– Ты не отдала! Ты его бросила мне в лицо! – рассмеялся Жан. – Я потом долго ползал по полу и искал его.
– Это так трогательно, – расплакалась Джанна.
Бабуля благословила Лею и Жана. Во второй раз. Пришла Ясмина с тазиком еды – сказала, что такое блюдо готовили на свадьбы. Содержимое тазика тут же переложили на тарелки и съели.
– Лея, он так и не ответил, – сказал я, когда смог подойти к счастливой во второй раз будущей невесте.
– Значит, ты пока можешь жить в этой квартире, – ответила она.
– Да, только мне немного тяжело. Я все время живу будто на чемоданах. Когда тебя каждый день хотят выбросить на улицу – это не очень приятно. В хостеле меня никто не грозился выселить, пока я плачу. А здесь – все время будто в низком старте. Вы не могли бы написать хозяину и изменить условия договора? Я боюсь здесь обустраиваться, считать этот дом своим. Понимаете? – признался я.
– Да, дорогой, уже все ему написала, – ответила Лея. – И предложила найти другого такого же юношу, который будет столь же талантлив, деликатен, вежлив, как ты. И кто еще сделает мою бабулю счастливой. По новому договору ты сможешь жить здесь год, а потом продлить договор аренды, если захочешь. Если нет, тебе не придется искать себе замену – частый случай, когда арендаторы обязаны сами найти новых жильцов. Так вот этот пункт я исключила.
– Он не ответил? – уточнил я.
– Нет, – ответила Лея. – Но сегодня у нас праздник. Давай отвлечемся.
Ответ пришел через неделю. Хозяин писал, что лежал в больнице – ему сделали операцию на сердце. И он не имел намерения меня выселять. Соглашался на все условия, которые поставила Лея. И готов был выплачивать гонорар за мою работу.
– Это же хорошие новости, да? – позвонила Лея. Я был слегка опустошен. Наверное, ждал более личной, душевной реакции.
– Он – человек бизнеса. Это нормально, – попыталась успокоить меня Лея. – Получил сведения, остался доволен, ты можешь жить в квартире год, ни о чем не беспокоясь. Это победа, разве не так?
– Нет, Лея. Это не победа, – ответил я. – Мне хотелось его заинтересовать, но не получилось. Я старался. Теперь вообще не знаю, как писать ему отчеты.
– Пиши как раньше. Думай о Жане, бабуле, Джанне… Они плачут, когда читают твои письма. Пиши ради них, – посоветовала Лея. – Твоя сила в литературе, в искренности, в твоих словах. Наш хозяин получил больше, чем хотел, я и правда так думаю. Ты не делаешь перепись или опись, как уж там это называется, ты вкладываешь душу. Для тебя это не просто коробки, а сокровища.
– Боюсь открывать следующую. Не знаю, что в ней найду, – признался я.
– Пока не откроешь, не узнаешь, – ответила Лея. – Бабуля, Джанна и Элена готовы тебе помочь. Жан ревнует. Говорит, что про него ты мало пишешь. И про его ростбиф. Он меня замучил – говорит, я должна найти литературного агента и издать твою книгу! Тогда его ростбифы и ягненок станут знаменитыми! Господи, зачем я опять связалась с этим человеком?
– Вы его любите, – ответил я.
– Да, я его люблю, всегда любила, – призналась Лея. – Но он такой идиот!
Уже совсем поздним вечером я получил письмо от хозяина. Обращался он ко мне полным русским именем: «Савелий» и писал по-русски. «Дорогой Савелий…» Честно говоря, я несколько раз перечитал письмо, не веря, что у меня все получилось. «В детстве и юности я несколько раз пытался взломать ящик стола, в котором моя матушка хранила свой альбом. Один раз сломал ключ, второй раз – замок. Меня лишили карманных денег на месяц. А это очень обидно. Не лишайте Мустафу заработка – пусть читает. Мальчик умеет зарабатывать. Я написал Лее, что готов выплачивать вам гонорар за работу. Спасибо, что избавились от этих жутких картонных коробок и все переложили. Не знаю почему, но эти коробки… Я просто не мог их открыть, будто мне предстояло открыть крышку гроба. Стоимость контейнеров я, безусловно, компенсирую. Простите, что не отвечал. Думаю, для вас ожидание было мучительным. Для меня бы было. Но я далеко не молод, и врачи настояли на операции, от которой я долго отказывался. Но теперь мне есть ради чего еще немного пожить – надеюсь дождаться, когда вы разберете последнюю коробку. Если боитесь меня разочаровать, не стоит об этом беспокоиться. Пишите так, как писали. Я уже полюбил семью Леи – удивительно, я знал ее много лет, но, получается, не знал ничего. Бабуле передавайте мой поклон, а Джанне благодарности и сердечные приветы. Хотел бы я попробовать ее пироги, о которых вы так замечательно пишете. Лея дала мне ваш счет, я отправил гонорар и еще немного денег на текущие расходы. Да, ту мамину сумочку я помню, она была ее любимой. И духи тоже – у них отвратительный запах. С уважением, Александр».
Я почти скакал по квартире. Во-первых, понял, что имею дело с человеком очень пожилым, с больным сердцем, а вовсе не с бездушным бизнесменом. Во-вторых, у хозяина – а мне совершенно не нравилось его так называть, появилось имя – Александр. Надо бы еще спросить отчество. Мне все еще было неловко называть людей в возрасте только по имени. К европейским нормам я привыкал не быстро. Когда через полчаса я получил на счет гонорар, даже скакать перестал. Такая сумма на моем счету была впервые. Даже когда вел занятия для нескольких учеников. Я предположил, что Александр в силу возраста и наверняка плохого зрения дописал лишний ноль. Моя мама сказала бы, что я этого не заслуживаю и перевод точно отправлен по ошибке. Во всяком случае, так она утверждала, когда я сообщил, что поступил в магистратуру в Италии, буду учиться бесплатно и университет готов выплачивать мне стипендию за особые заслуги.
– Наверняка это ошибка. Тебя с кем-то перепутали. Не стала бы на это рассчитывать, – заявила тогда моя матушка.
Ну, так было всегда, так что я не особо огорчился. Когда я поступил в московский университет на бюджет, мама тоже считала, что меня скоро оттуда непременно отчислят, когда разберутся, что бюджетное место предназначено для другого студента. Я решил позвонить Лее.
– Простите, пожалуйста, что беспокою. Хозяин квартиры мне ответил! И прислал гонорар! Это точно не ошибка? – продолжал кричать я.
– Это Саул. Он не верит собственному счастью, бедный мальчик, – сказала Лея, видимо, Жану.
– Саул, мальчик! Ты это заслужил! Сейчас положи трубку и не мешай моей счастливой семейной жизни, и тогда я завтра лично привезу тебе паштет и лучшее рагу из говядины! Еще привезу цыпленка! Ты никогда не ел такого цыпленка! Я делаю такой маринад, что ко мне очередь выстраивается! – закричал в трубку Жан.
– Ты сейчас хочешь маринад и цыпленка обсудить? – возмутилась Лея. – Дай мне трубку! Саул, дорогой, давай ты уже немножко в себя поверишь и дашь мне возможность проверить, сделала я ошибку или нет, снова связавшись с этим ужасным эгоистом! Да, я тебя имею в виду, незачем оглядываться! – крикнула она Жану.
– О, что за женщина! Как я по тебе скучал! – воскликнул Жан.
Я предпочел отключиться. Принял душ, лег в кровать, но сна все равно не было ни в одном глазу. Ну и, говоря откровенно, гонорар всегда является сильной мотивацией в работе. К тому же Александр не сообщил, как часто я буду его получать – раз в месяц, за каждую коробку, за каждый отчет?
Я чувствовал, что до главного так и не добрался. И меня это мучило. Письма, я помнил, Лея говорила – хозяина больше всего интересуют письма. Но все же решил действовать, как запланировал. Коробка за коробкой. Не спешить.
…Я встал и принялся разбирать следующую коробку. В ней хранились елочные игрушки. Сверху лежали те, что обычно ставят под елкой – Дед Мороз в изрядно помятом кафтане и с отломанным посохом. И Снегурочка с поплывшим макияжем. Остальные игрушки мне были знакомы – дирижабль из серебряной бумаги, фрукты – баклажан, клубничка. Снеговик на прищепке, клоун тоже на прищепке. Обычные игрушки советского детства. В этой же коробке лежала и коробка поменьше с железной дорогой. Видимо, новогодний подарок. Я ее собрал и завел. Поезд поехал. О такой дороге в детстве я мог только мечтать. Мама говорила, что это слишком дорого и бессмысленная трата денег – смотреть, как поезд ездит по кругу. Она считала, что поезд должен иметь другой путь. Однажды, кажется, я учился во втором классе, мама пообещала, что подарит мне такую дорогу с паровозом и настоящими вагонами. Если окончу год без четверок, на отлично. Но обещания она не сдержала, хотя мне даже грамоту в школе на торжественной линейке вручили – за отличное окончание учебного года и прочие успехи. Я ждал подарка, но, как всегда, получил новую шапку и ботинки. Напомнить маме про подарок так и не посмел. Ту шапку и ботинки так ни разу и не надел. В знак протеста. Мама не заметила, что я хожу в старых вещах, а новые лежат в коробках в коридоре. И вот теперь я сидел и смотрел на паровоз, который наматывал круги.
Не удержавшись, написал Александру про железную дорогу и про то, как мечтал о такой же.
«Это был подарок не от мамы. И не от отца. Поэтому я ее ни разу не завел», – ответил он.
И тогда я понял, что обиды на родителей не проходят с возрастом. Корил себя, что уже вроде как взрослый, а так и не смог простить отца, ушедшего из семьи и счастливо жившего в новой. Не смог простить ему рождение новых детей, которые будут знать, что такое отцовская любовь. Не смог простить маму, винившую всех вокруг, включая меня, в предательстве мужа. Выходит, дело не в возрасте. Александр был уже совсем пожилым человеком, но все еще помнил детские обиды. Принять подарок от неизвестного поклонника матери он в детстве так и не смог, а помнил об этом, получается, всю жизнь.
Письма лежали в следующей коробке. Их было много, и они валялись беспорядочной кучей. Никаких стопок, перетянутых атласной лентой. Некоторые измялись так, что их невозможно было не то что прочесть, но и развернуть. Казалось, они вовсе не были ценными, но почему-то хранились. Я развернул некоторые, взятые наобум. Писал мужчина. Он называл матушку Александра Стефанией и обращался к ней «моя любимая, моя дорогая, моя бесценная».