Если честно, я был очень рад, когда в дверь, которая уже давно не закрывалась, а домофон был сломан, ворвался Жан.
– Ты завтракал? Ясмина делала омлет? Хорошо, что я принес грудинку и бекон! Как можно есть омлет без бекона? – Жан встал за плиту и замешал очередной омлет. – Ты мне должен сказать всю правду! Что сказал падре? Почему Лея не хочет со мной разговаривать? Что я должен сказать Джанне на рынке? Я боюсь туда идти! Если она обидится, что не станет крестной? Ты не хочешь принять католичество? Почему? Разве я тебя плохо кормлю? Разве моя Лея плохо о тебе заботится? Саул, что происходит? Я ничего не понимаю. Лея меня любит? Она хочет за меня замуж? Что она тебе говорила?
– Вы сейчас мой омлет превратите в пюре для младенцев, – ответил я. Жан взбивал яйца так, что они уже вздыбились пышной пеной. – Я не могу стать крестным, пока не приму католичество, а Ясмина точно не станет менять религию, – начал рассказывать я, – но для Леи очень важно сделать именно нас крестными. Да, она боится обидеть Джанну и никого не хочет огорчать. Мне кажется, они с падре найдут лазейку в правилах католичества. Но, надеюсь, Лея образумится и все будет как положено – Джанна станет крестной, а ты выберешь крестного. Лея просто переживает, ей очень беспокойно, и это нормально. Она еще не привыкла к мысли, что станет матерью, и очень хочет стать самой лучшей. Как Ясмина. Но Ясмина тоже считает, что упустила Мустафу, поэтому надеется на меня в качестве наставника. Проявите терпение – Лея сейчас очень уязвима в эмоциональном плане. Поставьте себя на ее место – она много лет мечтала забеременеть, но ничего не получалось, а тут вдруг это случилось. Когда у нее никакой надежды не осталось. Конечно, она с ума сходит по любому поводу. Она меняется – ей вдруг стали неприятны запахи, вкусы, появились совсем другие ощущения. Плюс ее тошнит все время, беспрерывно хочется есть, спать. Или, наоборот, перевернуть весь мир. Так что терпите и снимите хоть часть ее тревог.
– Ты падре или психотерапевт? – Жан уже почти плакал. Он наконец вылил омлет на сковороду и начал меня обнимать. – Бедная моя девочка. Да только пусть скажет, что я должен сделать! Но она молчит! Как я должен догадаться?
– Почувствовать. Ребенок тоже не сможет ничего сказать, его нужно чувствовать. Что он хочет – есть, спать. Почему он плачет…
– А почему Лея морщится, когда я к ней подхожу или прикасаюсь? Я стал ей противен? Это нормально для беременных женщин? – уточнил Жан. Кажется, он готов был достать свой блокнот, в который записывал заказы клиентов, и начать записывать мои советы.
– Ей не нравится ваш парфюм. У нее начинается тошнота и изжога. Она вчера купила новый. Так что пользуйтесь им, – посоветовал я.
– Это невозможно! Ты его нюхал? – ахнул Жан.
– Да, пахнет мертвым скунсом, – рассмеялся я. – Но придется потерпеть. И не изводите ее контролем. Пусть ест что хочет. Если ее тошнит от грудинки, не заставляйте. Хочет есть что-то вредное, пусть ест. Потом все наладится. Это ненадолго. И не спрашивайте без конца, куда она поехала или куда собирается. Лее это точно не нравится. Поверьте, она просто хочет разобраться в себе, только и всего.
– Поэтому вдруг стала такой набожной? Раньше она так часто в церковь не ездила! – заметил Жан.
– Она ездит в городок, где ей было хорошо и спокойно. Она хочет услышать, что все делает правильно. Если ее успокаивает вид на горы, кому от этого плохо? Если посидит немного в саду церквушки и ей станет легче, радоваться надо. У многих нет места, куда они могут приехать и подумать. У меня, например, такого места никогда не было.
– Да, ты прав. Я к папе на могилу хожу. Там могу спокойно подумать, – признался Жан. – Все правильно ты говоришь. Так, давай, ешь мой омлет.
Я начал вяло ковырять омлет вилкой.
– Если у тебя нет места, куда ты можешь пойти, приходи ко мне, – предложил Жан.
– Да, спасибо, это очень ценно. Я так и делал, когда сюда переехал. Ходил на ваш рынок. Мне там было хорошо. И не одиноко, – признался я. – А сейчас мне здесь хорошо, с вами, на этом балконе. Особенно, когда орут попугаи и скандалит по утрам горлица.
– О, я вообще не понимаю, как ты ее еще не убил! – воскликнул Жан. – Это не горлица, а наглая курица! Так требует еду, что мне приходится ее тайно подкармливать. Она смотрит на меня, будто от голода умирает!
– Вот-вот. Только учтите, что эта горлица после того, как поест, какает на балкон Ясмины, – заметил я. – Кстати, курица тоже имеется. Вон, в том доме, – я показал выше, на гору. Там стоял дом, который меня завораживал. Я гадал, кто в нем может жить. А жизнь в нем явно была. Он находился в престижном месте – высоко на горе. Чем выше, тем дороже. Наверное, это было связано с наводнениями или землетрясениями – постройки около моря не обещали их владельцам спокойную жизнь. В доме было три этажа. То есть два полноценных, а один – открытая веранда на крыше, куда вела дверь. Деревянное сооружение с узкой дверью, со стороны больше похожее на деревенский туалет. Ни разу я не видел, чтобы кто-то выходил из этой двери и сидел на веранде. Так вот в том доме, между прочим с винтовой лестницей, жили курица и кошка. Курица явно несла яйца, иначе зачем бы она так орала по утрам, что перекрикивала моих попугаев. Снеся яйцо и оповестив об этом всю округу, курица носилась по винтовой лестнице. Кошка бегала рядом. Возможно, она страховала курицу, чтобы та не свалилась. Не знаю. Но это зрелище – беготню по ступенькам – я наблюдал каждое утро. И мне становилось спокойнее. В этом была какая-то стабильность, которую я раньше никогда не знал, не чувствовал. Всегда жил будто на вулкане, не предполагая, что произойдет на следующий день. Сейчас, по сути, ничего не изменилось – я все еще жил на птичьих правах, у моих попугаев и горлицы их было больше. Но все равно ощущал спокойствие. Это неправда, что молодым людям нужны бесконечные перемены, что они к ним легко приспосабливаются. Это не так. Я тяжело переносил переезды. Даже когда отменялся привычный поезд, на котором я добирался до университета, начинал сильно нервничать. Первое время часто подвергался проверке документов. Потом для местных полицейских стал своим, и теперь уже они за меня переживали, если отменялся или задерживался поезд. Старались успокоить. Особенно беспокоилась Латифа. Та самая женщина, с которой мы спасли бездомную собаку. Я тоже за себя переживал, когда Латифа ко мне приближалась. Это была невероятной красоты женщина, в форме полицейского, размера на два меньше нужного. С ремнем на поясе, увешанным, кажется, всеми видами оружия – от дубинки до пистолета. Латифа была афроамериканкой, точнее, афрофранцуженкой. Она весила килограммов двести, а ее попе могло позавидовать все семейство Кардашьян. Когда Латифа наклонялась ко мне на вокзале, предлагая воду или шоколадку, мне становилось спокойнее. Правда. Я знал, что поезд рано или поздно придет, у меня не украдут кошелек, вообще ничего плохого не случится, пока рядом Латифа. Она говорила, что у меня опять был приступ панической атаки, и прижимая мою голову к своей груди, велела дышать глубоко и спокойно. Я лежал будто на пуховых подушках и был ей бесконечно благодарен. Еще подумал, что надо бы написать хозяину про Латифу, без которой иной раз я не смог бы доехать до университета, учиться и, соответственно, остаться жить в стране и сейчас разбирать архив.
– Так что тебя сейчас тревожит? – спросил обеспокоенно Жан. Я не ел, вспомнив Латифу, – давно не появлялся на вокзале. Надо бы дойти, проведать, как она там. Когда Латифа «удочерила» выброшенную на платформе собаку, обезвоженную, исхудавшую, она все ветеринарные службы на уши поставила. А когда нашла котенка, всего в струпьях, блохах, полуслепого, тоже решила оставить его себе. Заразилась не пойми чем, лечилась, пока котенок взрослел и превращался в здоровенного котяру, который любому за Латифу мог горло перегрызть или глаза выцарапать. Я его видел – Латифа как-то принесла на работу, посадив за пазуху. Там такие глаза сверкали и такая мощная лапа вылезла, когда я попытался его погладить… За Латифу я был спокоен, но знал, что она волнуется за своих подопечных. А я был таким же подопечным, как собака и котенок. Надо было дать ей знать, что со мной все в порядке. Я мысленно себя отругал – неужели так сложно доехать до вокзала, пятнадцать минут на автобусе? Просто дать о себе знать. Почему до сих пор не нашел на это время? Как много людей вокруг не находят пятнадцати минут на общение, на то, чтобы просто дать о себе знать, лишний раз сказать «спасибо».
– Мне срочно нужно на вокзал, – заявил я Жану и начал собирать сумку. Латифа обычно дежурила по утрам.
– Ты куда-то уезжаешь? Сейчас? Когда мне нужна твоя помощь? Ты не можешь бросить мою Лею! А как же мальчишки? – не понял Жан.
– Нет, не уезжаю. Я вдруг понял, что давно должен был сделать, просто обязан. Хочу повидать одну женщину – она полицейский на вокзале. Латифа меня откачивала, когда я только сюда приехал. Мне было тяжело справиться со стрессом, и иногда я мог упасть в обморок или накрывала паника. Кровь носом часто шла. Она обо мне очень беспокоилась, а я так ее и не поблагодарил. Жан, можно я отвезу ей грудинку или ростбиф? – попросил я.
– Конечно! И грудинку, и ростбиф! – откликнулся Жан. – Я тебе все соберу. Прости, но сейчас ты как моя Лея. Мне сколько нужно задать вопросов, чтобы ты, наконец, уже рассказал? Ты же не девочка! Саул, что происходит? Чем я могу тебе помочь?
– Я не знаю! – признался я. – Наш, то есть мой, хозяин не хочет получать отчеты, в том смысле, который имела в виду Лея. Ему не нужны перечисления, что я нашел, скупые сведения, он хочет истории из нашей жизни. И сейчас я не знаю, что ему написать. Моя ошибка. Поначалу я не понимал, как подступиться к отчетам, поэтому начал писать обо всем, что вижу и чувствую. О вас, о семье, которую неожиданно обрел. О том, как мне с вами хорошо и спокойно. И хозяину эти письма очень нравились. Как и всем вам. Те вещи, которые мы находили, догадки, которые строили, для него это была, по сути, художественная литература. Литературные заметки, очерки, зарисовки. Но сейчас у меня ничего нет. Ничего нового и интересного. Кризис жанра, ступор. А он, то есть хозяин, опять лежит в больнице. Ему нужна поддержка, пусть и в виде моих писем, дурацких, на самом деле пустых, но искренних. А я не знаю, что ему написать. Мне страшно его разочаровать. Страшно написать что-то не то и расстроить. Да, и он написал, что мечтает попробовать ваш ростбиф.