ь, говорила она, комкая в руке носовой платок и не решаясь поднести его к глазам, с каждым приездом он кажется все более чужим, почти посторонним человеком. Сказав это, она замолчала, надеясь услышать от меня что-то ободряющее, успокаивающее, но я так и не нашелся, что ей ответить; так, сухо попрощавшись, мы разошлись.
И вот неожиданно это приглашение. Получив его, я терялся в догадках относительно внезапного решения Марка и вместе с тем, конечно, был польщен, не скрою. Все же Марк мне первому отворил свою дверь.
И, встретившись с ним, все пытался разузнать, отчего так. Марк пожимал плечами, то улыбаясь, то хмурясь, отговариваясь общими фразами, будто и сам не знал причин, побудивших его принять это решение. Я не отставал от своего друга. Пока мы добирались с площади пешком через весь поселок к его обиталищу, пока он показывал мне добротный деревенский дом, пока он размещал меня, я задавал ему множество вопросов о прежней и нынешней его жизни. Он отвечал односложно и с явной неохотой или не отвечал вовсе, как-то непривычно останавливаясь на полуслове, словно изображая еще большего бирюка, чем был на самом деле. Мне сызнова приходилось привыкать к своему старому другу, к его изменившейся манере общения, к новым привычкам и привязанностям.
Марк отвел мне под жилье мансарду, для себя же он выбрал комнату на первом этаже, в противоположной стороне дома, окнами выходящую в яблоневый сад.
– Отсюда прекрасный вид наутро,- сказал он, открывая передо мной дверь мансарды и ставя мои пожитки в угол.- Да и меня тебе не слышно будет,- добавил он чуть погодя и немного нерешительно. – Говорят, храплю я сильно.
Этого я так и не узнал за все время пребывания в доме. Меж нашими комнатами пролегала маленькая гостиная и кухня: толстые стены и тяжелые потолочные перекрытия заглушали все звуки. Мне был слышен лишь лес.
Да стена с ее осыпающимися обломками кирпичей.
Несколько дней я только смотрел и слушал, привыкая к новой обстановке и к новым чертам характера старого друга, и лишь тогда решился побеспокоить Марка вопросом: что там, за стеной?
К моему великому удивлению, он лишь руками развел. Несколько странно взглянул на меня, точно проверяя, действительно ли интересен мне ответ на вопрос, и только затем нехотя, по-бирючьи, произнес:
– Понятия не имею. В голову не приходило в бурьян лезть. Вряд ли за ней что-то скрывается.
– А прохода никакого к ней нет? – продолжал выспрашивать я.
– Ни единого. Футов на десять вширь все крапива затянула. Да тут… только звериные тропы и могут быть. Дом-то мой на отшибе стоит.- И, заметив мой встревоженный взгляд, поспешил добавить: – Да какие звери – все больше зайцы, лисы, барсуки… Вообще гадючьи места тут,- задумчиво произнес он. – Из поселка никто не ходит, а приезжие и подавно. Видать, в этом бурьяне гадюки зимуют – весною их тьма-тьмущая оттуда выползает.
– Захочешь не полезешь,- пробормотал я.
– Вот именно.- Марк произнес эти слова с каким-то непонятным выражением, и я снова подумал, сколь мало знаю человека, с которым прожил вместе долгие годы, ведь судьба разлучила нас всего на шесть лет.- Весной они с первого тепла дурные… кусаться здоровы, заразы: как-никак в ту пору у них свадьбы.
Меня так и передернуло.
– Часто кусали? – Голос мне изменил. Марк усмехнулся:
– Да уж бывало… А, притерпелся уже. Тут жить, так поневоле сам себе знахарем станешь, да и привыкнешь к укусам всякой нечисти. – Посмотрев внимательно на меня, поспешил добавить: – Только сейчас их уже не встретишь: утренники начались – холодно, одним словом.
Все равно, несмотря на уверения Марка, на ночь я зачем-то запер дверь мансарды, чего прежде не делал. А в сон мой то и дело врывались самые разные ползучие твари, всегда неожиданно и абсолютно бесшумно, возникая из ниоткуда и в никуда возвращаясь.
Утром я проснулся весь издерганный и, выглянув в окно, снова увидел черную стену на фоне солнечных стволов сосен. Я отчего-то долго стоял у окна, глядя, как постепенно светлеет бурый кирпич, как черный монолит стены медленно распадается на светлую цементную прослойку и темные провалы трещин. Марк позвал меня завтракать, занятый созерцанием, я едва услышал его. И неохотно поковырял половину глазуньи – мыслями я был все там же, у окна, наблюдал метаморфозы стены. А потом с моего языка сорвались довольно неожиданные слова:
– Я хочу сегодня сходить к этой стене.
Марк прервал трапезу. Искоса посмотрел в мою сторону. А затем расхохотался:
– Решил себя и меня проверить после вчерашних россказней? На личном опыте убедиться?
– Да нет, я…
Но он оборвал меня и произнес с какой-то странной готовностью, какой я от него никак не ожидал:
– Возьмешь на всякий случай мои сапоги. Зубы у гадюк слабые, если какая, с изумления от твоей храбрости, ума решится и на тебя бросится, их не прокусит… – Он хмыкнул и медленно добавил: – Ты прав, конечно, в этом. К сорока годам мужчина должен хоть где-то проверить себя на прочность. Особенно такой, как ты: городской человек, закопавшийся в бумагах магистратуры, к тому же привыкший к холостой жизни добропорядочного горожанина, да еще впервые за долгий срок выбравшийся в такую глухомань. Приятно преодолеть и бурьян, и гадюк, шныряющих под ногами. И выйти к искомой цели, так манящей всякого путешественника в этих краях,- к полуразрушенной стене.
Марк опять непривычно замолчал на полуслове, а потом как-то сухо спросил:
– Так ты хрчешь попасть за стену? Объясни, пожалуйста, зачем тебе это понадобилось?
Я пожал плечами, удивленный столь резкой сменой тона. И ответил вопросом на вопрос:
– А разве тебе самому не интересно просто сходить и узнать, что там, за стеной?
Он покачал головой. Медленно, словно по какой-то не слишком приятной для моего уха причине не решаясь сказать. Затем все же произнес:
– А что, по-твоему, мне потребовалось там изучать? Заросшее пепелище?
– Почему ты так решил?
– Почему… А что еще может быть за забором? Дома ты не видел, сколько ни всматривался. Уж прости, но я частенько наблюдал, как ты смотришь на эту стену и за нее. Сам посуди, за такой мощной протяженной оградой должна бы скрываться добротная усадьба, построенная невесть когда и невесть почемузаброшенная. Ты не приметил никакой постройки, ведь так? – Я согласно кивнул. – Значит, она попросту сгорела: от усадьбы осталась груда обугленных камней, наваленных горой на фундамент, да головешки… Простая житейская логика.
– И за все это время никто не предъявил права на наследование хотя бы этой землей, так у тебя выходит?
Марк не смутился. Его решимость убедить меня в своей правоте просто невозможно было преодолеть.
– А какой, интересно знать, наследник захочет владеть развалинами своего майората на гадючьих болотах, сам посуди? Молодой сюда и не заглянет – что ему делать в глуши после городских утех? – да и не всякому старику захочется провести последние дни среди этого сумрака.
После этих слов повисла пауза. Марк пытливо разглядывал меня и с явным нетерпением ожидал новых возражений.
– Не очень ты меня убедил,- медленно произнес я. Марк, будто ожидавший этих слов, нарочито пожал плечами. И отвел взгляд.
Остаток завтрака был съеден в молчании. Каждый делал вид, что занят своей тарелкой.
После завтрака я снова напомнил Марку о желании сходить сегодня же к стене. Тот недовольно хмыкнул, взглянул на небо:
– Я думал… Ну ладно, приспичило так приспичило. Не задерживайся, кажется, гроза на подходе. Возьми косу, иначе через бурьян не пробьешься.
Мне показалось, он хотел еще что-то добавить, но лишь пробормотал несколько невразумительных слов себе под нос и снова хмыкнул. А на прощание хлопнул меня по плечу и снова напомнил, чтобы я не задерживался.
Отправляясь к стене, я чувствовал себя сродни человеку, высадившемуся на неизведанной земле, полной множества подстерегающих первопроходца опасностей.
Сапоги Марка были мне велики, к тому же сильно разношены, я шлепал в них весь путь к стене, боясь ненароком выскочить, и спотыкался на каждой кочке. Но, подойдя к бурьяну, я тотчас забыл обо всех неудобствах.
Стена была рядом, в десяти шагах от меня. И все мое внимание, все мои чувства и побуждения она приковала к себе. Теперь только высоченный бурьян разделял нас. При мысли об этом я так разволновался, что, ударив косой по
толстенному стволу ближайшего борщевика, едва не задел при этом собственную ногу. Тут же отпрянул, вытирая сухой лоб и стараясь взять себя в руки. Прав Марк: на что мне, словно мальчишке, эта развалина. Что случится, доберись я до нее, обойди и обнаружь вход? Что – прогремят громы небесные?
Или скорее наступит горечь от еще одной разгаданной загадки, бессмысленной и никчемной, а потому безжалостно отброшенной прочь.
Подле самой стены бурьян не рос, встречалась лишь пожухлая крапива высотой по колено да тонкие стебельки пырея. Три фута занесенного, будто снегом, цементной крошкой пространства отделяли живую преграду от возведенной стараниями рук человеческих. Этот коридор уходил в обе стороны на десятки шагов. Какую выбрать? Я растерялся, поочередно поглядывая то вправо, то влево, вертел головой и одновременно ковырял ненужной уже косой обломки кирпичей у себя под ногами.
Преодолев колебания, я решительно – более от того, что сомнения в правильности пути оставались,- пошел влево, поминутно поглядывая то себе под ноги, то на глухую стену, уходящую вдаль. Я изредка касался ее, и на пальцах оставался легкий налет времени бурого цвета: кирпичи крошились от одного лишь прикосновения, стена оказалась более ветхой, чем виделась издали. Безнадежно поддавшаяся наступавшему на нее бурьяну, авангард которого уже отвоевал себе места в змеившихся по всей стене трещинах, медленно опускалась вниз, сползала навстречу своему завоевателю.
Кладка стены поддавалась натиску времени неравномерно. В одних местах она еще только сдавала первые свои ряды, в других волнами спускалась на два фута к земле, потворствуя гибельному процессу саморазрушения. И все же, как бы сильно ни пострадала