А еще у меня есть друг Карась — яркий представитель ополчения, у нас с ним общий учитель. Татарин, Царство Небесное, с Константиновки, Татаринов Сергей, он погиб, когда наши городские власти договорились, что нацгвардия сдает нам блокпост со всем оружием, а сама уходит. А тут приперлось краматорское ополчение с оружием, на блокпосту их увидели и перепугались, давай стрелять…
Эх, Татар, Татар….Сколько времени произошло, до сих пор простить себе не могу. Он тогда так хотел рыбы, мы рыбы нажарили, ухи наварили. Ими и помянули.
Потом я воевал с Дедом, с ним было весело, выскочим несколько человек на блокпост и давай их фигачить. Я тогда бейсбольной битой фигачил посты, проломишь несколько голов — остальные бежать. Зарубок тогда наделал на автомате Тогда я даже поляков ложил — у меня на автомате были рисочки и крестики. Рисочка — укроп, крестик — иностранец. По документам — поляки. Вот только на нуле я опоздал, ни одного негра не убил.
Хвала Всевышнему, я прекрасно понимаю, о чем он говорит. На всю жизнь запомнил тот день, когда единственный раз за всю компанию мне довелось побывать в родной Горловке. Я страшно хотел съездить в родные края, ехать туда было совсем близко, но непрерывные военные и организационные хлопоты не давали такой возможности. В один чуть менее хлопотный, чем прочие, день, вырвался, чтобы увидеть близких и забрать из дому скромные подарки для самых дорогих моих друзей, собственные монографии по экономике. Экономика эта была ребятам — как рыбам зонтик, но я им подписывал трогательные надписи на обложке, типа: «Софочка, можешь гордиться своим дедушкой! От автора». Такая малость страшно радовала этих простых и честных людей, ежеминутно балансировавших на грани вечности, и многие из них, кстати, уже там….
Так вот, я едва успел взглянуть на родню и ухватить увязанные в стопки монографии, как звякнул мобильник: наши штурмуют здание УВД! Было ясно, что без жертв не обойдется, нужна будет медицинская помощь, и мы естественно метнулись туда.
Рокот разгневанной толпы вокруг здания. Истеричные крики нескольких этномутантов — только что присланных из Западной Украины начальника милиции и его зама, и еще каких-то таких же особей. Они только что сбросили со второго этажа здания парня, который пытался поднять флаг Новороссии, тот получил множественные тяжелые переломы. Скорая едва успела увезти его, как разгневанные горожане, словно рой пчел, слетелись отовсюду. Воздух сгустился от напряжения, стал физически ощутимым. И в этом напряжении толпа, как влекомая чудовищной силы магнитом, хлынула на штурм. Прямо на автоматный огонь этномутантов. Грохот очередей. Страшный мат, который перекрывает звуки выстрелов. И общая, самоотверженная решимость всех присутствующих. Исчезло свое я, ты растворен в общей толпе, среди лучших людей своей Родины. Кажется, что ты огромен, до неба, что автоматчику невозможно промахнуться, не попасть в тебя, но это не имеет никакого значения: ты идешь вместе со всеми навстречу смерти, с гибельным восторгом ожидая разящую иглу пули в грудь. С голыми руками — на автоматный огонь. За Родину, за Веру!
Потом трепалась по ветру спускаемая двухцветная тряпка с трезубом, на место ее восходил гордый российский триколор, и от счастья щипало в глазах, и стоял в горле ком. Мы лично, своими руками, освобождаем родной город от нечисти!
Так что это и правда счастье — с бейсбольной битой — на врага, на огонь, в рукопашную! Своей волей, своей самоотверженностью и преданностью родной земле опрокинуть точность прицела вражеских стрелков, за мгновения, когда все решается, проскочить простреливаемую зону, смести их стойкость своей решимостью, увидеть в глазах врага понимание того, что он — мертв, еще до того, как первый удар с чавкающим звуком проломит череп этномутанта.
— До сих пор считаю себя «рязанским». Потому что состоялся как воин благодаря нашему командиру Рязани. Здесь для меня все началось, когда я получал снаряды на складе и страшно переживал, чтобы дали побольше. Рязань подошел, спросил у командира про меня, и взял мой телефон. Позвонил через неделю и предложил отработать по блокпосту. Машина на тот момент у меня была шикарная, «джихад-мобиль» девяносто девятая, камуфлированная, со звездами. На крыше приварен АГС, крышка багажника выброшена и в нем закреплена стулка, а на ней сижу я — в больших баллистических очках, бандане и новом камуфляже.
Рассказчик морщится от удовольствия, вновь переживая то ощущения пьянящего счастья, знакомое любому опытному воину, когда ты во всем чистом, на полной скорости, несешься навстречу ветру и смерти, сам готовый мановением своей руки сеять колючие искры разрывов, кромсать иззубренными клинками осколков плоть врага, лить свою и чужую кровь.
— Выехали на задачу, Рязань все объяснил. А весь прикол в том, что АГС я изучил только по книжке, и чуть из интернета. При этом пришел ко мне АГС в совершенно разобранном виде, как детский компьютер. Правда, совершено новенький, муха не сидела. Это был самый первый АГС, который пришел на город.
…Так вот, сначала планировалось, что все работают по блокпосту, а я прикрываю, но оказалось строго наоборот. Рязань командует: «АГС — огонь!» — а он не работает, опять — и опять не работает. Дело в том, что я неделю просил — но заранее мне стрельнуть ни разу не дали, и оказалось позже, что ленту я вставил неправильно.
Тогда Рязань высыпает на сиденье дофига ВОГов — типа, если АГС не работает, давай ими. Мы как начали с подствольников сыпать, и только слышим: Бах! Бах! Бах! А потом — «Ай-яй-яй!»
Уехали, вернулись в город ликующие. Около двух часов дня звонит Рязань: «Готов поработать?» При этом, что интересно, он мне даже малейшего замечания не сделал, он всегда говорил, когда мы что-то накосячим: «Вы же ополчение, что я вам могу сказать?»
Когда подъезжали, Рязань увидел передвигающегося в зеленке противника, до роты, после его команды я тоже увидел, что их там было дофига. Опять у меня АГС не работает, мы уже отъезжали, тут я понял свою ошибку: АГС у меня был на предохранителе. Рязань командует: «Уходим!» Я говорю: «А пострелять?» Он мне: «Ты готов?» Я: «Конечно!»
Мы подскочили с Утесом и как обработали зеленку! Укры признали потерю 8 убитых и 15 раненых. Ясно, что на самом деле было больше. Тогда же они написали, что «в Константиновке впервые за все время ополченцы использовали танк Ис-3». Меня после этого наши стали называть «еврейский шпион Изя-3».
Тогда мы трижды за день кошмарили этот блокпост. Они своими мозгами даже представить себе не могли, что такое возможно!
Наша работа АГС — очень ответственная. Мы прикрываем ребят, если что не так — мы виноваты. Зато как увидишь мясо от нашей работы — ты будешь счастлив.
Ты думаешь, мне не страшно? Мне очень страшно, я так боюсь, что просто п…ц! Но я понимаю, что идти надо, и поэтому каждый раз иду.
У меня такой позывной, потому что отец — чеченец, мать — русская, а я — кабардино-балкарец, потому что тетки живут там, в Нальчике, а сам я всю жизнь прожил в Макеевке. Поэтому сам себя я считаю кабардино-балкарским украинцем.
Поехали мы в Горловке на задержание мародеров, впереди поехал один наш, который дороги не знал, мы его по рации предупреждаем: «осторожно, впереди блокпост!» Потом еще раз. Тут впереди слышно — тормоза «ииииии» и сразу «Бах!» Машина перевернулась на крышу. И голос по рации: «Принял!»
Вы подвиги записываете? У Семеновцев, когда было пять трехсотых, очень тяжелых и противник кругом, не было никакой возможности их вынести. Так один наш вышел, говорит — хотите, убивайте меня, дайте только возможность вывезти раненых. Они в него стрелять не стали — вверх постреляли, но пропустили, когда он на крошечном фермерском тракторе раненых повез.
Уже трижды был слух, что меня убили — даже бойцы с подразделения выпили за упокой души.
У меня отец — охотник, и он с детства меня брал на охоту, потом стал егерем. Вообще я родился в Казахстане, изъездили всю Среднюю Азию, потом поселились в России, Воронежская область. Служили России и воевали почти все мои предки: бабушка — военный водитель, воевала с немцами потом в Маньчжурии с японцами. Говорит, что японцы — исключительно фанатичные, решительные солдаты, прекрасно подготовленные диверсанты. Три кольца охраны вырезали, проходили в самую середину расположения и отравляли колодцы.
Один мой дед, по отцу — штрафник, второй — десантник, они прорывали блокаду Ленинграда, про моего деда — десантника даже в книге написано. Батя у меня был сапер-инструктор, помимо СССР служил в Монголии, Египте, Африке, причем в то время, когда там шла война. Кстати, о воинской доблести: его друг рассказывал, про вьетнамцев — исключительно стойкие солдаты. Стоит вьетнамец на посту — даже если 12 часов, не попросится в туалет отойти. А бывало что стояли и по несколько суток, если сменить его некому.
Я горжусь тем, что воспитывал племянника и все время приучал его, чтобы он занимался спортом. Так теперь он служит в Симферополе, в учебном центре подготовки морских диверсантов, то есть получается, что меня, дядю, он уже превзошел.
Моя бывшая жена — она отсюда. Так она ушла от меня, а мне оставила свою дочь на воспитание. И дочь теперь за меня готова горло всем порвать, я ее лично воспитывал.
Приехали мы сюда в июле, числа 25-го, по совей инициативе, сначала я попал в Губаревский батальон, у нас там был настоящий интернационал, десять немцев-антифашистов, из бывшей ГДР, двое израильтян, сербов — человек пятеро, а сколько с Казахстана, Киргизии, Белоруссии — вообще не сосчитать.
Участвовали в боях на Дубровке, на Нуле. На Дубровке мы приехали на бэтэре, 12 человек — и взяли. Это когда мы с утра, нагло, под обстрелом въехали в середину деревни. Противника там было дофига, не меньше роты, минометная батарея, танк, БТР — они как раз накануне расстреляли мирную колонну гражданских с детьми, которая из Дубровки выходила. Сначала мы пошли на БТР, нас было человек пятьдесят — они как сыпанули, мы поняли, что поторопились. ТОгда мы набрались наглости, утром поехали на одном БТР — они все по нам стреляли, но у них нервы не выдержали и мы взяли село. И сейчас едешь через Дубровку — и видишь как на въезде стоит колонна сожженных машин.