Я и «Инок» стали жить на полузаброшенном участке, с которого простреливался кусок асфальта. На участке кроме всего прочего было пара достопримечательностей: огромное, больше обхвата толщиной абрикосовое дерево и бывший ледник, а ныне просто кирпичный стакан зарытый в землю, с рухнувшей крышей. На дне этого стакана кроме кусков шифера и рубероида лежала высохшая туша собаки, шкура и кости, ничего лишнего, но не очень приятно. Помню как я, сидя на корточках, курил и смотрел на этот символичный натюрморт (сегодня ты, а завтра я), и думал, как неуютно будет скрываться там от обстрелов, но как необходимо. В итоге я с «Иноком» переждал не один обстрел на дне старого ледника в обществе вышеописанной собаки.
Потянулись нудные дни затишья. Затишье, правда, было почти исключительно на нашем участке. Как же непредсказуема война, мы уходили с блокпоста в ночь с полной уверенностью, что попадем в столкновение с прорвавшимися в тыл украинскими авангардами, а оказалось, что эти поганые авангарды уже сбежали, а основные силы украинцев пренебрегут явной возможностью смертельно порезать наш хиленький тыл, и завяжут идиотское бодание за блокпост (с лобовыми атаками нашей обороны, разумеется).
Время шло, к нам даже стали подвозить горячую еду, но от смертельной скуки это не спасало. В полузаброшенном домике на нашем участке, единственным обитателем которого был весьма странный пожилой мужчина, единственным отличием которого от бомжа в прямом смысле слова было наличие этого самого, пресловутого «места жительства», мы нашли кое-что из книг. «Инок» занялся Пикулем (что характерно, попался роман про времена Екатерины и присоединение Крыма), а я взял какой-то сборник рассказов про природу, но все равно временами было смертельно скучно. Как человек читающий, я все же отмечу: на войне чтение не спасает, по крайней мере, меня, «Иноку», кажется, помогало больше. Скуку несильно развеивало даже появление «настоящих» хозяев участка, а именно кошки в компании уже вполне взрослого котенка, вели себя они по-хозяйски нагло и бесцеремонно. Вообще сложилась, кажется, курьезная ситуация: заключалась она в том, как на давно разграниченные между местными кошачьими группировками участки внезапно пришли ополченцы, кошки естественно не протестовали.
а просто стали брать с двуногих мзду за проживание, да с такой наглостью, которую я даже от кошек не видел… Как-то раз произошел даже настоящий ночной кошачий бой, между нашей кошкой и кем-то еще, тоже из семейства кошачьих пожелавшего поживиться нашей тушенкой (да, к слову, в Иловайске меня повторно настигла уже описанная куриная тушенка, почти вся она доставалась «крышую-щим» нас кошкам, причем абсолютно добровольно), закончился он полным поражением пришельца. Были в этом соседстве и определенные плюсы для нас. Мы с «Иноком» ночью дежурили по два часа, посменно, и, на рассвете при пробуждении (а спали мы на голой земле, завернувшись в какие то шторы) под боком у меня непременно оказывалась пушистая грелка в виде кошки, а на плече, или другой высшей точке туловища, в зависимости от позы занятой во время сна, восседал столь же теплый котенок.
Кстати, о ночных дежурствах. Как-то глубокой ночью меня разбудил «Инок»: лежа рядом, тряс меня рукой за плечо и шепотом призывал бодрствовать. Я не сразу понял его напряженную суету, пока он не спросил меня: «ты что, не слышал?!» Я признался, что ничего не слышал, и даже что снилось, не помню. На что он изумленно сказал: «По нам только что в упор работал пулемет!!!» Да, на войне я спал крепко.
Однажды меня вызвал к себе «Гиви», надо было навести порядок в бумагах, точнее в списках личного состава. Пошли очередные слухи про то, что дадут какое-то жалование, поэтому меня просили, если я не уверен в том, что боец до сих пор в подразделении, все равно его вписывать, лишним не будет. Каким-то чудом мне, кажется, удалось подготовить более менее реальные списки личного состава. Тогда же я стал свидетелем не самой приятной сцены: в Макеевке были пойманы трое дезертиров из Иловайска (сразу скажу, ни один из них не был в составе роты во время обороны Славянска), одного из них, я помню, позывной «Акробат», мы с ним и «Иноком» вместе пережидали обстрелы в окопе на блокпосту. «Гиви» был в ярости, разнося дезертиров за трусость. Он выхватил ПМ и выстрелил в дощатый пол три патрона. О дальнейшей судьбе беглецов мне ничего не известно.
Возвращаясь, я заглянул на пожарку в надежде взять оставленные в ночь ухода вещи, но… мне предстала необъяснимая картина: все вещи были разворованы, в комнате царила полная пустота, в здании никого не было, кроме парня-повара, который что-то кашеварил и ничего внятно объяснить не мог, времени разбираться не было, и я уехал ни с чем. Помню презрительные отзывы прошедших Славянск ополченцев относительно того пополнения: «Как будто по Макеевским пивнухам их насобирали». Было в этом мародерстве что-то символичное, такого я не мог себе раньше представить, но это было уже после 14-го августа, после самого поворотного дня войны. Именно 14-го числа к нам пробрались неясные, вводящие всех в растерянность слухи, что Стрелков ушел. Большей информации не было, хотя я, конечно, знал от «Скобаря», что тучи, сгущающиеся над нами, касались не только украинских группировок войск, но и кое-кого еще. И вот этот момент настал.
Вечером я приехал обратно на прежнюю позицию. Оказалось, что все решили, будто я больше не вернусь, «Инока» отправили аж в Федоровку, а на мое место определили другого гранатометчика, в итоге все уладилось. «Инока» я вернул, а парень-гранатометчик остался, не помню его позывной, помню, что воевал со Славянска. Парень был хороший, срочку служил гранатометчиком в части, которой командовал печально известный украинский генерал Кульчицкий, тот самый, что обещал отравлять москалям колодцы, но, не успев отравить ни одного, погиб на борту сбитого славянским Ополчением вертолета. Так мы и зажили, втроем. Как-то ночью была моя смена, я полусидел, прислонившись спиной к могучему стволу упомянутого уже мною абрикоса, и смотрел в сторону блокпоста, вдруг моему взору предстала невиданная доселе картина: в полной тишине над блокпостом расцвели густые всполохи белых огней, мгновенно появившись они стали медленно лететь в низ, к земле, я не мог ничего понять, из этого состояния меня вывел внезапно проснувшийся парень-гранатометчик, вывел коротким, узнанным им в Славянске словом: «Фосфор!»
Вопрос о том, чем же бомбили Славянск, а затем Иловайск и Донецк в те дни открыт до сих пор. я хорошо помню своею решимость, с которой, вернувшись в Петербург, я ринулся в интернеты узнавать все о фосфорном оружии. Я честно перечитывал статьи военных обозрений и форумы химиков, но… единой, цельной картины так и не выработал. В свое время, наиболее реалистичной, мне казалась версия, что это осветительный заряд, поставленный на замедление, вследствие чего он не прогорает в воздухе, а в процессе горения падает на землю. Сейчас я заметил в этой теории кое-какое противоречие, а именно… сгорая, неизвестное белое вещество хоть и светилось, но ничего не освещало. Да, это однозначно были не те фосфорные боеприпасы, которые применяли американцы во Вьетнаме, или Израиль против арабов, но я могу привести два интересных примера, первый был мне рассказан, второму я был очевидец. Первый пример я привожу со слов знакомого ополченца. Он рассказывал, как уезжая после ранения на лечение в РФ, в его группе ехал боец, обожженный под таким вот обстрелом. Описанная Антоном картина ожогов была страшная.
Второе, это сцена, виденная мною после ранения в Донецком госпитале. Раненый ополченец после вопроса врача «на что еще жалуйтесь» сказал, что последнее время стал сильно кашлять, вопрос для врача решился просто, выяснилось, что боец был под подобными обстрелами. Помню и видео мирных жителей, пораженных этими боеприпасами, теперь жалею что не копировал, сейчас не найти, а жаль: все чаще в сети приходится натыкаться на украинских правдолюбцев, доказывающих, что никакого фосфора в помине не было, а то, что на нас кидала украинская артиллерия, это что-то типа китайских фонариков — ведь не могла же самая гуманная из всех европейских артиллерий обстреливать нас химическим оружием.
Но предыдущим мыслям еще предстояло родиться, а пока мы смотрим на жуткий белый блеск плывущих к земле бледных искрящихся снопов, когда столь же внезапно, как и первый залп, идет второй, снаряды разрываются в воздухе на полпути к нам, теперь нам слышно тихое, глухое потрескивание, которое сопровождает этот похоронный для нас салют. Мы судорожно начинаем искать вариант укрытия, больше всего нас пугает возможность наглотаться паров горения, могущих обжечь легкие, мы забегаем в стоящую на участке, брошенную летнюю кухню, находим в ней парниковую пленку, вынимаем рамы и с помощью пленки максимально герметизируем их. Щели в двери уплотняем шерстяным одеялом, удовлетворенные работой, при свете небольшого карманного фонарика садимся передохнуть, когда случается «непредвиденное». Кто-то поднимает голову и… сквозь крышу, в нескольких местах свободно видит звездное небо, немая пауза длится не более нескольких минут, над нами разрывается заряд фосфора. Не буду углубляться в подробности психологических переживаний, когда сквозь окно заткнутое пленкой видишь, как падают на землю горящие белые огни, скажу только, что ни один из них не попал на крышу: все упали рядом. Утром мы вышли и с любопытством осматривали горстки пепла на пятнах сгоревшей земли. Повезло.
Через пару дней, нас решают переселять. И мы переселяемся. Теперь наша позиция находится на цивильном участке, и жить мы будем не на улице, а в самом настоящем доме. Сегодня, сверяя свои воспоминания со спутниковыми картами, могу сказать, что речь идет о доме на перекрестке Пролетарской улицы и Строительного переулка. С тех пор мы дня три-четыре жили как люди. Характерная деталь, когда нас переселяли, «Партизан» чуть ли не шепотом, на ухо сказал, что дом был взломан (о, ужас!) по причине стратегического местоположения, что все это между нами, что в доме не должно быть тронуто ничего, даже сахар из сахарницы, все нам привезут. Вот так и жили. А сахар и вправду привезли, хотя и хозяйский мы немного употребили.