е, что эти петроглифы — не что иное, как охотничья магия: древний охотник сначала рисовал козла, поражал изображение копьем, а потом уже шел охотиться на козлов настоящих. Видимо, от удачи охоты зависело слишком многое, раз охотник не ленился на такую трудоемкую магию.
Я поинтересовался: почему же рисунки, различно патинизированные, а значит, разновозрастные, одинаково примитивны? Ранов сказал, что изображение животного — это символ в охотничьей магии, не больше. Вот и сохранялась традиционная символика: рисунки стилизовали сравнительно одинаково. Но именно сравнительно. И Ранов тут же вытащил целую пачку фотографий и стал демонстрировать мне разные способы стилизации древних рисунков, разную степень их выразительности. Все это получалось у него очень убедительно, хотя сам я, хоть убей, ничего бы этого не подметил: не профессионал.
В следующем сезоне я не поленился снова добраться до Джамака, чтобы рассмотреть в натуре рисунки, уловленные фотообъективом и не замеченные глазом. Все было правильно: рисунки, действительно, были там, где их зафиксировала фотография. Если бы не фото, я бы даже сейчас принял их за шероховатости скалы. Но это, несомненно, были рисунки. Ранов говорил, что их возраст, судя по характеру изображения, возможно, превышает две тысячи лет. Вот тогда-то я и решил, что наскальные рисунки — это и мой объект, не только археологический.
Дело в том, что нам легче восстановить природную обстановку, какой она была сто тысяч лет тому назад, чем ту, что была, скажем, за пять тысяч лет до нас. События стотысячелетней давности оставили массу следов: ледниковые долины и морены, системы террас, глубины речного вреза и так далее. Эти события были грандиозны (оледенения, например) и очень продолжительны (например, подъем горной страны). Вот яркие следы и дают нам возможность восстановить эти события. Несколько тысячелетий— слишком короткий срок для того, чтобы мелкие изменения накопились в виде яркого следа. А грандиозных событий вроде оледенений за историческое время не было. Вот почему больше всего споров среди ученых идет о палеогеографии последних тысячелетий. Именно, поэтому я и ухватился за эти наскальные рисунки.
Впрочем, задолго до того, как я за них ухватился, накопилась специальная литература, подогревшая этот научный интерес. Еще в прошлом веке, да и в пашем столетии тоже, появились статьи и книги, в которых утверждалось, что Средняя и Центральная Азия стали пустынными за историческое время, чуть ли не буквально на глазах у человека. Мертвые города в пустынях, покинутые древние крепости, засыпанные песками стволы давно погибших деревьев, неожиданно быстрая гибель ряда цитаделей и целых древних государств — все это выстраивалось в систему доказательств того, что примерно три-четыре тысячи лет тому назад климат резко изменился и Центральная Азия стала катастрофически быстро усыхать. Позже всем этим фактам нашлись и другие объяснения: войны, накопление подгорных наносов, блуждающие русла рек, уходивших в сторону от оазисов, и так далее. По срезам тысячелетних деревьев установили, что никаких резких изменений за последнюю тысячу лет климат не претерпел. Словом, гипотезу усыхания Азии ученые в основном отвергли. Но не все. Некоторые исследователи упорно продолжали доказывать, что усыхание климата за историческое время все-таки произошло, более того, оно продолжается. Причем не только на равнинах, но и в горах, в том числе и на Памире. На этот счет тоже приводились всякие доказательства. Механизм иссушения гор объясняли ростом горных барьеров — Гималаев и Гиндукуша, которые загородили путь муссонам в Тибет и на Памир. Впрочем, о гипотезе стремительного роста гор я уже писал.
Так вот, наскальные рисунки заинтересовали меня именно в связи с проблемой эволюции климата Памира за последние тысячелетия. За неимением прямых доказательств эволюции климата в сторону иссушения или, наоборот, повлажнения приходилось искать косвенные доказательства. Я составил целую программу, которую решил во что бы то ни стало выполнить. Сначала надо было узнать: с какой скоростью камни покрываются пустынным загаром? Ведь рисунки выбивались на корочке этого загара, а потом сама насечка покрывалась корочкой. Если узнать темпы образования корочки, скорость, с которой происходит латинизация, можно будет выяснить не только относительный («моложе — древнее»), но и абсолютный возраст рисунков. Потом надо было сравнить число рисунков разного возраста. Это нужно для того, чтобы узнать, как часто люди разных эпох отправлялись на охоту. Если часто, значит, охота была рядовым событием, значит, козлов было больше, а следовательно, можно предположить, что и корма было больше. Это уже подводило вплотную к эволюции климата: частота охотничьих актов — численность козлов — плотность козлиного населения в древности — плотность современная — количество поедаемой козлом за год травы — пересчет на урожайность и кормозапас — масса травостоя в древности и теперь — эволюция климата. Здорово!
Конечно, во всем этом построении было множество допущений, и если бы я даже получил исчерпывающий результат, то его можно было легко оспорить, как доказательство сугубо косвенное. Но ведь и в других построениях такого рода преобладали косвенные доказательства, тоже уязвимые. Словом, я решил эту частную программу выполнить. А для начала сдал в печать статью о наскальных рисунках Язгулема. В статье описывались сами рисунки, техника насечки и так далее — совсем не по моей специальности статья. Я предполагал, доведя исследование до конца, дать потом серию статей и показать все этапы поиска. Поскольку эту программу надо было выполнять попутно, в промежутках между основной работой, дел предстояло множество.
Начал с пустынного загара. Это — железисто-марганцевая корочка на камнях. Цвет ее— от коричневого, действительно похожего на сильный загар, до синевато-черного, вороненого. Чем старше корочка, тем она темнее. Очень сильный пустынный загар даже отливает металлическим блеском. Долгое время считали, что пустынный загар образуется на камнях только в условиях пустынного климата, но потом выяснилось, что загар встречается во всех природных зонах, что для формирования корочки необходима вода, и эту корочку иногда называли пойменным загаром. И действительно, на Памире этот загар образуется или в поймах, или в местах скопления снега, или там, где сейчас сухо, но когда-то было по той или иной причине влажно. Сам механизм образования загара не совсем ясен. Одни считают, что здесь не последнюю роль играют почвенные микроскопические водоросли или накипные лишайники, другие полагают, что обходится и вовсе без организмов, с помощью одной химии. Главное же — это очень продолжительное время, требуемое для образования загара. Судя по наскальным рисункам, очень старым, покрытым черно-синим загаром, этой стадии потемнения корочка достигает за сотни лет. За сколько сотен лет — неизвестно.
Я наколол целую кучу образцов с пустынным загаром разной интенсивности и пошел к геологам: не могут ли они радиокарбонатным методом определить возраст? Мне сказали, что ежели бы гам был углерод, то, пожалуй, и можно было бы, но не тащить же нею аппаратуру и шлифовальные станки на Памир. А железисто-марганцевую корочку они и вовсе пока анализировать не могут.
Тогда я снова пошел к Ранову. Тот сказал, что возраст наскальных рисунков по стилю самих изображений, сравнивая разные петроглифы, можно только предполагать. Сказал, что точнее определить возраст никто пока не может. С большой приближенностью можно определить, что отдельные рисунки имеют возраст до трех тысяч лет, а может, и четырех тысяч. Это по стилю. А по степени латинизации можно определить только относительный возраст, так как темпы латинизации в разных районах тоже разные, и вообще все это «туман», для точного расчета непригодный.
Отступать я не хотел и повез образцы в Ташкент. Потом в Ленинград. Потом в Москву. И нигде никто не мог мне сказать что-нибудь о возрасте корочки. Кто-то намекнул, что физики, изучающие частицы высоких энергий, могут разглядеть на отшлифованной поверхности камня шрамы от каких-то космических частиц, а подсчитав их в каждом слое, определить возраст слоя и всей корочки. Но к физикам-ядерщикам меня не допустили, а один причастный к этому делу физик сказал, что этот метод только разрабатывается, что неизвестно еще, что определят: то ли возраст камня по числу шрамов, то ли энергию частиц, что мне было и вовсе ни к чему.
Словом, блестящая программа зашаталась при первых же шагах. Тогда я решил зайти с другой стороны. Стал выяснять: сколько же горных козлов вообще могло жить на Памире тысячу, две и три тысячи лет назад? Если не помогли петроглифы, может быть, что-то найдется в специальных работах? Меня подбодрила статья Кирилла Владимировича Станюковича. Он писал, что горных баранов архаров на Восточном Памире раньше было так много, что они вытаптывали травостои не хуже нынешних бараньих отар, из-за чего и стали развеваться пески. А когда архаров из-за отстрела стало во много раз меньше, пески стали зарастать. Следовательно, цивилизация, уничтожив архаров, способствовала закреплению песков. Все это было интересно, но ни одной цифры, хотя бы приблизительно оценивающей древнее поголовье архаров, не говоря уже о козлах, в статье не было. Не нашел я этих данных и в других литературных источниках. Ясно было лишь одно: еще в прошлом веке архаров и нахчиров — горных козлов — было во много раз больше. На них охотились с луками и пращами, о чем сейчас и речи быть не может, так как даже на винтовочный выстрел нахчиры не всегда к себе подпускают. Марко Поло свидетельствовал, что в XIII веке из рогов архаров делали ограды. Я сам видел такие ограды из рогов нахчиров возле мазаров — захоронений, считавшихся святыми. На одном из таких мазаров я насчитал около трехсот пар рогов горных козлов. Все рога были старыми, растрескавшимися, выветрелыми. Свежих рогов не было совсем. Люди стали редко посещать «святые места».
Короче говоря, даже приблизительной цифры численности нахчиров и архаров в прошлом я добыть не мог нигде. Местные старики говорили, что этой живности еще на их памяти было в десять раз больше, чем сейчас. Некоторые говорили — в сто раз. Как только появилось огнестрельное оружие, так сразу же стали исчезать архары и нахчиры: или их выбили, или они ушли через границы в малонаселенные районы соседних стран. Но во сколько же раз меньше стало этих животных? В десять? Или в сто раз? И кто их считал?