К счастью, отель находится за углом, и мы прибегаем туда уже через несколько минут. Патрульный автомобиль прибыл раньше, и я вижу, что сестры уже стоят у стены в наручниках. Их арестовывает полицейский-женщина, которую я не узнаю. Она ведет себя очень формально, и я подозреваю, что она у нас недавно.
– Я арестовываю вас по подозрению в драке, насилии и нападении на офицера полиции, – говорит она.
На офицера полиции. Я захожу в холл отеля и вижу Джона, сидящего на одном из кожаных диванов. Вижу сырые пятна на его костюме. Его галстук перекручен, шелк вывернут, а узел затянут так сильно, что выглядит совсем крошечным. К счастью, его не ударили ножом.
– Разве я не говорила тебе, что галстуки на булавке удобнее обычных? – говорю я непринужденно.
Он гримасничает и шепчет:
– У меня яички болят.
Я подавляю смешок, прикрывая рот рукой.
– Господи, что они сделали с твоими яичками?
К нам подходит констебль и предлагает подвезти в участок, чтобы заполнить документы.
– Я тебе потом расскажу, – бормочет Джон.
Когда мы садимся на заднее сиденье автомобиля, я вижу, как лицо мужа искажается от боли. Мне становится его жаль.
– Мне очень жаль, – говорю я, хлопая его по руке, пока другой офицер не успел сесть в машину. – Ты в порядке?
Он кивает.
Когда мы отъезжаем, я нагибаюсь к нему и шепчу:
– Хорошо, что у нас уже есть дети.
Он закатывает глаза.
Пока жду начала судебного заседания по делу сестер, я вспоминаю, насколько была удивлена, узнав об их возрасте. Приехав в участок, я посмотрела данные о них в Национальной полицейской базе данных и поняла, что им всего тринадцать и четырнадцать. Тринадцать и четырнадцать. Переваривая эту информацию, я испытывала странную смесь эмоций. Шок превратился в неверие, которое, в свою очередь, перешло в легкое чувство стыда. Я поверить не могла, что настолько маленькие девочки заставили меня чувствовать себя в опасности.
Я наблюдаю за тем, как они заходят в зал суда в сопровождении адвоката. Фьюри резво вышагивает впереди Фейт, которая следует сзади, делая упор на правую стопу и сильно размахивая руками. Такую походку я вижу на улицах боро каждый день. Их не пришли поддержать родственники. С ними нет никого, кроме адвоката, который выглядит измученным. Я выпрямляю спину и ерзаю на жестком деревянном стуле, стараясь принять более удобную позу. Зал ожидания в магистратском суде нашего боро не предназначен для комфорта. Вся мебель прикручена к деревянному полу, который покрыт толстым слоем лака для облегчения мытья. Длинные лампы освещают тусклым оранжевым светом всех, кому не посчастливилось там находиться. Я поднимаюсь со стула, иду к доске объявлений и возвращаюсь на свое место. Джон по-прежнему поглощен книгой, и я не представляю, как он может сосредоточиться в такой обстановке.
Хотя я уже много раз давала показания, все равно нервничаю. Не знаю, что заставляет меня потеть перед каждым появлением в зале суда: страх перед публичными выступлениями или ощущение, что меня подловят на чем-то. Почему у меня всегда есть ощущение, что мне нужно что-то скрывать? Я не сделала ничего плохого. Я хороший коп. Возможно, дело в том, что с первого дня в Хендоне нам внушали, что все против нас. Пресса. Публика. Адвокаты. Они будут неправильно интерпретировать твои слова. Они постараются залезть тебе в душу. Все хотят тебя унизить. Никогда не извиняйся. Никогда не признавай свою вину. Такое отношение подвело многих офицеров, и я твердо убеждена, что его необходимо изменить. Честность и откровенность. Да, верно.
Перед дачей показаний я не нахожу себе места. полицейским с начала учебы вбивают в голову, что все вокруг против них, и я ощущаю это даже вопреки логике.
Я продолжаю ходить туда-сюда, но тут появляется судебный пристав и называет имя Джона. Тот поднимается и уверенно идет в зал суда, оглядываясь на меня и улыбаясь. Я опускаюсь на орудие пыток, называемое стулом, и закрываю лицо руками. Не могу избавиться от ощущения, что не должна здесь находиться. Я знаю, зачем я здесь. Нужно дать показания и рассказать, что я видела, чтобы подозреваемых могли наказать. Я прекрасно понимаю, в чем заключается моя роль, однако не вижу в ней никакого смысла. Более того, я не считаю, что поступаю правильно.
Я мысленно возвращаюсь к тому дню, когда произошел инцидент. После того как мы заполнили необходимые документы и передали сестер дежурным офицерам из отделения уголовного розыска, сразу направились домой. Через четыре часа после фактического окончания нашей смены мы снова оказались на Черч-Маркет. Прилавков уже не было, и улица почти опустела. Когда мы приехали домой, Фредди и Арни уже спали. О них позаботилась моя свекровь. Я тут же в детскую и наблюдала, как их грудь поднимается и опускается, слушала их сопение. Я смотрела на их чистое и мягкое постельное белье, яркую двухъярусную кровать, игрушки, книжки, их расчесанные волосы. После того как я поцеловала сыновей в лоб и прошептала, что люблю их, подумала о тех девочках. Интересно, им когда-нибудь говорили, что их любят? Спят ли они на чистом постельном белье? Есть ли у них человек, который расчесывает им волосы?
На следующий день я все разузнала о сестрах. Я вошла в Национальную полицейскую базу данных и внимательно изучила, за что их ранее арестовывали. Магазинные кражи, распитие алкогольных напитков в общественном месте, нарушение общественного порядка, драки, хранение марихуаны. Я стала искать их в «Мерлин», системе, где хранятся данные о благополучии детей, пропавших без вести людях и защите несовершеннолетних. Когда полицейский выезжает на вызов, касающийся благополучия ребенка, или арестовывает несовершеннолетнего, он обязан уведомить социальные службы. Он должен оценить условия жизни ребенка и описать в отчете все, что его насторожило в уходе за ребенком. Я нашла множество таких отчетов. За свою короткую жизнь девочки привлекали внимание социальных служб бесчисленное количество раз. Я прочла каждый отчет.
Я люблю своих сыновей, переживаю за них, забочусь о них. А заботится ли кто-то о «неблагополучных» подростках?
Их отнесли к группе риска еще до рождения, потому что мать была наркозависимой. К тому моменту как родилась Фьюри, полиция много раз посещала их дом в связи с домашним насилием. Все детство девочки наблюдали за тем, как отец периодически избивал их мать. В записях было указано, что они спали на раскладушках, застеленных грязным бельем. В доме было недостаточно еды и игрушек. В детской пахло мочой. Девочек отнесли к группе риска, но они оставались в родительском доме. Когда им было пять и шесть лет, мать обвинила их отца в действиях сексуального характера по отношению к детям. Из всевозможных отчетов я поняла, что обвинения в адрес родителей были очень серьезными, однако дальше дело не пошло.
Отец ушел из семьи через пару лет. Девочки оставались под опекой матери еще несколько лет, и она приводила в дом пьющих и агрессивных бойфрендов. Сестры регулярно слонялись по улицам города в легкой одежде. Полиция появлялась в их доме часто: офицеры арестовывали многочисленных отчимов, пока те, воняя перегаром, пинались и кричали. Социальная служба считала семью «проблемной». Девочки часто отсутствовали в школе. Когда им исполнилось одиннадцать и двенадцать лет, мать все же лишили родительских прав, потому что она не только отказалась порвать отношения с известным насильником, но и пригласила его жить в дом к девочкам. Приемной семьи, готовой принять двух проблемных сестер, не нашлось, поэтому девочек поместили в детский дом. Фьюри тут же сбежала оттуда и отсутствовала шесть недель, пока полиция не нашла ее спящей в квартире семнадцатилетнего подростка. Очевидно, это был ее парень.
Меня зацепила трагическая история их жизни, и хотелось узнать все подробности. Большую часть дня я просидела за компьютером, отлучаясь лишь в ванную, где умывалась и смотрелась в зеркало. Я не выполнила никаких рабочих дел, но мне было все равно, ведь я почти всегда работала усердно. Я просмотрела все фотографии девочек, сделанные в изоляторе временного содержания, и заметила, что их округлые щеки сменились ярко выраженными скулами. Они стали выпрямлять свои кудрявые волосы и зачесывать их назад. В их ушах и носах появились многочисленные проколы. Мне приходилось постоянно напоминать себе, что они еще совсем юные. Они выглядели значительно старше. Никто бы не догадался, что они только вступили в переходный возраст. Добравшись до недавних отчетов, я заметила, что их тон изменился. Офицеров уже не волновали беззащитные дети. Теперь они предупреждали коллег о жестоких и непредсказуемых преступницах.
Сидя у зала суда и ожидая, когда придет моя очередь давать против них показания, я вспоминаю последние несколько отчетов. В каждом из них сказано, что девочки появляются в компании взрослых парней, некоторым из которых уже двадцать пять. У них в карманах обнаруживали презервативы, и они предлагали заняться сексом полицейским, которые их задерживали. За несколько недель до моей погони за ними по Черч-Маркет обеспокоенная женщина вызывала из-за них полицию. Был час ночи, и она сказала, что видела в переулке группу молодых мужчин с двумя юными девушками, которые издавали «сексуальные звуки». Полиция приехала и взяла личные данные всех, кто был в компании. Среди них оказались сестры. Они отрицали действия сексуального характера, и никаких обвинений выдвинуто не было. Полицейские отметили, что в переулке сильно пахло марихуаной. Полиция в очередной раз оповестила социальную службу и не предприняла никаких дальнейших действий. Качая головой от ужаса, я прочитала отчеты одной из своих коллег.
– Это Фьюри и Фейт? – раздался голос у меня за спиной. Я обернулась и увидела специалиста по работе с несовершеннолетними преступниками, с которой я не была знакома. – Что за пара отбросов!
Я пришла в ярость и вскочила со стула, не успев подумать, стоит ли устраивать сцену.