Тебя любил с лет ранних детства
Любовью первою моей,
Полна наивного кокетства,
Ты отвечала прежде ей.
Прошли года, мы старше стали.
Моей любви огонь не гас,
Но чтоб о чувстве не узнали,
Его я прятал, как алмаз.
Ты относилась безучастно
Потом к признаниям моим
Не з… и я напрасно
Ю… не будучи любим.
Хотел я дружбой безмятежной
Любовь навеки осветить.
Теперь ты знаешь, что любима.
Любим ли все ж, не знаю я…
Да, первая неотразима…
Во мне любовь, а как твоя!..
И послесловие: «Не хотел бы этого писать в альбом, но пришлось».
Подпись, будто специально замазанная чернилами, но все же читаемая:
«Алекс В.»
Джанна ахнула.
– Вот! Это ее настоящий возлюбленный! И почерк похож! – чуть ли не закричала она.
– Жаль, что некоторые слова не разобрать. Не могу предположить, что там было. О каком возлюбленном вы говорите? – не понял я.
– Художник! Это точно этот Алекс! – продолжала восклицать Джанна.
– С чего вы так решили?
– Штрихи похожи! Я говорила, что разбираю почерки! У этого Алекса штрихи в рисунках и в этом послании одинаковы! Это точно его почерк! – Джанна чуть не порвала альбом, тыча в страницы.
– Это только ваши предположения. Мы не графологическая экспертиза, – я пытался призвать Джанну мыслить здраво.
– Нет, это точно он! – повторила обиженно она.
Через несколько пустых страниц в дневнике появился некий Воронов с высказыванием: «Что в жизни хорошо, то очень скоротечно». В принципе, прав юноша.
Дальше шло признание от Мили, которая, кажется, тоже разочаровалась в любви:
Если б мы не дети были,
Если б сильно не любили,
Не встречались, не прощались,
Мы с страданием б не знались.
– Значит, Миля рассталась с Ильей, – объявила Джанна после того, как заставила меня перевести стихотворение.
– Вам нужно писать романы, – улыбнулся я.
– Да тут все понятно! – горячо заговорила Джанна. – Мужчины, вы вообще ничего не видите! Даже то, что перед вашим носом находится! Эти двое – Миля и Илья – передавали друг другу послания в альбоме Стефы! Такая конспирация! Ты же сам говорил, что в те времена нельзя было открыто выражать чувства. А Стефа пусть и не была конфиденткой, но была… почтальоном! Через свой альбом она передавала послания!
– Джанна, это очень красивая версия. Но, боюсь, я не смогу передать ее хозяину в отчете, – пожал плечами я. – Если бы мы с вами писали роман, я бы точно ухватился за эту идею, но от меня ждут фактов, описи. Не домыслов и догадок, пусть и очень романтичных.
Джанна расстроилась, я это видел. Но так часто бывает с текстами, архивами – у тех, кто их разбирает, есть огромный соблазн придумать историю за своих героев и искать то, что совпадает с выдуманной историей. И в этом заключается огромная ошибка. Как всегда говорила Эмма Альбертовна, когда мы сидели на парах по литературному чтению: «Запомните, автор ничего не хотел сказать. Куда важнее то, что вы скажете по поводу прочитанного! И я советую подумать, прежде чем вы откроете рот». Мне кажется, это очень верный совет для историков, литературных критиков, лингвистов. Разбор текстов – всегда личная интерпретация, но лучше сначала подумать, а потом выдавать оценку. Так было и здесь – лишь домыслы, требовавшие тщательного анализа. Пока никакой оценки альбому я дать не мог.
Я перелистал еще несколько страниц. На них были огромные послания, в которых у меня не было желания разбираться. Слишком неразборчивый почерк. И слишком много букв, как сказали бы мои ученики.
– Почему ты не хочешь их прочесть? – спросила Джанна.
– Графомания, – ответил я, – ничего ценного мы там не найдем. Самолюбование или плагиат.
– Это что? – не поняла Джанна.
– Когда мысли известных людей присваивают и выдают за новые. Рассчитывая на аудиторию, не знающую произведений, цитат или метафор, – объяснил я.
– О, так все делают! – воскликнула Джанна. – Я думала, это недавно изобрели.
– Так было всегда. Во все времена, – пожал плечами я.
– То есть, если Мадлен решила продавать пироги по моим рецептам и заявляет, что они новые, только ее, фирменные, это тоже плагиат? – уточнила Джанна.
– Да, и вы можете подать на нее в суд. При условии, что у вас есть патент на рецептуру. Подождите, это та самая Мадлен? Ваша лучшая подруга детства, которая увела у вас Кристиана? – Я был крайне удивлен.
– Да, а какая еще? Мы же соседки, выросли вместе, всю жизнь рядом. А с Кристианом у нее все равно ничего не получилось. Она так и не вышла за него замуж, хотя все к тому шло. Он уехал, кажется, в Милан. За новой жизнью. А мы остались здесь. Наши прилавки на рынке находятся рядом, как и во времена наших бабушек и матерей. Только Мадлен никогда не пекла пироги, у нее с тестом не складывалось. И тут вдруг решила. Всем объявила, что ее пироги лучше моих. И о каком патенте ты говоришь? У меня все в голове, – ответила Джанна. – Я не ожидала такого от Мадлен. Конечно, она знала рецепт моих пирогов! Я спросила, есть ли у нее совесть, а она ответила, что рецепт нашла в интернете. Но я же знаю, что она готовит так, как я ей когда-то рассказывала. Что, клятву нужно было с нее брать?
– Если она однажды увела у вас возлюбленного, украсть у вас рецепт для нее не станет моральным страданием. Но как вы могли ей поверить?
– Не знаю. Всегда верю в хорошее, – пожала плечами Джанна. – Всегда готова дать человеку второй и третий, да хоть десятый шанс. После того, как Кристиан бросил Мадлен, она была безутешна, душа за нее болела! Я так не страдала, как она. Но не меня же бросили чуть ли не накануне свадьбы. Мы столько лет были добрыми соседками и подругами. Она миллион раз просила у меня прощения. Зачем ей вдруг захотелось торговать пирогами?
– Думаю, бизнес, ничего личного, – предположил я, – за вашими пирогами всегда стоит очередь, а у Мадлен нет покупателей. Я даже не припомню ее прилавок, хотя хожу к вам постоянно. Но почему вы не скажете всем, что Мадлен украла ваш рецепт?
– Нет, не стану этого делать. Не хочу опускаться до сплетен и вести войну. Люди все равно отличат настоящий пирог от подделки, – заявила Джанна. – И все равно ко мне вернутся, даже если случайно остановятся у прилавка Мадлен.
– Да, так и будет, – заверил я Джанну.
Она кивнула и замолчала, думая о собственных проблемах. Потом пошла мыть посуду.
Я вернулся к альбому. Моим героем оставался Воронов, который разразился посланием: «Все хорошее в жизни – сказка». Очень трезвомыслящий парень. И очень талантливый, если предположить, что рисунки и эскизы в альбомах – его творчество.
Некая Соня написала пожелание по окончании гимназии, «этой скученицы», как она ее назвала. «Много море волнуется, пенится. Как узнать, что на дне? Мудрено! Много в жизни твоей переменится. Как узнать, что тебе суждено? Будет счастье, возьми свою долюшку. Под грозою головку не гни. Слушайся голоса сердца и разума. Да, верь, надейся и люби!!!»
– Почему они все так пишут? Про непременное горе? – ахнула Джанна, когда я перевел ей запись.
– Не знаю. Натура такая, наверное. Или время было такое. Революция, все менялось на корню, – пожал плечами я.
– Сколько лет этим детям? Шестнадцать, семнадцать? – спросила Джанна. – Они же еще совсем маленькие. Почему о них не заботились родители? Почему они такие несчастные? Почему во всех стихах нет надежды, любви, радости? Почему все время трагедия? Почему ты такой? Совсем маленький, и нет взрослых, которые о тебе волнуются!
– Уже есть, – ответил я. – Лея, бабуля, Элена, вы, Жан, моя соседка Ясмина. Обо мне никогда столько людей не беспокоились. И это очень приятно, только я все еще не привык. У нас не принято жить с родителями долго, если хочешь сохранить нормальную психику. Я считаюсь уже совсем взрослым и, как убеждена моя мама, мало чего добился к своим годам. Даже еще и не женился.
– Боже, зачем тебе жениться? – ахнула Джанна.
– Ну, у поколения моих родителей ранние браки были частыми. Как правило, после первой проведенной ночи. Девушка должна была родить ребенка непременно будучи замужем, иначе позор. Мои родители так поженились. Маме было восемнадцать, отцу девятнадцать. На браке настояли их родители, поскольку моя мама оказалась в положении. Так что я не виню отца за то, что он ушел. Он был слишком молод, чтобы нести ответственность за женщину, которую видел пару раз в жизни, и ребенка, которого вообще не хотел. Мама считает, что мы ее предали. Оба. Муж и единственный сын. Как-то так.
– Разве у нее нет любовника? – удивилась Джанна.
– О, нет конечно! Это вроде как неприлично, – рассмеялся я. – Хотя, возможно, и был, но мама никогда бы в жизни в этом не призналась.
– Сейчас объясни, ты рассказываешь о временах, которые описаны в этом альбоме, или о сегодняшнем времени? – уточнила Джанна.
– Времена меняются, люди – нет. В каждом поколении находятся такие, как моя мама, – пожал плечами я. – Они живут прошлым, которое не было для них счастливым, но и жить настоящим не способны. О, тут еще один философ появился, – я перелистнул страницу альбома Стефы.
«Жизнь – борьба, а потому борись и всегда выходи победителем». «Будь лучше в сердце у одной, чем на языке у многих». Подпись неразборчива.
– Почему нужно непременно бороться, почему нельзя наслаждаться жизнью? – воскликнула Джанна. – Почему они пишут какие-то чужие мысли, сочиняют, будто кому-то подражают? Это ведь один стиль, разве нет? Никакой искренности. Разве дневник, альбом для этого нужен?
– Возможно, они думали, что найдутся посторонние люди, которые прочтут пожелания, и хотели показать себя очень умными и зрелыми, – рассмеялся я. – Я в шестнадцать лет такое ни за что бы не сочинил.
– Я в шестнадцать еще спала с игрушками! Вся кровать была завалена! – поддакнула Джанна.
– О, вот это что-то новенькое и неожиданное, – я вернулся к альбому и перевел Джанне надпись.