то вытянутые широтно хребты Азии имеют как бы изломы, волны, причем всплески этих волн по меридиану совпадают. Выяснилось, что эти изгибы складок геологически молоды. Некоторые меридиональные поднятия образовались всего-навсего за последний миллион лет.
Кое-что прояснилось, но возникали новые загадки. Разгадывая их, вспомнили о Болоре. Так ли уж он фантастичен? А может быть, это Кашгарский хребет является гумбольдтовым Болором? Или Сарыкольский? Или вся совокупность новейших меридиональных поднятий? Ведь эти поднятия в сумме представляют собой серьезное препятствие для циклонов. Восточнее хребта Кохи-Ляль, например, сумма годовых осадков падает втрое, восточнее Кашгарского хребта — еще раз втрое, а восточнее хребта Академии Наук — раз в двадцать. Это ли не препятствие? Да и не обязательно препятствию быть в виде сплошной стены. Атмосферные фронты перед горами — это ведь тоже препятствие для циклонов. Словом, наука вернулась к идее Гумбольдта, но на совершенно новой фактической основе. Неважно, что самого Болора не оказалось в натуре. Выявилась сумма препятствий, задерживающих идущую с запада влагу не хуже предполагаемого Болора. Ошибка великого географа выросла в величественную проблему.
…Машина буксует в песках. Это мы пробиваемся к западному склону Сарыкольского хребта — одного из «Болоров». К западу от любого меридионального хребта можно ожидать много интересного. Здесь может быть больше осадков. К югу от того места, где мы сейчас буксуем, так и есть: в юго-восточном «углу» Памира осадков почти вдвое больше, чем на севере нагорья. Перед меридиональным хребтом неминуемо меняется ветровой режим. Пески, в которых вязнет машина, — как раз следствие этого особого режима. На западных склонах Сарыкольского хребта встречаются касатиковые степи, грядовые пески, а южнее, где более влажно, — настоящие типчаковые степи, даже единичные кустарники. После голых высокогорных пустынь нагорья все это воспринимается как оазис. По поводу этого оазиса в юго-восточной части Памира тоже много споров. Некоторые ботаники считают этот участок рефугиумом, убежищем, в котором пережили трудные времена оледенений влаголюбивые (по сравнению с пустынными) степные травы и теплолюбивые кустарники. На этот раз меня сюда пригнали сомнения: так ли это? Ведь с юго-восточного Памира на запад стекают такие крупные реки, как Аксу-Мургаб-Бартанг (это одна река под тремя названиями на разных отрезках) или Вахандарья и Памир. Эти реки дренируют территорию, исключают ее изоляцию, их долины служат путями для всевозможных миграций. Какой же это тогда рефугиум, если он не изолирован? Всю прошедшую зиму я сопоставлял ареалы господствующих в долине Аксу-Мургаба-Бартанга видов растений, и получилось, что некоторые из этих видов встречаются по долине снизу доверху, как бы подчеркивая отсутствие изоляции.
Сейчас я должен разобраться на месте. Если какое-то положение обосновано недостаточно, опровергнуть его можно только абсолютно достоверными фактами. За ними мы сюда и приехали. Ужас, как много времени и сил отнимают скороспелые гипотезы! Но путь к истине сложен. Порой он идет по ступенькам, ведущим вниз. Или вбок. Во всяком случае, в сторону. Вверх-то всегда труднее. Но одна истина уже добыта: западнее меридиональных хребтов в Средней Азии не может не быть интересных находок, явлений, фактов. В этом я убеждался и на подходе к хребту Академии Наук, и в афганском Бадахшане — на склонах Кохи-Ляля, и в других местах. Что-то интересное обнаружится и здесь, в загадочном «Болоре» — Сарыколе. А может быть, он в другом месте, Болор?
Снова из кузова вытаскиваются доски. Их мы подкладываем под баллоны, когда они уж вовсе зарываются в песок. Раз-два, взяли! Мотор ревет, машина поднимает фонтаны песка и выползает на сравнительно плотный грунт. Доски закидываются в кузов до следующей буксовки. За гребнем Сарыкола видна белая шапка Конгура, одной из высочайших вершин Азии. Почти под восемь тысяч метров вознесла она свою белую голову. Она в меридиональном Кашгарском хребте, мощном, величественном. Ну чем не Болор?
В Средней Азии гербарий сохнет невероятно быстро. Это и хорошо, и плохо. Плохо потому, что иной раз не успеешь собранное растение запрессовать в сетку, а оно уже засохло, начинает ломаться.
А хорошо по другой причине: за лето, кстати довольно длинное, можно успеть собрать много гербария. Бывали сезоны, когда суммарный «улов» отряда доходил до тысячи номеров. Это значит, что в гербарном журнале тысячу раз записывали названия растений и место их сбора. А под одним номером собирали иногда по нескольку экземпляров. Когда осенью гербарий упаковывается в пачки, а пачки — в ящики, накапливается солидный багаж. Его везут в институт. За зиму гербарий обрабатывается. Гербарий привозят и другие отряды. Осенью институт чуть ли не по швам трещит от гербарных сборов. За шкафы и стеллажи идет борьба. К чему же столько?
Дело в том, что в горах Средней Азии растет примерно шесть тысяч видов высших растений. Это вчетверо больше, чем на такой же площади в средней полосе России. Шесть тысяч! Это научная загадка. Четвертая часть этой тьмы видов, как установлено, возникла здесь же, на месте. А остальные три четверти? Они явно пришли извне. И пришли в основном за последний миллион лет, когда выросли высокие горы. Загадка в том, что за миллион лет более четырех тысяч видов, составляющих эти три четверти флоры, не могли успеть прийти сюда поодиночке, приспособиться, занять нужную ступеньку в горах да еще сформировать сообщества. Эволюция — процесс медленный. Как же свести концы с концами? Гипотез много. Согласно одной из них, растения мигрировали в Среднюю Азию не поодиночке, а целыми сообществами, шли не одинокие путники, а целые отряды хорошо пригнанных друг к другу и к окружающей среде путников. Дорога была длинной и долгой…
…Давным-давно, примерно полмиллиона лет тому назад, когда паши предки с дубинами и копьями охотились на мамонтов, наконец-то отступил грандиозный материковый ледник. На берегах Средиземного моря тогда установился особый режим осадков: они выпадали только в холодное время года, а лето было сухим и жарким. Там и сейчас так. Все растения, не сумевшие приспособиться к этому режиму, либо вымерли, либо переселились в районы с подходящими для них условиями. А остальные приспособились. У одних выработались приспособления, помогающие пережить летнюю засуху. Вот почему в Средиземноморье так много растений с глянцевыми листьями, экономно испаряющими влагу: цитрусовые, олеандры, лавр… Другие растения попросту «ушли» от засухи. Они стали расти, цвести и плодоносить ранней влажной весной, а иногда и теплой зимой. Летом эти растения, если они однолетние, умирали, оставив семена до будущей зимы, а если многолетние — впадали в состояние биологического покоя и пережидали летнюю засуху в своеобразной спячке. Медведи наоборот! Однолетники — это примеры, а многолетники — эфемероиды. А сообщества тех и других составляют особый тип растительности — эфемеретум.
Так вот, около полумиллиона лет назад на берегах Средиземного моря на тяжелых глинистых и лёссовых почвах жила эфемероидная осочка. Теперь ее называют осокой толстостолбиковой. Зимой и весной она покрывала зеленью равнины Северной Африки и библейские холмы Палестины. Когда начиналось сухое лето, листья осоки желтели, рассыпались пылью. Но при первых же осенних дождях осока снова выбрасывала зеленые побеги. Вообще то там росла не одна эта осока. Рядом росли и другие эфемероиды: луковичный мятлик, тюльпаны, крокусы, костры, мелкопостник, вульпия. Все они жили дружно, но главенствовала осока толстостолбиковая. Ее было больше всего, и она доминировала, иначе говоря, задавала тон в сообществах: если бы осока куда-нибудь переместилась, то весь спаянный «коллектив» пошел бы за ней.
Тем временем средиземноморский режим осадков распространялся все дальше на восток, в пределы молодой суши, где миллионы лет назад был океан Тетис, а теперь росли горы. Туда устремлялись зимне-весенние циклоны, и холодное время года на востоке тоже становилось влажным. Летом же давление складывалось так, что циклоны шли либо севернее, либо южнее, а Ближний Восток и Средняя Азия оставались сухими. Такой режим для нашей осоки оказался подходящим, и она действительно тронулась в путь. Из поколения в поколение осока толстостолбиковая стала распространяться на восток. А с ней пошли и все остальные виды, которым наша осока задавала тон.
Чем дальше осока заходила на восток, тем суше было лето, тем холоднее по сравнению со Средиземноморьем становилась зима. Но наша осока оказалась выносливой. Все она переносила — и холодные зимы, и летнюю жару и сушь. Единственное, чего она не переносила, — это рыхлые грунты. А по пути встречались и они. Осока толстостолбиковая обходила пески. Но часть семян попала все-таки на песок. Огромная часть этого потомства погибла: семена засохли, не проросли. Но какая-то часть нащупала под тонким слоем песка знакомый глинистый грунт, укрепилась, выжила. За тысячелетия эти поселенцы приспособились к пескам, перекрывающим глинистые почвы. У них появились новые черты, которых не было у осоки толстостолбиковой: более длинные корни, маленькие пузырьки на плодиках, позволяющие ветру переносить семена. Следовательно, образовался уже новый вид — осока почти-вздутая. Так ее теперь называют. Она и по сей день зеленеет во влажное время года в Афганистане, на песках Бухары, на равнинах Турана. А с ней и другие виды, которые сгруппировались вокруг этой новой осоки в самостоятельные сообщества.
Какая-то часть потомства то ли осоки толстостолбиковой, то ли почти-вздутой попала на глубокие подвижные пески. Снова было много смертей, и снова у части потомства выработались новые качества, позволяющие выжить на подвижных песках: плодики вздулись еще больше, корешки шли не столько вглубь, сколько в стороны, улавливая скудную дождевую воду. Образовался еще один вид эфемероидной осоки — осока вздутая. В песчаных пустынях она до сих пор ранней весной, пока влажно, вегетирует, придавая пескам зеленоватый оттенок. И не одна, а с целой свитой других растени