— создание правовых предписаний, которые бы позволили неофициальным сотрудникам Главного управления сдаться добровольно, гарантируя им свободу от уголовного преследования (амнистию) В этой связи я готов сделать публичное заявление, что воспринимаю эти меры как предотвращение опасности, угрожающей ФРГ, и никто при этом не должен чувствовать себя связанным прежними служебными обязательствами. Свободно избрав этот путь, каждый может действовать через доверенных лиц».
Господин Беден прервал меня и спросил, сколько разведчиков могут сдаться добровольно, если не будет гарантий свободы от уголовной ответственности? Я ответил: «Естественно, этого никто не сделает». Я продолжил и попросил предоставить мне возможность поговорить с бывшими разведчиками, которые были заняты в сферах, требующих особой деликатности. Можно было бы убедить их уволиться, не привлекая лишнего внимания, и покинуть место работы. Если станут известны детали их разведывательной деятельности, то, естественным образом, должен продлиться срок их свободы от уголовной ответственности.
Впоследствии должны быть созданы условия для устранения социальной и публичной изоляции официальных и неофициальных сотрудников Главного управления разведки, а также для предупреждения противоправных действий.
«Я отклоняю возможность сдачи наших источников без гарантии свободы от уголовного или какого-либо другого преследования».
Беден и Вертебах реагировали более позитивно, чем я ожидал. Они постоянно высказывали сомнения по поводу реализации моих предложений. Им, например, не нравилось, что я хотел сделать публичное заявление. Что касается остального, то что-то они сочли полезным и достойным обсуждения, что-то и вовсе были готовы выполнить сразу. Но сначала они должны были еще раз все обдумать и поговорить с министром. Серьезные сомнения вызывала у них возможность свободы от уголовного преследования для граждан ФРГ, которые тайно работали на ГДР. Доктор Вертебах заверил, что скоро со мной свяжется. Беден бормотал перед уходом: «Может, все-таки все получится с достойным уходом на пенсию?» Конечно, он имел в виду себя. Мы попрощались достаточно оптимистично.
Приглашения от доктора Вертебаха не последовало, вместо этого он раскрыл все тайные договоренности. Газеты опубликовали отрывки из документа, разъясняющего нашу позицию, и представили нас шантажистами федерального правительства. Тот, кто распространил этот документ, может собой гордиться.
Когда «Шпигель-ТВ» пригласил нас в студию мы хотели использовать эту возможность и публично представить нашу позицию. В дискуссии, транслировавшейся по телевидению апреле 1991 года, приняли участие генералы в отставке Шванитц, Энгельхардт, Ниблинг и Гроссманн.
В этом разговоре мы потерпели фиаско. Ведущий приписывал нам шантаж и недостойные способы оказания давления на наших бывших сотрудников. Нам не удалось убедительно прояснить настоящие взаимосвязи.
10 февраля 1992 года представители Ведомства по охране конституции вновь нанесли мне визит. После предварительного сообщения о своем приезде г-н Андерсен и г-н Гедке позвонили ко мне в дверь. Они пришли ко мне, как они сказали, по поручению президента БФФ доктора Вертебаха. Речь шла о еще существующих источниках Главного управления на территории ФРГ. Они хотели устранить существующую для Федеративной Республики опасность. Это было их служебным заданием, и поэтому они установили контакт со многими сотрудниками разведки — не совсем безрезультатно, но они по-прежнему были недовольны.
Все больше бывших сотрудников Главного управления заявляли о своей готовности к сотрудничеству, однако многие по-прежнему ссылались на Гроссманна. Он должен был якобы дать свое согласие или соответствующий знак.
Господа явно не знали, что еще сказать. Я не скрывал моего удовлетворения. Ведомство по охране конституции пыталось играть в старую игру: хорошие полицейские — плохие полицейские. Вертебах играл роль отнюдь не снисходительного начальника, эти двое — сочувствующих подчиненных. Один из моих бывших сотрудников якобы сказал им — они пытались польстить моему самолюбию — что я наверняка буду участвовать в принятии решения. Андерсен и Герке в напряжении ожидали, на что я готов пойти, что можно было бы совместно предпринять. Но это соответствовало и моим намерениям выбраться, наконец, из тотального осуждения. «Если Вы назовете источники, то можете также сказать, чем они занимались в действительности и таким образом снять с себя подозрения в контрразведке».
Они явно не принимали меня всерьез. Я должен был с ними разыграть ситуацию разговора. Правило № 1: Тот, кто не относится серьезно к противнику и не уделяет ему должного внимания, тот проиграл еще до первой фразы.
Допустим, я находился в более выигрышной ситуации. Благодаря нашим многолетним источникам в БФФ я знал эту организацию лучше, чем оба этих господина, которые там работали. Большинство сотрудников были именно такими, как их характеризовали многие наши разведчики: одержимые мыслью сделать карьеру, они выполняли работу всегда с учетом собственной выгоды.
Сначала я высказал удивление, что г-ну Вертебаху потребовался ровно год, чтобы сдержать свое обещание, данное по поводу дальнейших консультаций. Затем я подробно озвучил все наши инициативы, предложения и беседы, происходившие в период с середины 1990 года до сегодняшнего дня, и повторил мои соображения, которые я высказал Бедену и Вертебаху в феврале 1991 года. Окончательный итог: никакой безусловной капитуляции никакого откупа за счет остальных.
Господа решили попробовать еще один фокус. Некоторые предварительные уступки с моей стороны продемонстрировали бы мою готовность серьезно работать над поиском решения. Этим разговор и завершился.
Доктор Вертебах дал о себе знать через некоторое время в газете «Кельнский экспресс. По его утверждению, сотрудников разведки можно было бы амнистировать, если бы они заявили о своей готовности назвать до сих пор работающие на западе источники. Кроме того, он раздумывал над применением частичной амнистии по отношению к тем действующим на западе агентам, которые захотят добровольно сдаться и не будут уличены в особенно серьезных правонарушениях. Максимальное наказание, которое им грозит — от 3 до 4 лет лишения свободы.
Неужели он действительно считает наших разведчиков такими глупыми, трусливыми и продажными? Неужели Вертебах правда думал, что кто-нибудь сдастся добровольно в надежде получить только три года, потом еще три с половиной и поэтому не попасть под закон об амнистии. 25 февраля 1995 года г-н Андерсен дал еще раз о себе знать по телефону. Я ответил на его вопрос, как нам действовать дальше: «Высказывания Вашего президента по поводу амнистии не могут быть для меня основанием для следующего этапа переговоров. Я подробно изложил Вам мои представления. Они не совпадают с мнением Вашего президента. Поэтому оставим все так, как есть».
Как только я поставил точку в общении с Вертебахом и Беденом, нас пригласил адвокат доктор Питер-Михаэль Дистель, в правительстве де Мазьера заместитель Премьер-министра и Министр внутренних дел. Мы встречались 3 и 10 марта 1992 года в его доме в Зойтене, недалеко от Берлина. На первой встрече, проявив инициативу присутствовал также генерал-лейтенант в отставке Гюнтер Меллер, бывший руководитель главного отдела обучения и кадров, на вторую встречу я попросил приехать генерал-лейтенанта в отставке Хорста Йенике, вплоть до 1987 года многолетнего заместителя Маркуса Вольфа, а затем ставшего и моим заместителем.
Дистель встретил нас у двери своего дома. Он остался в памяти красноречивым и сильным господином. Инициатива, начал он разговор, исходила от государственного министра Берндта Шмидбауэра. Он якобы просил его найти возможность поговорить со мной. Он должен был разобраться, как можно прийти к решению об амнистии, если будут выданы все источники.
Прошло немного времени, пока я понял Шмидбауэр имел в виду свободу от уголовного преследования не для наших разведчиков, а для штатных сотрудников. Господин государственный министр не размахивал сам саблей, а угрожал. Дистель процитировал его: «Федеральный Конституционный суд вынесет жесткий политический приговор. Люди ожидают такого… Якобы существуют указания заключить под стражу всех генералов бывшего Министерства государственной безопасности». Дистель передал его вопрос. Почему процесс по делу Шюта не стал для нас сигналом?
У меня уже появилась практика представлять нашу позицию, это происходило уже не в первый раз. Новым оказался тот факт, что и Дистель называл наших разведчиков предателями. Я не потерплю этого. Гюнтер Меллер удивительно спокойно реагировал на эту подлость.
Меллер и Ниблинг уже неоднократно пытались убедить меня и бывших руководящих сотрудников Главного управления разведки не выступать так бурно в поддержку наших разведчиков: «В один прекрасный день все и так станет известно», — успокаивали они нас. В этом же ключе они дали письменные указания руководителям наших окружных управлений. Им в каждом отдельном случае следовало бы удостовериться в том, что можно применить статью 153. Я был расстроен, тем более что на тот момент не было заведено ни одного уголовного дела в отношении руководящих сотрудников контрразведки, зато шли тысячи процессов против резидентов и разведчиков.
Господа и так уже явно испугались до дрожи, услышав эти угрозы.
Когда я ехал от Дистеля домой в машине с Меллером, он заявил мне, что на него постоянно давили. Так, его, якобы, опять вызвали к начальнику отдела кадров Ведомства по охране конституции. Тот дал ему недвусмысленно понять, что от него, как от бывшего шефа по кадрам Министерства государственной безопасности, ожидалось, что он использует свое влияние, чтобы заставить нас одуматься. Это звучало как извинение. Большинство бывших сотрудников контрразведки вели себя очень достойно в сложных для себя ситуациях.
Когда я второй раз был у доктора Дистеля, он попрощался со мной и с Хорстом Йенике, сказав, что он будет разговаривать с Шмидбауэром и вскоре даст о себе знать. Потом наступило «радиомолчание».