За 1300 рублей получил фактически раритет, который мечтал найти, почти не надеясь — что ж, хоть в этом повезло.
Июнь. Встречи с друзьями, посиделки у меня на балконе с красным сухим вином, либо поздние возвращения домой белой Пе״ тербургской ночью — все беззаботно, никто ни о чем не догадывается.
Впрочем, как сказать «не догадывается». Еще в конце мая я предложил отцу заглянуть в ресторан, выпить вина, да просто поговорить. Простота разговора в итоге свелась к простой постановке вопроса, не более. Я пришел первым, взял бутылку Бушона. Первый бокал незаметно выпит в ожидании, а вот и встреча. Разговор сначала вроде ни о чем, как и могло бы быть при любой другой ветре-че — погода, искусство… сейчас уже честно и не вспомню. Помню только свою фразу: «Я собираюсь ехать на Донбасс» — и… конечно затянувшаяся пауза после. С высоты своего времени я, разумеется, считаю, что говорить кому-то из родных было неверно, но, с другой стороны, учитывая некоторые факторы, я мог и «не рассчитать», что одно дело это реакция человека, как говорится «у телевизора» и совсем другая, когда уже сын говорит: «я собираюсь ехать на Донбасс». Мерил как говорится «по себе». Помню, был спор: с одной стороны — мои 24, с другой — вся мудрость 55-ти. Ясность того, что «все решится не на фронте, а в закрытых кабинетах» против моей физической почти невозможности существовать дальше в мирной жизни, когда обманутый и преданный (уже тогда) всеми «закрытыми кабинетами» русский народ Новороссии каждый день сражается, побеждает и проливает кровь под ударами украинских самостийников. К чему мог привести такой спор? Помню, я бросал какие-то саркастические упреки на тему того, что нужно было мне в детстве читать поменьше «Дроздовцев в огне» (хотя и в правду… чего ожидать от ребенка, которому настолько запали в душу образы героев и даже строчки книги, что, перечитывая ее в сознательном возрасте, они скорее лишь вновь воскресали во всех подробностях, а не «рождались» в сознании вновь?..). Спрашивал, что же говорил прадед своим родителям уходя не то в 15, не то в 16 лет к Юденичу… Через какое-то время разговор сошел на нет, заговорили о чем-то другом. Выходя на улицу, я сослался на назначенную якобы вечером встречу и пошел не на метро. Домой ехали не вместе.
Время шло своим чередом, команды на отправку пока не было, ждали середины июня. О своих планах я особенно никому не рассказывал, знало двое друзей, не более. Родителям я сказал, что еду на Белое море писать этюды (благо уже не раз отмечался там до этого), был даже специально куплен билет до Архангельска, «случайно» оставленный мной на видном месте. В общем, конспирировался я, как мог. Немного, правда, выдавали меня внезапно возобновившиеся страйкбольные тренировки (до этого момента не играл в страйкбол года два) и перечитывание литературы по военной подготовке…
Но вот, наконец, назначена точная дата отправки. Вещи собраны. Уложен и этюдник, который будет показательно «взят» мной в дорогу и пролежит два месяца на «конспиративной» квартире у друга. В результате все равно набрал кучу хоть и полезного, но явно лишнего, не смотря на опыт походов. Еще не знал тогда меткого вы-оказывания Кульчицкого, которое идет первым в десятой главе «Кодекса» и открывает собой тему «Сведений для военного времени», а именно: «Отправляясь на позиции, не бери лишних вещей — придется выбросить». Пришлось все «выбросить», когда выходили из окруженной Николаевки.
Встретились все у станции метро «Парк Победы». От станции прошли чуть в сторону центра и встретили Председателя РОВСа Игоря Борисовича Иванова: он шел к нам навстречу, сухощавый, по «гражданке», короткое приветствие, нет надменности, нет «проверяющего» взгляда, простое дружеское приветствие, ни капли позерства.
Из Петербурга ехали машинами до Ростова примерно сутки, глубокой ночью прибыли в назначенную точку в частном секторе города. Наутро пошли гулять по Ростову, попутно докупая необходимое. Впрочем, решение не тащить с собой из Петербурга, например, бинты и жгуты, оказалось, мягко говоря, опрометчивым. В «прифронтовом» Ростове с этими вещами все оказалось непросто. Меня, как человека ни разу не бывавшего на юге, поразил непривычный южный колорит города. Все было необычно, начиная от растущей повсюду шелковицы и заканчивая экзотическими деталями застройки, превращающими город в огромный базар, то и дело внезапно прерывающийся неожиданными тихими улочками и тенистыми садиками. Разочаровал разве что Дон (да простят меня казаки). От него я, выросший на Неве, ожидал чего-то хотя бы равного, но никак не того узкого, мутного потока, который увидел.
А время шло. Коридора все не было, но вот, наконец, ожидание закончилось, вещи загружены в машины, мы выезжаем. Ситуация на границе менялась, как майская погода. Когда мы достигли пропускного пункта, таможня никого не пропускала за «ленточку», только впускала беженцев. Их я тогда увидел впервые: практически без вещей, с сумками и рюкзаками, неся детей на руках, шли семьи. Скудные пожитки, собранные порой на пепелищах домов — вот все, что унесли они из огня войны. Вопли и слезы женщин остались позади, теперь только усталые лица после долгого пути в Россию… пути сквозь страх и унижение блокпостов нацгвардии и Правого Сектора, сквозь неизвестность. В Россию, которой они верили и в молчаливое предательство которой не смогут поверить еще долго… в Россию, которая обязательно поможет, ведь… ведь Крым, ведь не может же быть… не может… Не может. Но смогло. Так же в русских братушек верили когда-то оказавшиеся один на один с западом сербы. А еще до сербов то же пришлось пережить самим русским, оказавшимся в одночасье в отколовшихся самостийных республиках Кавказа и Средней Азии. Сербам можно было простить их наивность и веру в Россию, измеряемые коэффициентами времен Николая II… Путин как-то бросит фразу о том, что «Русские не могут быть сербами больше, чем сами сербы»… Пройдут годы, и русским, к сожалению, нельзя будет быть больше русскими, чем сами русские…
Проехать через пропускной пункт не светит. Среди каких-то промзон грузимся в разбитую «буханку», накрапывает дождь. Едем то зеленкой, то гаражами, начинаются поля, «буханку» трясет и подкидывает на проселке, крыша протекает. Но вот веселое сообщение от водителя: «Пересекли!…». Радость, впрочем, продолжается не очень-то долго, уазик вдруг тормозит посреди ПОЛЯ… закончился бензин. По крыше постукивают капли дождя, а откуда-то издалека доносится звук работающей вертушки — хрен с ним с дождем, но это уже совсем неуютно. Слава Богу, навстречу выезжает машина ополченцев, вопрос решается, и мы едем дальше. Еще немного, и мы оказываемся в Краснодоне.
В Краснодоне мы заночевали, обменяли рубли на гривны, купили местные симки. Помню салон связи у рынка. Мы были в камуфляже, понятно, что ополченцы, может, даже понятно, что из России (другой выговор, по которому меня сразу «вычисляли» местные, да и зачем столько украинских симкарт местным?..). Когда мы уходили, у девочки-продавщицы на прощание как будто вырвалось: «С Богом!». То, что я заметил тогда, встречалось мне уже на нашем пути, еще в России. Я впервые встретился с чем-то подобным, когда мы пересаживались в Воронеже — тогда я запомнил странно печальный взгляд жены нашего соратника, который вез нас до Ростова. Тысячи лет, наверное, женщины смотрят так на мужчин, уходящих на войну — просто на мужчин, пускай чужих, колонны ли их идут по улицам, или небольшие группки отправляются куда-то. Смотрят этим взглядом, может, даже смутно понимая, что движет теми мужчинами, зачем они поступают так… И вот война и короткие, вечные слова… и тревожный взгляд красивой девушки. Благодарная, от всего сердца улыбка в ответ. Хлопок двери. Впереди Славянск.
Там же в Краснодоне мы придумывали себе позывные. Обычно позывной возникает сам по себе, просто «прилипает» как говорится, но тут сложилось по-другому, я долго думал над тем, что должно возникать не силой мысли, а волей случая… Сложилось воедино два момента: первый — моя любовь к северу России и желание обозначить это в позывном, второй — то, что при шумах в эфире хорошо слышны буквы «ч» и «р». Так родился позывной по имени великой северной реки, на которой я мечтал побывать, но так до сих пор и не смог… «Печора».
Выехали только ближе к вечеру, несмотря на уговоры местных ополченцев остаться у них. Ехали двумя группами, часть ушла за Нонами, встретились мы только под Краматорском, поздним вечером. В Краматорск въехали ночью — кругом пустые улицы, в городе комендантский час. В Краматорске нас принимал лично «Хмурый». На некоторые его вопросы Игорь Борисович (Председатель РОВС) отвечал не особо охотно, ссылаясь на то, что его группа едет напрямую к Стрелкову, а посему определенные моменты Игорь Иванович решит лично, при их встрече. После этого короткого диалога «Хмурый» попросил всех рассказать пару слов о себе. Я оказался в очереди одним из последних… «в армии не служил, по образованию художник-педагог…» Секундная заминка… и подбадривающий ответ… Что-то о том, что педагогика подразумевает под собой работу с людьми…
Нам дали блок легкой мальборы и показали комнату для сна. Я спал как убитый…
Утром после завтрака погрузка в машины, на время пути выдали оружие. Недолгий путь до границы Краматорска, а за ней дорога на крутую меловую гору (с каким облегчением я узнаю это место через пару недель…), потом поля. Несмотря на довольно разбитую дорогу, машины идут на скорости. Еще до выезда слышал разговор о том, что украинцы выставляют на ночь секреты по зеленке. По пути попадаются сожженные автомобили… За день до нас группа, которую вел Александр Жучковский, нарвалась на засаду и была расстреляна из танка прямой наводкой… Но вот Черевковка и наш блокпост, въезжаем в город.
Славянск… Имя этого мало кому известного еще недавно донбасского городка, навсегда теперь вписано в летопись русской славы, наравне с Севастополем и Порт-Артуром. Небольшая горстка добровольцев, увеличивавшаяся день ото дня приковала к себе взгляды миллионов русских людей, с тревогой следивших за каждым ударом вражеской артиллерии, за каждым новым штурмом, за каждой новой потерей в рядах защитников города, за каждым словом их командующего, дававшего редкие сухие интервью-рапорта, без лишних слов, без эмоций, без позерства. Среди информационного хаоса, вихрем закружившегося вокруг народного восстания, среди окутывавших это восстание скрытых врагов, предателей, криминалитета и просто авантюристов, среди неразберихи разрастающейся гражданской войны, образ сопротивляющегося города и его командира выделялся с особой силой. Тогда, весной 2014 года, Россия узнала для себя два доселе неизвестных ей имени, имени, которые уже никогда не забудутся, покуда будет она жить. Имя города Сла-вянск и имя командира города-крепости Игоря Стрелкова. Тогда же в интернете можно было нередко встретить одно очень точное сравнение, которое, уверен, родилось одновременно в сотнях умов, а скорее даже сердец, сравнение, в общем, не новое, но основательно забытое за почти сто лет, которые отделили современную Россию от тех героических дней — все чаще звучало в разговорах о Славянске: «Русская Вандея».