– Можно, – ответил тот, задумавшись на секунду. – Гостевого дома нет, потому что гостей, как сам понимаешь, не бывает. Но есть два свободных на том конце деревни. Хозяева умерли, мы разобрать не успели.
– Печи рабочие? – спросил Азат.
– Той весной были рабочие, – пожал плечами дед. – Вряд ли за лето что-то случилось. Дров дадим, но их немного, экономьте. На лесорубов тоже нападают, бывает.
– Говорят, два дома есть, – принялся переводить башкир. – Обещают, что печи рабочие и дров дадут.
– Верить им можно? – спросил Бельский.
– Мне-то почем знать? – возмутился Азат. – Я их, если что, тоже в первый раз вижу.
– Нас девять, все со стволами. – Командир оглядел своих товарищей. – Займем один двор, будем дежурить по двое да третьего на бодрянку. По три часа, каждый по шесть поспит, в самый раз.
– Можно, – согласился лейтенант, хотя его одобрения, похоже, никто и не ждал.
– Пошли, – вдруг проговорил дед, указав на дом у себя за спиной, ткнул пальцем в Бельского и на ломаном русском добавил: – Поговорить надо.
– А остальные тут ждать будут? – спросил «крепостной», но дед не понял.
Или сделал вид, что не понял, потому как выходило, что русский он еще помнил, хоть чудовищно коверкал слова и говорил так, будто полностью забыл сложную фонетику.
Азат быстро перевел. Старик буркнул, мол, много времени не займет, и пригласил в дом еще и самого башкира. Тому, конечно, было не отвертеться.
В сенцах оказалось чисто, на полу лежал плетеный коврик, под потолком висели связки лука, чеснока, каких-то трав и банные веники. Азат с унынием подумал о том, сколько времени он не мылся нормально хотя бы в душе, не экономя воду до паранойи и не пользуясь хоть и хорошо смывающим грязь, но удивительно едким и вонючим хозяйственным мылом. Было ясно, что баню им не предложат, да и чтобы выпариться нормально девяти мужикам, нужно дров извести целую кучу.
В доме оказалось не менее уютно, хоть и тесно, разве что пол в коридоре немного пошел волнами. В прихожей стоял и массивный шкаф, заменяющий перегородку спальни. Дед вывел их в самую большую комнату, в одну из стен которой была встроена тыльная сторона печи, находившейся на кухне. Указал жестом хозяина на диван, сам взгромоздился на низкий табурет с резными ножками.
– Меня зовут Ислам. Мы тут почти все с рождения живем, – сказал он. – И пятнадцать лет не видели людей. Последние, кто проходил здесь, были беженцы из Сарманова, это случилось едва ли не пятнадцать лет назад.
Старик подождал, пока башкир объяснит смысл сказанного им Бельскому. Азат старался, подбирал аналоги к труднопереводимым словам, но даже ему было сложно. Отвык он за двадцать лет от татарского языка, на котором разговаривал исключительно с женой.
– Мы сначала не горевали, – продолжил дед. – Тут много кто в возрасте уже был, кому за шестьдесят, некоторые даже ту войну помнили. Решили, что сами жить будем: стадо собрали, сейчас почти пятнадцать голов. Птицы – без счету. Сеяли сами, кто как может, картошку выращивали, потом трактор наладить смогли, сейчас бензина нет, правда. Ну, перестал телевизор работать, пенсию не возили больше да магазин закрылся. А так – нормально, мамы-папы так же жили.
Башкир что-то подобное себе и представлял. Правда, странным казалось то, что мутанты, которые заставили жителей Азнакаево и Сарманово уйти, вдруг пощадили эту беззащитную с виду деревушку. Что здесь не так, если люди живут в этих местах годами, а монстры не посягают на их покой?
– И идти некуда уже. Нас здесь человек семьдесят, молодых – десять, остальные как всю жизнь прожили, тут и умрут. Так что будем держаться, пока сможем. Но вот что ты сказал, вы к Бугульме собрались. Не стоит это того. Совсем не стоит. У нас двое парней поехали туда на повозке с лошадью. Через неделю вернулся один, с другой стороны, ничего не говорил, не ел, не пил, в итоге порвал наволочку на веревки и на ней повесился.
– У меня нет возможности отказаться, – ответил ему Азат на татарском. – Если я не доберусь до места и не вернусь, то мою семью убьют.
– Что ты ему сказал? – спросил заподозривший что-то Бельский.
– Ничего, он говорит, что двое парней ездили в Бугульму, один вернулся через неделю с другого направления, а потом вздернулся. – Башкир подумал секунду и решил соврать: – Спрашиваю вот, были ли на нем какие-нибудь следы.
– И что говорит?
– Не было.
– Значит, у тебя выхода нет, – кивнул староста.
Бабка хлопнула дверью, прошаркала ногами по полу и принялась греметь посудой у себя на кухне. Вышла на секунду, высунулась и сказала:
– Ты про Анну-то скажи.
– Иди отсюда, женщина. – Дед махнул рукой и пояснил. – Есть тут одна старуха, про нее думают, что ведьма. На самом деле просто не в себе и некрасивая – сколько себя помню, в деревнях постоянно так. Детишки найдут кого-то на них непохожего, слабоумного, и начинают травить, а тот сказать-то ничего не может. Это про нее и говорят, приютила себе шайтана.
– В смысле? – опешил Азат. В его голове тут же сложился образ Бабы-Яги, которая кормит с рук огромного «птицееда».
– Да ерунда. – Ислам махнул рукой. – Не слушай бабский треп. Сам подумай, какие шайтаны, если их в деревне отродясь не было?
– А почему их тут нет? – спросил башкир. – Мы через соседнюю деревню ехали, еле прорвались, а тут чисто.
Старик замолчал, и примерно с полминуты в доме было слышно только, как бабка на кухне гремит утварью. Он смотрел на собеседников, покачал головой, видимо, не решаясь ответить. Потом, похоже, разозлился и слегка раздраженным тоном проговорил:
– Не знаю я! Если бы знал, сказал, но не знаю. Кто-то говорит, что просто место намоленное, другие, что Аллах хранит или могила святого у нас где-то. Только вот нет ничего, я бы слышал, всю жизнь ведь здесь живу.
– А с Анной что на самом деле? Я ведь вижу, что он недоговаривает, – заметил Бельский после того, как выслушал перевод.
Азат повторил вопрос на татарском. На этот раз дед молчал гораздо дольше, а грохот кастрюль и тарелок прекратился: видимо, старуха стала подслушивать разговор. Дед тоже это понял и продолжил, понизив голос.
– Не хотел говорить. – Он нахмурился. – Не знаю, что у вас на уме, вы военные вроде, а погон ни на ком нет. Анна всегда была странной. Болтают, что мать ее родила от собственного деда, но тут я не знаю, стоит ли этому верить. В школе она не училась, дети с ней не играли. Она из крещеных татар, а таких особо никогда не любили. Но потом привыкли, к тому же она незлая. Когда все это началось, ее, конечно, не бросили, да и работала она как все, руки же на месте, хоть и с головой не все в порядке.
Ислам вновь замолчал, вздохнул, но практически тут же продолжил:
– Лет пятнадцать назад, когда это только началось, она вдруг стала всем по деревне рассказывать, что у нее сын есть, Алешенька. Молока просила, говорила, что у самой не было, потом – хлеба. Мы считали, что она это придумала, чтобы побольше еды получать, но давали, жалели ее. А потом я заметил, худеет она, совсем согнулась вся, побледнела, будто не ест. А после кто-то из наших зашел к ней и увидел шайтана этого.
– Значит, есть все-таки шайтаны? – спросил Азат, прищурившись.
– Есть. – Староста вздохнул. – Но как сказать. Ребенок с виду как человеческий: голова, две руки, две ноги. Между ног все как у мальчика обычного. Уродливый только: башка продолговатая, глаза без зрачков и радужки слепые, носа нет – лишь дырки. Собралась толпа, хотели уже дом сжечь, я их еле утихомирил. Я потом зашел к ней, спрашиваю, кто это, а она и отвечает – сын, Алешенька. Ну и вот, пятнадцать лет уже этот Алеша тут живет, не вырос ни на сантиметр.
– Он живой вообще?
– Да, шевелится иногда. Молоко, которое она в него пихает, пьет. Она ведь и кровью его раньше поила своей, поэтому и похудела. Не понимаю, как ей это вообще в голову пришло… Я запретил. Стал тайком таскать ту, что из животных спускали, когда забивали, или на охоте кого ловили. Ну и вот, спросил я у нее, где нашла этого уродца. На кладбище, говорит.
– И с тех пор ни разу не пытались убить его? – вновь поинтересовался Бельский.
– Постоянно, – ответил старик. – Нет, на какое-то время о нем вообще забыли, но периодически, раз в полгода, вспоминают. Я стараюсь помочь по мере сил, выдумываю дела, отвлекаю. Хотел бы сказать, что умер давно этот карлик, но мне не поверят же.
– Да вот хрен его знает, – пожал плечами Бельский. – Теперь, когда я узнал, что тут происходит, мне вообще здесь ночевать не хочется.
– Надо у остальных спросить, – сказал Азат. – Знаешь, здесь все очень странно, но вроде бы безопасно. Все-таки эти люди уже двадцать лет живут, и ни одного мутанта не было.
– Все странное в той или иной мере опасно. А этот еще и мутанта от своих прикрывает. По-хорошему, мы должны убить тварь, нечего им на этой земле делать, она для людей. Но, сам понимаешь, у нас сейчас другая задача. Остаться здесь, наверное, придется – пока мы тут треплемся, там уже совсем стемнело.
Старик наблюдал за их разговором, внимательно слушал, пусть даже и не подавал виду, что понимает хоть слово. Вдруг он негромко хлопнул по столу, привлекая к себе внимание, и сказал:
– Пойдем. Покажу кое-что.
Встал из-за стола и пошел к выходу. Азат посмотрел на Бельского, и они двинулись за дедом. К удивлению башкира, староста повел их не на улицу, а, наоборот, вглубь участка, мимо сейчас уже сбросивших листву яблонь к колодцу, накрытому широким козырьком.
– Вам они поверят, – сказал Ислам, когда убедился, что за ними никто не следит. – Я бы отдал им этого уродца, что он мне, но Анна без него окончательно с ума сойдет, а сейчас… И так каждый человек на счету. К тому же безобидный он, сидит себе, руками дергает, ну пьет кровь, но ведь мясом его не накормишь – зубов нет.
– И что ты предлагаешь? – спросил Азат, не став переводить слова старосты на русский.
– Вас в любом случае туда погонят, иначе просто проходу не дадут. Так что идите. А потом вынесете бревно какое-нибудь в тряпки замотанное, киньте на пустырь, облейте бензином да сожгите. Я Анне объясню, чтобы двери закрывала и подальше прятала уродца своего, а от вас отстанут. И все в выигрыше будут.