в Военно-Морском училище имени М.В. Фрунзе. Прикрывшись краснофлотской шинелью, влезал в доверие районных хозяйственных и советских организаций и проводил работу ЖАКТа в интересах дворян, живущих в доме…
В ЖАКТе сложилась семейственность, подкрепленная живущими дворянами. Дворянин Авраамов на вопрос коммуниста: “что сделал ЖАКТ по выявлению чуждого элемента в доме?” ответил: “после паспортизации этим делом не занимаются”, в то время как в доме проживают классовые враги рабочего класса: княгиня Путятина (некогда Путятин был лучшим другом Григория Распутина), дворяне Мазуровы, барон Остен-Сакен, жандармский офицер Стефанов, бывший миллионер-фальшивомонетчик Закгейм и другие.
Этот цвет врагов 5 раз пытался сорвать проходимое отчетно-выборное собрание, не давали возможности говорить членам партии, старались со всей силой защитить Авраамова – рупора их контрреволюционного действия…
В доме существует травля коммунистов. Например, жена миллионера Курочкина затравила работницу-коммунистку Красадомскую, которая с плачем заявила, что невыносимо жить в квартире. Этот Авраамов, который в 1925 году, как выяснилось, открывая собрание, обращался: “господа, начнем”, и заканчивал так: “работу правления признать удовлетворительной, Авраамову преподнести букет цветов и устроить пирушку”, сейчас этот классовый враг, изменив форму, одевшись в советскую шинель, приспособился к Советской власти и продолжал творить дело контрреволюции, найдя поддержку в секретаре партгруппы Смирнове, который, как выяснилось, является сыном кулака, сбежавшего в Ленинград, где и вступил в партию. Выяснилось, что Авраамов использовал права председателя ЖАКТа не только для дворян, живущих в доме, но и себя. Живущие рабочие не имеют сараев под дрова, в то время как Авраамов держит три сарая, в которых находятся две престарелые козы…
Классовый враг в ЖАКТе разоблачен, но не до конца. Он будет разбит только, если соответствующие советские организации не выселят эту дворянскую свору из Ленинграда, не произведут вторичную паспортизацию дома, поскольку при первой паспортизации из дома не был никто выселен, за исключением приехавших крестьян в 1932 году. Обязательно необходимо провести принудительный обмен переселения с целью орабочить дом.
Все эти факты своевременно были сообщены 2 раза в Областной отдел НКВД до убийства тов. Кирова, и после и до сих пор ничего не сделано».
В редакции работали люди более образованные, чем Лаврович: они вернули произведению подлинный заголовок – «Дворянское гнездо» – и напечатали его 7 февраля 1935 года, раструбив по всему миру о вопиющей нерадивости сотрудников НКВД. (Надо же – получается, нынешние борцы с нынешней скверной неспроста бьют тревогу: подобным попустительством грешили правоохранительные органы и в недалеком прошлом, но бдительные общественники всегда начеку!)
Видать, увиливающим от работы чекистам тогда дали взбучку, и они приступили к разорению «гнезда». Среди прочих арестовали и жену бывшего жандармского подполковника Л.А. Вагинову, незадолго до этого похоронившую своего талантливого сына. Ей прилепили ярлык социально опасного элемента и сослали на пять лет.
Не знаю, перечитывала ли Любовь Алексеевна по дороге в Оренбург роман «Труды и дни Свистонова». Я же напоследок процитирую его концовку: «Где бы Свистонов ни появлялся, всюду он видел своих героев. У них были другие фамилии, другие тела, другие волосы, другие манеры, но он сейчас же узнавал их».
Мне подумалось, что после трех августовских дней отовсюду сегодня повылазили разнообразные лавровичи. Своими «трудами» они завалили депутатскую комиссию по расследованию «деятельности» ГКЧП в городе, в каждом встречном-поперечном видя «путчиста» или его сообщника. И новые списки «бывших» составляли, и соседа по коммуналке на чистую воду выводили… Наверное, и про двух престарелых коз не запамятовали.
Большой террор в ЛенинградеЛенинградский мартиролог: 1937–1938. СПб, 1995, том 1, с. 5–56
Советское уголовное право и процесс накануне 1937 года
Сталинский период истории (сталинщина) в представлении наших современников порой связан с понятием абсолютного произвола. Это не совсем верно, ведь жизнь гражданина СССР, так же как и действия должностных лиц, была в то время жестко регламентирована множеством правовых норм, подзаконных актов, а зачастую и просто партийных постановлений. Другое дело – нельзя признать действовавшие тогда законы справедливыми и правовыми в общепринятом сегодня понимании. Главной задачей и функцией законодательства сталинской поры, несмотря на привлекательные декларации, было все же подавление личности во имя классовых и государственных интересов.
Еще в первые годы ожесточенной борьбы за создание Советского государства законы были объявлены орудием пролетарской диктатуры, методом политического руководства, способом подчинения людей и классов порядкам, угодным рабочему классу. Появилась основа для субъективизма в оценке доказательств вины, пренебрежительного отношения к соблюдению процедуры предварительного следствия и судебного разбирательства. В обществе поддерживалось (и укреплялось в сознании людей) подозрительное отношение к выходцам из «социально чуждых» классов и слоев. В дальнейшем к методам Гражданской войны руководство РКП(б) – ВКП(б) – КПСС и СССР обращалось, как только для него в этом была необходимость.
До появления первого Уголовного кодекса (УК) РСФСР деятельность судебных и внесудебных органов (военно-революционных судов, ревтрибуналов, чрезвычайных троек, ВЧК) регламентировалась постановлениями СНК РСФСР «О суде» от 22 ноября (5 декабря) 1917 года[2], «Социалистическое отечество в опасности» от 21 февраля 1918 года[3], «О революционных трибуналах» от 4 мая 1918 года[4], «О красном терроре» от 5 сентября 1918 года[5], постановлением ВЦИК «О правах вынесения приговоров ВЧК и ревтрибуналами» от 17 февраля 1919 года[6], некоторыми другими актами, наконец утвержденными 12 декабря 1919 года Руководящими началами по уголовному праву РСФСР[7].
Первый Уголовный кодекс РСФСР был введен в действие 1 июня 1922 года[8]. В главе 1 Особенной части Кодекса были сформулированы определения составов контрреволюционных преступлений. Эти формулировки получили затем развитие в Уголовном кодексе 1926 года (введен в действие 1 января 1927 года)[9]. Немного позднее, со времени принятия Положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления)[10], в Особенную часть Кодекса 1926 года была включена глава «Преступления государственные». Кодекс 1926 года с последующими изменениями и дополнениями действовал до 1961 года.
Приоритетом в защите от возможных преступных посягательств закон объявил «охрану социалистического государства рабочих и крестьян и установленного в нем правопорядка»[11] (ст. 1). Классовая, политическая направленность норм уголовного права была подчеркнута в формулировке ст. 6:
«Общественно опасным признается всякое действие или бездействие, направленное против Советского строя или нарушающее правопорядок, установленный Рабоче-Крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени».
Основанием для применения закона не обязательно должна была служить доказанная вина в совершении конкретного преступления. В соответствии со ст. 7 меры социальной защиты судебно-исправительного, медицинского либо медико-педагогического характера могли применяться к лицам, представляющим «опасность по своей связи с преступной средой или по своей прошлой деятельности».
Еще больше расширяла пределы действия уголовного закона ст. 16. Из ее содержания следовало, что перечень преступлений в УК не является исчерпывающим:
«Если то или иное общественно опасное действие прямо не предусмотрено настоящим Кодексом, то основание и пределы ответственности за него определяются применительно к тем статьям Кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления».