ных месяцев. Однако возвращать гражданина туда, откуда он успешно сбежал, не принято ни в одной стране мира. В конце концов это признали и противники Блейка.
В 1997 году на своем 75-летнем юбилее Джордж Блейк заявил: «Мы все были участниками великого эксперимента. К сожалению, он не удался». И как с этим не согласиться. Но Блейк по-прежнему полагает, что светлые идеи основаны на христианских принципах, и день всеобщего социального равенства всё равно когда-нибудь настанет.
Мы впервые встретились очень давно. Вот человек в скромной дубленке и неприметной зимней шапке идет по малолюдному московскому переулку. И, чувствуется, он контролирует каждого прохожего, который мог бы проявить к нему интерес. Джордж Блейк входит в дом без вывески, куда предстоит войти и мне.
И вот что я слышу сразу после рукопожатия:
— Я заметил, вы шли за мной. Не решились догнать, подойти?
Блейк хорошо и с милым акцентом говорит по-русски. Наша беседа шла неторопливо. Но по не зависящим ни от него, ни от меня причинам интервью не было опубликовано.
Какой он теперь, разведчик Джордж Блейк, столько сделавший для нашей страны?
Он живет с женой Идой Михайловной в Подмосковье, изредка и без удовольствия выбираясь лишь по крайней необходимости в город.
Еще издали на подъезде к его даче я увидел степенную пару: мужчина с палочкой, поддерживаемый стройной спутницей, неторопливо шествует по дорожке. Элегантный берет, темная куртка, аккуратная бородка — он по-прежнему, несмотря на полвека, прожитых в нашей стране, не похож на россиянина. Полковник СВР остается знаменитым разведчиком-англичанином Джорджем Блейком.
На улице ему трудно без сопровождающего, а в своих комнатах он отлично ориентируется и передвигается самостоятельно. Хозяин начал беседу на русском, но по-английски, с погоды:
— Когда нет дождя, я много гуляю: и на улицу выходим. Но за калитку я один не хожу: знаете, велосипеды, машины. Устраивайтесь.
— Спасибо, Георгий Иванович. У вас позади девяностолетие. Событие, на мой взгляд, приятное…
— Это как смотреть, — и Блейк смеется — неожиданно звонко.
— Отпраздновали здесь, на даче? Приезжали гости из Англии?
— Три моих сына. Собрались вместе, а потом — они снова к себе домой.
— И кем ваши ребята работают в Англии?
— Младший — священник англиканской церкви в пригороде Лондона. Средний — бывший военный и пожарный. Старший — японист.
— У ребят жизнь в Англии сложилась неплохо. А ваш с Идой Михайловной сын, родившийся в Москве — он как?
— Ему за сорок, он — специалист по финансам. Миша — кандидат наук и очень хороший преподаватель.
— Понятно. А как обращается к вам жена?
— Жора.
— С первых дней знакомства?
— Нет, так меня назвал кузен Иды.
— За ваши долгие, я бы сказал, очень долгие годы в России вы общались со многими своими бывшими английскими, американскими коллегами, которые, как и вы, верно служили СССР, России. Среди них Филби, Моррис и Лона Коэн… И наверняка наши российские нелегалы. Когда я спросил Героя России Морриса Коэна, не скучно ли ему в Москве, вдали от Штатов, он ответил: «А вы думаете, там я бы имел возможность общаться и дружить с таким интеллектуалом, как Джордж Блейк?»
— Моррис Коэн — прекрасный человек. И Лона тоже. Мы стали большими друзьями, особенно в последние годы их жизни. Я часто бывал у них на Патриарших, а они у нас на даче.
— Лонсдейла — Молодого, российского нелегала, вспоминаете?
— Еще бы, мы сидели вместе в лондонской тюрьме Уормвуд-Скрабс, много общались.
— Никак не пойму, как российскому разведчику Лонсдейлу, приговоренному к двадцати пяти годам за шпионаж, и вам, со сроком отсидки в 42 года, давали общаться?
— Никто не понимает. Можно сказать, то была административная ошибка. Мы оба проходили там опасными преступниками, должны были бы быть под особым наблюдением. Но у английской контрразведки и у тюремной администрации оказались разные понятия относительно этого самого наблюдения. Нас обязаны были содержать отдельно, исключить возможность встреч, а получилось наоборот: ежедневную прогулку мы совершали вместе. Лонсдейла обменяли, а я — бежал.
— В Москве встречались?
— Конечно, Лонсдейл бывал нашим гостем.
— А с Кимом Филби?
— Естественно. Его будущая жена Руфина — подруга Иды по институту, где они вместе работали. Ким ее увидел, и она ему сразу очень понравилась. Тут вспоминаю одну деталь. Вскоре после этого Служба подарила мне машину «Волга». Когда ж это было? В 1971-м? И моя мама была здесь. Они с Филби очень мило общались. Мама любила вечерком выпить мартини, и Ким тоже. Отношения были очень хорошими. А я в то время мало знал о российских дорогах: думал, сядем на машину и поедем по России. Но, ха-ха, это было чрезвычайно трудно. Где остановиться на ночь или купить бензин? А уж починить мотор… Но всё равно однажды Ида пригласила Руфину в Ярославль, и мы на «Волге» все вместе туда поехали. И я видел, что Ким сразу в Руфину влюбился и предложил руку и сердце.
— А со своими друзьями вы говорили о делах разведки?
— Говорили. Вспоминали, как было в Англии, в других странах. Да, есть о чем вспомнить. Но анализировать — нет. Нам было всё ясно. Мы знали истории друг друга, понимали, кто и что сделал. Потом через Мелинду познакомились с Доном Маклином.
— Еще одним, помимо Филби, членом Кембриджской пятерки и его женой.
— Мелинда уже ушла от Дона. Но они еще не развелись. Она жила в маленькой квартире на этой стороне Москвы-реки, а Маклин на той, около Киевского вокзала. Он был интеллигентнейшим человеком, отлично говорил и писал статьи. Причем — на русском.
— Говорил — как вы?
— Очень и очень хорошо, но, как и я, с акцентом. Это неизбежно, когда учишь язык взрослым. Он был одним из ведущих сотрудников нашего Института мировой экономики и международных отношений. Мы сидели в комнатах по соседству.
— А кто из товарищей по разведке был вам ближе всего по духу?
— Безусловно, Дональд Маклин. Ким Филби тоже был из Кембридж файф, и тоже интеллектуал. Они годами вместе работали на Советский Союз. Но я назвал Маклина.
— Многие ваши коллеги по Службе считают, что из всех людей вашей профессии, волею судьбы и разведки попавших в Россию, именно вы отлично адаптировались, и страна — по-настоящему ваша. Прилагали героические усилия? Или Ида Михайловна сыграла важную роль?
— У меня такой характер. Умею хорошо адаптироваться везде, куда меня посылала жизнь, даже в тюрьме Скрабе приспособился. Стараюсь всегда найти позитивные обстоятельства. Есть такая американская песенка: «Делайте ударения на позитиве, отстраняя всё, что в негативе». Это я унаследовал от моей мамы. Она всегда была очень позитивной, оптимистичной, всегда в хорошем настроении.
— Шутка, юмор помогают прожить дольше. Так?
— Ну, я не такой уж сильный шутник, а насчет юмора, ха-ха-ха, всё в порядке. Однажды на встрече с товарищами по Службе в Ясеневе я сказал: «Вы видите перед собой иномарку, которая очень хорошо адаптировалась к русским дорогам». Юмор оценили.
— Насколько я знаю, вы — один из немногих сотрудников разведок других стран, ставший полковником Службы внешней разведки России.
— Нет-нет, все были полковниками.
— Но это же признание. Было приятно?
— Э-э-э… Признание, да, приятно. Но я этому придавал не особенно большое значение. А вот что меня включили в число нелегалов внешней разведки — огромная честь! Тогдашний руководитель Вадим Алексеевич Кирпиченко меня очень хорошо знал, прекрасно относился. Мы много путешествовали по России — от Запада до Дальнего Востока. И этот факт причисления меня к Службе нелегалов был и по-прежнему остается для меня самым большим признанием.
— Ваша книга «Прозрачные стены» переиздается, и каждый раз, покупая новое издание, я надеялся: может быть, вы поведаете что-то еще, связанное с советской разведкой.
— Нет, я написал всё, что хотел. Новых глав не будет. Мне очень помогала моя невестка, она хорошо пишет. Я ей рассказывал на моем русском, она излагала это на русском хорошем.
— В книге вы оцениваете людей с точки зрения разведчика. И некоторые ваши изречения мне запомнились.
— Да? Приятно. Какие же?
— Люди любят говорить…
— …И когда ты их слушаешь, считают тебя хорошим собеседником. Это относится ко всем странам и эпохам. Даже здесь мы видимся с одним человеком, который, приходя, любит говорить со мной. А я слушаю, правда, не всегда его понимаю, но это не имеет значения. Я иногда позволяю себе задать ему вопрос, и он продолжает.
— Или еще одно изречение. Можно не рассказывать всю правду, а ограничиться лишь частью ее. И этого достаточно.
— Это известные методы, не пугайтесь, иезуитов. Называется экономия правды. Ты не говоришь ложь, но не открываешь всей правды, когда это не принципиально. Я предпочитаю не огорчать человека без необходимости, обходясь молчанием или высказывая сдержанное одобрение тому, что он делает. Люди не очень-то интересуются твоим мнением. Им нравится, когда их внимательно слушают, ограничиваясь поощрительными замечаниями или наводящими вопросами. Они уйдут с убеждением, что вы прекрасный собеседник, хотя на самом деле вы вообще не высказывались, а лишь внимательно слушали.
— В работе разведчика помогало?
— Да, наверное.
— А что из вами в разведке совершенного вы считаете наиболее удачным?
— Берлинский туннель.
— Мне не совсем понятно, как вы передавали информацию советской стороне. Вы — в Западном Берлине, наши — в Восточном.
— Так я вам расскажу. Не слишком трудно. Когда я служил в английской разведке в Берлине, две части города соединяло так называемое скоростное метро, однако наземное. Встречался я с советским товарищем примерно раз в месяц. У меня были документы английской разведки, я садился в метро в Западном Берлине, выходил в Восточном. Проверялся. А там меня уже ждала машина. В ней сидел мой куратор. Мы ехали в Карлсхорст на явочную квартиру, я передавал пленки, мы беседовали. Иногда позволяли себе бокал цимлянского шампанского.