Время замедляется, когда мой взгляд перемещается на стул в углу комнаты. Она, Хильда, там. Точнее говоря, то, что осталось от Хильды. Одного взгляда достаточно, чтобы ухватить множество деталей. В моей голове, подобно жужжащим мухам, проносятся картинки. Личинки, гниль, жидкость, разложение, отек, почернение. Эти картинки я никогда не смогу стереть из памяти.
Нужно задокументировать все детали состояния обнаруженного тела. Позже эти записи зачитают в присутствии родственников, поэтому делать их тяжело.
Я собираюсь с силами и настраиваюсь на работу. В каждом подобном случае мы обязаны объяснить, почему не провели сердечно-легочную реанимацию. Как мы поняли, что человек мертв? Почему не попытались спасти его? В данном случае в этом нет необходимости, но мы все равно должны все задокументировать. Описать состояние тела. Гниение. Запах. Эти детали тяжело фиксировать, ведь мы знаем, что вскоре их зачитают в коронерском суде перед родственниками усопшего.
– Я нашла ее, – кричу я Лиз, которая, вероятно, все еще стоит на верхней ступеньке.
Слышу, как она медленно подходит к комнате. Дойдя до двери, уверенно заходит внутрь. У меня создается впечатление, что она заставляет себя сделать последний шаг. Она похожа на стеснительного артиста, которого выталкивают на сцену. Взгляд Лиз останавливается на теле, и она замирает. Спина прямая, подбородок опущен. Она совершает лишь одно движение: сжимает и разжимает кулаки. Боксер.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, положив руку на ее предплечье.
– Да, – коротко отвечает она.
– Тогда приступаем.
Я достаю из кармана резиновые перчатки. Вокруг роятся мухи, когда я подхожу к окнам и открываю их настолько широко, насколько это возможно. Испытав облегчение при виде вылетающих на улицу насекомых, я возвращаюсь к телу. Мы должны осмотреть его на наличие признаков насильственной смерти. Нам нужно отыскать контактные данные, чтобы оповестить родственников и друзей умершей. Мы обязаны осмотреть дом на наличие препаратов и ценных вещей, детально описать место происшествия и «покрутить тело». Это так называется, потому что в большинстве случаев мы в буквальном смысле крутим его. Поворачиваем, чтобы посмотреть, нет ли травм или ран, которые могли привести к смерти. Было бы неловко, если бы мы вызвали сотрудников похоронного агентства, а они, перевернув труп, обнаружили огромный нож, воткнутый в спину. Такое уже случалось.
Итак, мы, надев перчатки, стоим перед телом, потеем и дышим ртом. Как мы вообще это сделаем? Тело настолько разложилось, что у него нет глаз. Я предполагаю, что Хильда умерла, сидя на стуле, а потом соскользнула вниз, потому что теперь она стоит коленями на ковре. Ее руки остались на подлокотниках, поэтому она находится в неестественной позе. Ее ноги широко разведены, а ночная рубашка задралась так высоко, что прикрывает только грудь. Я содрогаюсь, глядя на нее, мне кажется, что я застала ее в самом беззащитном виде. Хильды больше нет. Ей все равно. Нижняя часть ее тела темно-синяя, поскольку из-за гравитации вся кровь скопилась там.
Прозрачные полоски чего-то похожего на пищевую пленку оторвались от ног и присохли к ножкам стула.
– Что это? – шепчет Лиз, нагибаясь, чтобы лучше все рассмотреть. – Как думаешь, она была в колготках?
Я смотрю на эту тонкую пленку и вздыхаю.
– Думаю, это ее кожа, – отвечаю я.
Лиз охает и выпрямляется.
У Хильды между ног висит большой кожный мешок, выступающий вперед. Я не понимаю, что это. Непроизвольно отвожу от него взгляд каждый раз, когда пытаюсь рассмотреть. Позднее я узнала от работников похоронного агентства, что этот мешок между ног был образован жидкостью, кровью и органами.
– Мы должны осмотреть тело на наличие травм, – бормочу я. Лиз не двигается.
Я не виню ее. Я не хочу даже сделать еще один шаг по направлению к телу Хильды, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к нему. Однако вероятность, что ее убили, все же существует. Разве она не заслуживает того, чтобы ее осмотрели? Пересиливая себя, я подхожу ближе к Хильде и нагибаюсь, чтобы посмотреть на ее плечи. Они прижаты к переднему краю сиденья. Сделав глубокий вдох, я кладу руку на плечо, которое ближе ко мне, и тяну. Стараюсь немного нагнуть тело вперед, чтобы рассмотреть спину. К моему удивлению, оно легко подается вперед – трупное окоченение давно прошло. Мои пальцы утопают в ее плоти, напоминающей прохладный пластилин. Я чувствую в горле новую волну едкой гнили, после чего отдергиваю руку и делаю шаг назад. У меня немного кружится голова, и я чувствую желчь у себя во рту.
– К черту, – говорю я.
Я не могу этого сделать. Пытаясь не допустить того, чтобы меня вырвало, как новичка, срываю перчатку и бросаю ее на пол. Уже не в первый раз я думаю о том, как смерть лишает человека достоинства. Мы с Лиз выходим из комнаты, и я объясняю ей, как заполнить отчет для коронера. Когда приезжает наш сержант, я говорю ей, что нам не удалось осмотреть тело из-за сильного разложения. Честно говоря, даже если бы я осмотрела спину Хильды, мне было бы сложно определить, есть ли на ней повреждения.
Мы обыскиваем квартиру, пытаясь обнаружить что-то, что выведет нас на ее родственников, но поиски практически безрезультатны. На камине стоит одинокая открытка с цветами. Сложно сказать, как долго она там находится. В квартире аккуратно и чисто, если не считать слоя пыли, который образовался за те недели, что Хильда была мертва.
«Хильда, я скучаю по тебе. Джек».
Я нахожу фотографию и понимаю, что на ней еще живой человек, сейчас уже разлагающийся в соседней комнате. Она улыбается. Она была счастлива.
Стоя там и читая эти слова, я понимаю, что стала свидетелем конца жизни. Не просто разложения тела, а ухода настоящего человека. Кого-то, кто любил и потерял любимого. Кого-то, кто остался в полном одиночестве. Я не вижу ни семейных фотографий, ни признаков существования внуков. Мне интересно, есть ли у Хильды дети. Вдруг я нахожу маленькую черно-белую фотографию, стоящую за коробкой салфеток. На ней позирует стройная женщина в хорошо сидящем платье. Она прикрывает глаза от солнца. Ее волосы убраны назад, за исключением нескольких прядей, обрамляющих щеки. Она улыбается той улыбкой, которая отражается в глазах. Смотря на фото, я понимаю, что на нем Хильда. И я улыбаюсь, зная, что она была счастлива, пусть и недолго.
После того как сотрудники похоронного агентства уносят ее тело, мы закрываем квартиру и возвращаемся в полицейский участок. Лиз дописывает отчет для коронера, а я заполняю необходимые документы на компьютере. Все это время я думаю о том, как ужасно, что смерть Хильды осталась незамеченной и что ее тело было в таком состоянии. Она жила в Лондоне, одном из самых оживленных городов мира; в соседних квартирах жили люди, но она была страшно одинока. Оставалась настолько незамеченной всеми, что лишь одна соседка обратила внимание на ее исчезновение, причем только тогда, когда из квартиры стал исходить неприятный запах.
Нет, это не был тот самый вызов. Он не изменил мою карьеру, и я не сделала ничего выдающегося. Не было ни криков, ни погони, ни борьбы. Я просто увидела тихую, одинокую и унизительную смерть. Я поняла, как тяжело людям смотреть на разрушение тела. Да, это не был тот самый вызов, но я никогда его не забуду. Иногда, лежа в темноте и закрывая глаза, я вижу Хильду.
07. Роза
Моя утренняя смена проходила хорошо до настоящего момента. Светило солнце, и лондонцы вышли на улицы, чтобы насладиться теплым субботним днем. Многие девушки оголились, и полицейским мужского пола, патрулирующим боро, это нравилось. Женщинам-полицейским смотреть особо не на что, поскольку каждый Том, Дик и Гарри, вышедший из дома в рубашке, решил ее снять, предварительно не подумав, стоит ли это делать. Я патрулирую боро, выезжая на неэкстренные вызовы, разговаривая с людьми и копаясь в карманах не самых благонадежных жителей Бриксли.
Мы планируем перекусить, как вдруг по рации раздается сообщение из изолятора:
– Внимание всем постам! Есть ли свободная женщина-полицейский, которая сможет помочь провести досмотр с раздеванием?
Я издаю громкий стон и жду, но на линии гробовая тишина. Представляется перекати-поле на пустынной дороге.
– Но ведь наверняка есть стажеры, которым нужен опыт досмотра с раздеванием? – жалуюсь я Джозефу, своему сегодняшнему оператору.
Джозеф в полиции уже семь лет, дольше, чем я, но никогда не хотел быть водителем полицейского автомобиля. Тебя уволят при первой же возможности. Некоторые полицейские отказываются водить из страха, что Служба столичной полиции возложит на них всю вину, если что-то пойдет не так. Если ты кого-то собьешь, направляясь по экстренному вызову, то отвечать будешь сам. Я все еще надеюсь, что не стану столь циничной. В прошлом месяце моя двухгодовая стажировка официально завершилась, и дома у родителей лежит сертификат. Я наконец нашла квартиру и живу с двумя полицейскими из другого боро. Мы как корабли в ночи, что мне нравится, потому что дом – это единственное место, где я могу хоть немного отвлечься от работы. Когда я не на дежурстве, мы с коллегами часто выпиваем. Я живу и дышу работой, и меня это радует.
По рации вызов: нужна женщина-полицейский, чтобы провести досмотр задержанной с раздеванием. Никто не откликается.
Когда я только пришла в Службу столичной полиции, мне сказали, что нужно всегда быть инициативной: выделяться из толпы, вызываться выполнять самые противные задачи и не упускать ни единого шанса попробовать что-то новое. Это дает возможность не только быстро всему научиться, но и показать команде, что ты действительно хочешь работать и стремишься быть здесь. Я два года ждала обучения в Хендоне и снова провела бы восемнадцать недель в тех кошмарных условиях, если бы это требовалось, чтобы остаться в полиции. Если новичок проявляет инициативу, снова и снова вызываясь выполнять тяжелые задачи, выезжать на вызовы по внезапной смерти и проводить досмотры с раздеванием, то к нему относятся с уважением. Однако проблема состояла в том, что все больше новичков не хотели работать или слишком боялись проявлять инициативу. Раньше если стажеров заставляли готовить чай для других членов команды, то их старших коллег обвиняли в травле. Теперь же стажеры спокойно проводят первые два года в роли подопечных, а затем уходят в службу уголовного розыска, так и не овладев навыками работы на улице.