формить в статьи, заметки и сообщения. И неизвестно, что бы из меня в конечном счете вышло, если бы не одна история, тоже связанная с публикацией…
Рассказчик надолго замолчал, похоже, задумался. Все сидели тихо, ожидая продолжения.
— Так вот, как-то прочел я в одной научной статье, что при сильном землетрясении в горах вдоль одного тектонического разлома сейсмические толчки были так сильны и так узко направлены, что выбросили на склоне породу, как взрывом снаряда, в разные стороны. После этого образовались совершенно круглые, нанизанные на линию разлома воронки, превратившиеся после заполнения их водой в озера. Прочитав статью, я вспомнил, что во время одного маршрута в горах я видел что-то похожее: три запрудных озера следовали одно за другим вдоль ущелья, по которому протекала речка, переливавшаяся из одного озера в другое.
Поднял полевой дневник, проверил. Все точно. И район сейсмически активный, и вокруг этих озер много обломочного материала, и сами озера — это было главное — идеально круглые, что отмечалось и в дневниковой записи, и в нарисованной там же схеме. Сопоставил все это с тектонической картой. Опять все точно: вдоль ущелья был нарисован тектонический разлом. Сомнений не оставалось. Это был тот самый случай образования горных озер сейсмическим выбросом. Случай редкий, и он заслуживал сообщения в научном журнале.
Я быстро написал заметку и назвал ее «О частном случае образования завальных озер в сейсмически активных горах». Заметку приняли к печати, и через полгода я уже держал в руках ее корректуру. Оставалось только ее выверить, подписать, отнести в редакцию, а потом ждать оттисков. Корректуру я выверил и подписал, а по дороге в редакцию зашел в одну геологическую лабораторию повидать своего приятеля. Того на месте не оказалось, мне сказали, что он скоро вернется, я решил обождать и сел за его стол. На столе вразброс лежали аэрофотоснимки. Праздно рассматривая их, я вдруг почувствовал, что один снимок очертаниями речной сети что-то мне напоминает. Я глянул на индекс, на висевшую перед столом карту и понял, что передо мной аэрофотоснимок как раз того района, где расположены озера, о которых я написал заметку. Я нашел на снимке эти озера, поглядел на них повнимательнее и… не стал дожидаться своего приятеля.
В редакцию я тоже не пошел, а побрел домой, заперся и тогда только схватился за голову. На снимках было ясно видно: все, что я написал, — чистейшая чепуха. Озера казались круглыми только с земли, а на аэрофотоснимке они были угловатыми. Это уже исключало предположение, что они являются воронками от выброса. И обломочный материал вокруг озер был размещен неравномерно. Более того, на фотографии были видны обычные запруды, образованные самыми банальными обвалами, ничего общего с сейсмическим выбросом не имевшими. Словом, статья еще не вышла, а уже никуда не годилась: в ней содержался скороспелый и ложный вывод. Публиковать ее нельзя, это ясно. Но как изъять статью, раз она уже набрана, сверстана, даже номера страниц журнала проставлены? Затрачен труд типографии, и никто эту статью без достаточных оснований не снимет. А излагать эти основания — значит позориться. Что делать?!
Я побежал к человеку, которого считал своим другом. Он выслушал меня, расспросил о подробностях и предложил… сделать вид, что я не видел тех аэрофотоснимков. Ведь мог я не зайти в ту лабораторию? Мог. Мог застать своего приятеля и не рассматривать от скуки его стол? Мог, конечно. Ну и пусть статья выходит в свет. Скорее всего никто ничего и не заметит: кому придет в голову рыться в тысячах снимков? А тот снимок, когда статья появится, наверняка уйдет уже в фонды. А если кто и увидит тот снимок и сопоставит с моей статьей, что маловероятно, то вряд ли последует публичное опровержение по такому частному вопросу. И последует, так ведь никто не знает, что я видел снимок, а на добросовестное заблуждение имеет право каждый…
Вот так мой друг мне все и разобъяснил — спокойно, рассудительно, даже логично… Но я возмутился. К счастью для себя же, возмутился. Я стал кричать, что наплевать мне на всех и на него тоже, если я сам знаю, что факты в статье неверно истолкованы. Кричал, что я не жулик, а исследователь, что для меня важнее всего истина, что наука — дело чистое. И так далее. Мой друг пожал плечами и отвернулся, а я хлопнул дверью и… больше в этом доме не бывал.
Прослонявшись еще час по тротуарам, я пошел в Академию, успел на прием к вице-президенту, который был редактором журнала, и все ему рассказал, краснея и заикаясь. Вице-президент слушал хмуро. Его крутой нрав был всем известен, и я ожидал самого худшего, хотя и не представлял себе, в чем это самое худшее может заключаться. Потом вице-президент спросил, кто еще знает об этом. Я сказал, что знает один мой знакомый, к науке отношения не имеющий. Тогда вице-президент повысил голос:
— А вы знаете, сколько вам придется теперь заплатить за переверстку журнала?
Я сказал, что не знаю, но заплачу, если и не сразу, то по частям. Вице-президент устало откинулся в кресле и велел написать на его имя и под его диктовку заявление: «…по вновь открывшимся фактам я установил, что… прошу изъять сверстанную статью из номера… обстоятельства изложены главному редактору журнала вице-президенту… подпись». Вице-президент перечитал написанное и наложил резолюцию об изъятии статьи с последующим утверждением на редакционно-издательском совете и об отнесении расходов по переверстке на счет… Президиума Академии. Дал мне прочесть резолюцию и сказал:
— Вам все ясно? Тогда идите. И запомните этот случай. Желаю успехов. До свидания.
…После этого я года два вообще ничего в печать не сдавал, так был потрясен своим промахом, объяснением с вице-президентом, а главное — гнусным предложением бывшего друга. А когда все-таки написал очередную статью, так в ней все было выверено точнейшим образом. С тех пор публикуюсь не очень часто, а если пишу, то только то, в чем совершенно уверился на богатом материале. Вот такая история…
Рассказчик поежился от вечернего холода, погасил сигарету и пошел к себе в палатку. Все молча разошлись.
В тот день я отчитал за нерадивость студента-практиканта. К вечеру все его промахи были исправлены, но я, видимо, перестарался, и за ужином все сидели с испорченным настроением. Я начал было рассказывать какой-то случай из своей студенческой жизни, но мой рассказ, видимо, носил слишком назидательный характер, и ожидаемого эффекта не получилось. Я уж собрался было на этом и закончить неудачный вечер и дать отбой, но в разговор вступил гостивший у вас на лагере мой друг, ветеран горных экспедиций.
— Раз уж разговор зашел о студентах, расскажу вам одну историю. Дело было давним жарким летом в Душанбе. Я тогда готовился к экспедиции в Дарваз и комплектовал отряд. В вестибюле института ко мне подошел долговязый парень, назвался Колей, сообщил, что он студент второго курса естественного факультета здешнего университета, что очень любит науку, и попросил взять его в экспедицию.
Я поинтересовался, какую область науки конкретно он любит.
— А я еще не знаю, — ответил он. — Я люблю науку вообще.
Ответ показался мне чрезмерно многообещающим, и я предложил Коле должность сезонного рабочего — самую низкую в экспедиционной иерархии. Думал, что он откажется и разговор тем самым будет исчерпан. Да у меня и в самом деле не было уже других вакансий. Но Коля согласился с таким энтузиазмом, что мне даже неловко стало за свое намерение отделаться от него. Я поглядел на его обтрепанные брюки и начал говорить, что зарплата сезонного рабочего невелика, но полевая нагрузка…
— Какое это имеет значение? — прервал меня Коля. — Это же наука!
Короче говоря, Коля поехал с нами. Он усердно выполнял свои неинтеллектуальные обязанности, и, даже когда чистил коней, глаза его сияли чувством высокого служения науке.
Однажды он робко попросил для себя тему, которую он мог бы выполнить для курсовой работы. Подумав с минуту, я изложил ему задание:
— Вот вам инструкция по проведению гидрологических работ, вот секундомер, возьмите в бауле поплавки и у всех рек, где мы будем стоять, поставьте на берегу вашего друга Вахида, отмеряйте от него мерной лентой сто метров вверх по руслу, бросайте в воду поплавок, включайте секундомер и, когда Вахид махнет вам, что поплавок проплывает мимо него, смотрите на секундомер. Дальше чистая арифметика. И получите скорость течения. Вопросы есть?
Коля спросил, как вылавливать из бурной реки брошенный поплавок. Пришлось объяснить, что поплавки не ловят, а списывают после разового использования. Других вопросов не было.
Парень тут же радостно кинулся к баулу, взял поплавок, мерную ленту и мобилизовал Вахида. Через полчаса Коля пришел ко мне, чуть не плача. Выяснилось, что при. первом же замере он размахнулся, бросил в кипящую воду горной реки… секундомер и стал смотреть на поплавок. Получив задание, он так заспешил сделать первый замер скорости течения, что не заглянул в инструкцию. А в ней, между прочим, предписывалось вешать секундомер с помощью шнурка на шею. Вот так. Другого секундомера не было, тема сорвалась, и Коля ходил как в воду опущенный.
Через неделю я отправил его в Душанбе с наказом хозяйственного характера. Это всего триста километров, и Коля скоро вернулся. Выполнив все поручения, он привез с собой также спирт, формалин, сачок, морилки и кучу всяких других принадлежностей для энтомологических сборов. Со всем этим снаряжением Коля стал ловить всякую живность.
Лучше бы я купил ему тогда за свой счет новый секундомер! Я не знаю, сколько видов всяких беспозвоночных живет в Дарвазе, но думаю, что много. Мне говорили, что одних жуков или бабочек тысячи видов. Но Коля почему-то возлюбил скорпионов, фаланг, пауков и прочую пакость. По ночам он ловил их на свет фонаря, днем, отрываясь от прямых своих обязанностей, бегал с сачком. Его единственные брюки истрепались снизу так, что он вынужден был закатать их до колен.