Моя мама так не считала. В телефонных разговорах она спрашивала, не слечу ли я со стипендии в следующем семестре и будет ли моя магистратура бесплатной на следующий год.
– Ты же понимаешь, что я ничем тебе помочь не смогу, – твердила она.
– Да, понимаю, не волнуйся, – отвечал я.
– И твой отец тоже тебе не поможет, – обязательно добавляла мама.
– Да, я знаю, – отвечал неизменно я.
В тот вечер, когда приехал отец и я собирался сообщить, что уезжаю, возможно, надолго, мне вдруг стало нестерпимо больно и горько. Я вдруг вспомнил, как мы вместе собирали букет из кленовых листьев для мамы. Как отец торжественно приносил их домой и водружал в турку, а мама почти сразу выбрасывала – зачем таскать из парка грязные листья? Мне понравилась отцовская машина с детским сиденьем, валявшимися игрушками, заляпанная пыльцой и этим трогательным листиком, прилипшим к заднему стеклу. Мне хотелось, чтобы отец был счастлив.
Я часто сравнивал свою нынешнюю жизнь с прошлой. Думал про маму. Какая она сейчас? Как себя ведет? Для нее что-то изменилось со времени моего отъезда?
Когда я получил ответ из магистратуры, что меня принимают как талантливого студента, поэтому мне не придется платить за обучение и я смогу получать стипендию, решил сделать для мамы подарок. Давно откладывал на поездку, зарабатывал репетиторством. Хотел отвезти маму в Царское Село. Она была там в юности и всегда мечтала вернуться – посмотреть Екатерининский дворец, дачу, где жил Пушкин, погулять по паркам. Я купил билеты на «Сапсан», в бизнес-класс. Мама удивлялась – разве уже не ходят ночные поезда? Разве их отменили? В «Сапсане» мама совсем растерялась – проводники предлагали то санитарные салфетки, то влажные, то горячие, то меню. Мама была встревожена, не могла выбрать, какой вариант обеда она хочет – номер один, два или три. Опять подошла проводница и предложила наушники для подключения. Мама потянулась.
– Тебе это не надо, – остановил ее я.
Мама была обижена и растеряна. Она хотела взять все, что предлагали. Восторгалась косметичкой, в которой лежали ложечка для обуви, маска для сна, тапочки. Мне было с ней неловко, если честно. Даже стыдно. Рядом сидела женщина, по виду мамина ровесница, профессиональная переводчица. Мы разговорились, мама меня ревновала. Переводчица рассказывала про сына, внуков, что скоро поедет на конференцию, про то, как читает Шекспира в оригинале, чтобы поддержать язык. Та переводчица была милой. Ей звонил сын, в трубку кричали внуки. Она отвечала, что сначала заедет на работу, потом еще куда-то, а потом уже к ним. Да, подарки привезет. Когда мы уже подъезжали к вокзалу, мама тайком упрятала в свою сумку свой дорожный набор и тапочки, прихватив и мои. Меня это покоробило.
После того, как мама вышла на пенсию, она никуда не ходила. Разве что до магазина, аптеки и сразу домой. Поездка, которую я организовал, ее уже удручала, она страдала, а не получала удовольствие. Потом были Питер, Мариинский театр, Царское Село, Екатерининский дворец, Александровский. Мама твердила, что все не так, не как раньше. И парк другой, и люди другие. Царскосельский лицей оказался на ремонте, мама заплакала. Я не понимал почему. Все же было отлично – мы много гуляли, как она и мечтала. Ходили на экскурсии, навесив на себя наушник с аудиогидом.
Та поездка, которую я планировал, желая сделать маме подарок, обернулась кошмаром. Она без конца жаловалась. Ей все не нравилось – погода, природа, квартира, которую я для нас снял. Квартира была новая, со свежим ремонтом, двухэтажная. Там имелось все и даже больше – от кофеварки до душа с несколькими режимами. Огромный телевизор со всеми возможными каналами, чтобы смотреть кино и сериалы. Даже электрический камин, задорно мигавший огнями. Полы с подогревом, огромная кровать с ортопедическим матрасом. Я все это рассказывал маме, чтобы она не беспокоилась. Но она, войдя в подъезд, резко остановилась.
– Я туда не пойду, – объявила она.
– Почему? – удивился я. Если честно, я уже сам себя корил за то, что решил все это устроить. Хватило поезда. Когда я помогал женщине-переводчице достать чемодан, мама смотрела на меня так, будто я в тот момент отказался от родства.
– Ты разве не чувствуешь? Здесь пахнет газом! – воскликнула мама.
Да, дом был старым, на газовом отоплении. Действительно немного пахло газом.
– Зато не пахнет мусоропроводом. Смотри, его вообще убрали, – я показал маме заколоченную дверь, где раньше, по всей видимости, находился мусоропровод.
– И как я буду готовить на газовой плите? – воскликнула мама.
– Тебе не придется готовить. Мы будем ходить в рестораны. Даже на завтраки. Тут рядом есть прекрасное место, работает с девяти утра, – ответил я.
Маму ничего не радовало – ни камин, ни душ, ни возможность лежать на диване и смотреть любые фильмы. Она села за стол и весь вечер говорила о том, что круглые обеденные столы очень неудобны. Почему нельзя ставить обычные, квадратные, как раньше?
Мама спала плохо. Я это слышал и тоже не мог уснуть.
– Ты плохо спала? – спросил я на следующее утро.
– Конечно. Кто нормально спит в подвале? – возмутилась она.
Нижний этаж квартиры действительно раньше был подвалом, но теперь полностью переоборудованным в шикарную комнату.
В Екатерининском дворце маме было душно и мешали группы туристов. В парке – холодно и промозгло. В Александровском раздражал голос экскурсовода, на даче Пушкина немного приказные интонации смотрительницы – проходите сюда, поднимайтесь на второй этаж.
– Мам, смотри, у Пушкина на даче в кабинете тоже был круглый стол, – пытался пошутить я.
– Совсем не смешно, – ответила она.
Как всегда.
По дороге назад мама молчала. Мне, конечно же, было обидно. Я старался хоть раз ей угодить, порадовать, развлечь, в конце концов. Но она осталась недовольна. Я опять ее разочаровал. Возможно, это просто такое свойство характера – ничего не нравится, ничто не в радость. Но я видел фотографии мамы студенческих времен. На них будто другой человек – она улыбается, хохочет. На всех фотографиях. От той девушки с широкой улыбкой и радостным взглядом давно ничего не осталось. Во всяком случае, я не мог припомнить, когда мама хотя бы улыбнулась, не то что засмеялась. Я спросил у отца, всегда ли мама была такой. В смысле, недовольной. Он пожал плечами:
– Я не помню, если честно.
Я ему не поверил. Конечно, помнил. И наверняка за что-то в нее влюбился, испытывал как минимум симпатию. Я спросил у отца, почему он не сразу меня признал.
– Был не готов, скорее ошарашен. – Он ответил честно, за что я был ему благодарен. – Мы тогда поссорились, расстались. Сказать по правде, я и думать забыл… не было у нас ничего серьезного, мы ничего не планировали, в смысле женитьбы. И вдруг Ира, то есть твоя мама, сообщает, что беременна и скоро родит. Попросила встретить из роддома. Вроде как больше некому. Она ведь даже не сказала, что именно я – отец ребенка. Я приехал, забрал, просто хотел помочь. А уже дома она объявила, что ты – мой сын. Ну и как я должен был реагировать? Конечно, испугался как последний идиот. Где я и где дети?
– Но ты нас не бросил, всегда помогал. Жил с нами, я же помню, – заметил я. – Тогда же не было анализов ДНК, получается, поверил на слово.
Отец снова пожал плечами.
– У твоей мамы всегда был непростой характер, – деликатно сказал отец. – Но тебя она любила, очень.
– С трудом в это верится. Кажется, она была разочарована во мне уже с рождения, – ответил я.
С чего я вдруг вспомнил ту поездку? Не знаю. Наверное, мне хотелось, чтобы мама была другой – легкой, что ли. Не потерявшей радость жизни. Наслаждавшейся общением с подругами. Как бабуля, например. Или Джанна и Элена.
Не успел я подумать о тех, кто стал мне так дорог, как на пороге появилась Элена. В звонок уже давно никто не звонил. Судя по запаху, доносящемуся из пакета, она принесла сыр, мой любимый. Тот самый, пахнувший носками и старым сараем.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Да, я тоже рада тебя видеть, – улыбнулась Элена.
– Простите, я просто не ждал гостей.
– О, ты еще не привык, что здесь не надо их ждать, они сами придут, когда захотят! – отмахнулась Элена, выкладывая в холодильник сыр.
– Сегодня вы по мне дежурите? – пошутил я.
Элена не поняла.
– Ну, все будто организовали дежурство – кто когда меня навещает и кормит, – пояснил я, – это очень приятно, спасибо большое. А можно сыр съесть прямо сейчас?
– Господи, какой ты еще ребенок! Конечно, можно, – рассмеялась Элена и достала из холодильника кусок, который только что убрала.
– Так что случилось? – уточнил я.
– У тебя есть кофе? Конечно, есть. Лея должна была сюда привезти свои запасы. Жан запрещает ей кофе, поэтому она притащила несколько пачек тебе, чтобы заходить и пить тайно. – Элена посмотрела на полке и кивнула. – Ты будешь?
– Кажется, да. Я вас такой взволнованной никогда не видел, – признался я.
У Элены зазвонил телефон. Она застонала, ответила, слушала молча и кивала.
– Не закрывай дверь, – сказала она мне.
– И не собирался, – пожал плечами я.
Через десять минут, когда мы с Эленой едва успели выпить кофе, а я съесть половину запасов сыра, в квартиру, грозно размахивая сумочкой и палкой, вошла бабуля. Следом шла Лея, которая закатывала глаза чаще, чем обычно.
Бабуля подошла ко мне, заставила наклониться и чмокнула в макушку. Я, признаюсь, был счастлив. После этого она пошла на балкон и плюхнулась в кресло-качалку.
– Я тоже хочу кофе, если что, – крикнула она, обращаясь к кухне. – Надеюсь, ты накормила мальчика?
– Да, я ел сыр, спасибо, – ответил я.
– Почему ты дала ребенку только десерт? Кто кормит на обед сыром, а? Я же просила вас присмотреть за Саулом! И что? Мальчик голодает! – закричала бабуля. Я видел, как Элена и Лея закатывают глаза.
– Я очень люблю сыр, сам попросил у Элены, – сказал я так, как дети оправдываются, почему съели конфету перед обедом.