— Для начала лодку, — определился Гаврила. — Хочу товарищу наши красоты показать.
— Это правильно, — кивнул Прохорыч со знанием дела. — Места тут у нас знатные. Особливо ежели с самой Валюшинки смотреть. Из кустов-то особо не налюбуешься. Идем по течению аль супротив?
— А вот в сторону Валюшино и направимся, — со знанием дела ответил Гаврила. — До поворота и обратно. Что б порыбачить успеть. И Маришкины крутенички отведать.
— Гром-девка, едрен-пень! — одобрительно цокнул языком Прохорыч. — Что в кухне, что в постели.
Хитро прищурился:
— А что, мужики, девок вам заказывать?
— Ого! У вас и это схвачено!
— Приходится схватывать, — дедок приосанился, зашел на лихой вираж, — тут у нас такие гости бывают — мама не горюй. Разве что Президент не доехал. Но обещался…
— Девок, говоришь? — многозначительно покачал головой Гаврила. — Девки в наших местах хорошие. Но погодим малость, от своих дай отдохнуть. Я только от молодой жены, а Мишане городские крали прохода не дают. Завидный жених.
— Это хорошо, что завидный…
Помолчали. Катер огибал кедровник. С берега посадки ограничивали купины кустарника, серые метелки камыша. А дальше темную зелень прочеркивали крепкие, уходящие в небо, стволы. И пушистые лапы молоденьких кедров. Молодняк прикрывала из глубины леса плотная стена старых деревьев. Купола верхушек отражались в быстром течении нервными штрихами щедрой палитры зеленых оттенков. Было от чего помолчать и чем полюбоваться. Легенда получалась вполне правдоподобной.
Михей вытащил из рюкзака фотоаппарат. Пощелкал кедровник, цепляющиеся за вершины деревьев облака. Речное зеркало. Перевел объектив на Прохорыча.
— Фотки-то пришлете?
— Обижаешь. Альбом.
— Поглядим… Тут кто чего только не обещает. Все хороши, пока рядом. А повернулись задом — и забыли. Да я уж привык. Третий год на заимке. Всякого навидался.
Гости хозяина не торопили. Захочет, сам расскажет, а не захочет, значит, не подошло для вопросов время. Пять дней впереди, тут уж всякий разговорится. Тем более дедок молчаливостью не отличался. Да и Маришка норовила вставить словечко в мужской разговор. Хороший признак.
Катер миновал кедровник и полетел вдоль заболоченных лугов.
— Тут мы скотину пасем. И сеном запасаемся, — пояснял Прохорыч. — Ежели сухое лето, травы до следующей осени хватит. А ежели дождит, приходится по холмам косу бить. Не люблю я это дело. Прыгаешь чисто заяц, инструмент портишь, а толку ноль. Был бы хозяин, осушил болотень, на полколхоза сена хватило бы. Да где тот хозяин, и где колхозы… Пропили давно все, едрен-пень!
Прогулка продолжалась по намеченному сценарию.
Михей снимал. Гаврила одобрительно кивал в ответ на слова Прохорыча, изредка вставлял ничего, казалось бы, не значащую фразу. Ловко оживлял монолог своими ремарками.
За лугом начался старый ельник. Впереди лес сливался с горизонтом — верный признак близкого поворота. Гаврила посмотрел на товарища. Тот незаметно кивнул.
Катер мчался к берегу.
— Привал, что ли? — вступил в разговор Михей.
— А надо? Поворот скоро, вот срезаю уголок.
— Уж не тот ли, о котором лет пять назад газеты шумели?
— Чтой-то не припомню… — Прохорыч пристально вглядывался в речную гладь.
— Ну как же… Человека взорвали. Ребенок пострадал…
— Ах, это… — дедку явно не хотелось ворошить прошлое. — А пущай о том Гаврила Тимофеич поведает. Из меня рассказчик неважный.
— Нет уж, — развел руками Гаврила. — Сам только слышал. И каждый раз по-иному. Валюшинские ребята горазды на выдумки. Уж лучше из первых уст… Выкладывай уж, Прохорыч. А я, если что не так, добавлю.
— Да ить я тоже со слухов. Я ж говорю: года три на заимке. Брат тут служил. Но занемог. Теперича в поселке завалинку давит. Восемьдесят семь — пора и честь знать.
— Родной Ваш братец? — Михей прилежно играл роль недалекого горожанина.
— Наироднейший. Тяжеленько ему тогда пришлось. И дернул же нечистый яхту купить! Ить до суда дело дошло. А в нашем возрасте лишние переживания…
— Лишние переживания в любом возрасте для здоровья неполезны, — вмешался Гаврила. — Однако ж тебе очевидец рассказывал, а мне — непонятно кто.
— Да ить и рассказывать нечего. Собрался известный в округе народец. Погуляли, выпили. Захотелось уток попугать. Мой-то старшой вызвался энти самые феверки популять. Популял. Угодила одна игрушка в катерок, бес его принес! В этих местах случайного человека редко встренешь. Нет, на тебе! А там бензобак с протечкой, что ли. Ну и бабахнуло. А потом и полыхнуло. Мужика — вусмерть, пацаненка на берег выбросило. Тоже, бают, обгорел сильно. Бабу Бог миловал. Потому как на берегу осталась. Дальше суд был, начальники вроде не при делах, а брательник мой недееспс… недееспособным оказался. Годы жеш…
— Годы… Сам догадался или помог кто? — Гаврила хитро мигнул Прохорычу.
— Это с какого боку посмотреть, — мигнул тот в ответ. — А по мне лучше было не связываться. Хотя… много ли с правды поимеешь?
— Вам-то вряд ли досталось, — поддал жару Михей.
И наступил на нужную мозоль.
— Достанется тут! — зло крутанул руль старик. — Как же, рази что рабочее место. Итить их… Но я не жалуюсь. Мне и тут нормально. Тепло, сытно, жить можно.
— А братец-то слинял…
— А Петька у нас, едрен-пень, такой, чуть горелым запахнет, он в кусты. Еще родители живы были…
И Прохорыч ударился в воспоминания. Его не торопили. Уж лучше пусть сам себе голову задурит, а потом под нужный вопрос и прогнется.
Поворот проплыл мимо, очерченный все тем же тростником, почерневшими стволами елей, желтым песком берега, намытым мусором.
— Красивое было место… — вздохнул Гаврила. — Это ж как полыхнуло. И не приберется никто.
— А чего прибираться? Кому охота на месте смертоубийства отдыхать? — Прохорыч издал неопределенный звук и оглянулся к клиентам. — Поворачивать что ли? Да и мест у нас для отдыха полно, одним больше, одним меньше…
— Оно понятно, — кивнул Гаврила. — Но ведь непорядок. Земли-то твои?
— Арендуем, не без этого. Охота ж на пятачке не получится. Не я, конечно, племянница. Петр как отошел от дел, все на дочку оформил. А я так, пашу на кусок хлеба с маслом. Жизнь — штука уж больно несправедливая. Оно как получается? Кто мягчей, об того и ноги вытирать сподручнее…
— А как зверь? Можно на трофей рассчитывать? — подал голос Михей.
— Смотря, что взять собираетесь. Мех сейчас никакущий…
Разговор гости перевели в безопасное русло. Лодка развернулась у перекошенного хуторка. И пошла против течения.
Маришка ожидала их возвращения с нетерпением:
— Подзадержались… у меня обед простыл, поди. Чё ж ты, Прохорыч, людей морозишь?
— Ты, девка, шуми, а меру знай! — резко оборвал тот. — Они ж не пироги лопать прибыли. И не задницу твою щупать. Тихо сиди! И губята-то прибери, ишь раскатала, едрен-пень!
— Гаврила Тимофеевич, вы бы с хозяином посмотрели арсенал, — мягко кивнул приятелю Михей. — Охота ждать не будет. А мы уж как-нибудь сами справимся, правда, Мариша?
Девушка расправила плечи, смущенно улыбнулась, стрельнула глазками:
— С таким да не справиться… пойдемте, что ли, помощничек…
Михей отводил глаза от качающихся из стороны в сторону крутых бедер, прикидывая, как бы на засаду не напороться. Очередная интрижка в его планы не входила. Строить отношения с девицей следовало в ином ключе.
— Обижает? — он взялся за стопку тарелок.
— Меня обидишь, — Маришка перебросила косу через плечо. — Командовать пытается. Я не против. Место уж больно доходное. Я б таких денег за полжизни со своим средним специальным не заработала, сколько здесь за год. Да и объемы с сельскими не сравнить. Огород — три сотки. В доме особо не напряжешься. Гости всего раз-два в неделю наведываются. Компании, конечно, немаленькие, но им бы выпить. А там…
— Одна и на кухне, и в дому, и в огороде… не многовато ли?
— Кому как. Раньше здесь двоих держали. А толку… Но вы не подумайте, я не жалуюсь. Только бы не гнала Катюха, а то она у нас с капризами. Может себе позволить — уж два года как барыня! Вам сметанки? Или с перчиком уважаете? — Маришка принялась разливать по тарелкам щи.
Михей выглянул в окно. Гаврила тянул время.
— Катюха? Это что за птица?
— Так Петр Прохорыча внучка. Младшая. Два года как сама за хозяйку. Наведывается порой. Порядки наводит. Вроде я не в состоянии.
— А с чего Петр Прохорыч внучку к делу приобщил?
— Ну… сам уж не в силах. Дети тоже не молоды. Внуки кто где. А Катюха за ним давно присматривала. Простирнуть там, за лекарствами в Валюшино смотаться. Хитрая она. Как дед на заимке хозяином стал, так кинула свой дом культуры и к нему. Любимая внучка! Однако не зря старалась. Теперь катер в Валюшине сдает за бешеные деньги, заимку на себя оформила. Богатая невеста…
— А прежнюю прислугу уволила? Ко двору не пришлась?
— Этой придешься, как же! Да только мало кто со своей земли в тайгу перебраться согласится. Конечно, желающие были. Но Катюха абы кого не берет. С Любаней они с детства на ножах. Та ее первого кавалера отбила. А Маруся Михайловна, тутошняя повариха, и сама ушла. Она баба гоноровая. И руки золотые. Такую поискать. Не то, что в Валюшино, аж в Н* приглашали. Видать, согласилась.
— Давно уехали?
— А почитай как два с половиной года. Катюха месяца два перебирала, еще два сама на заимке горбатилась. А потом меня взяла…
— Уехали, значит. Через полтора года после взрыва. Интересно, куда?
— Понятия не имею, — пожала плечами Маришка, внося в гостиную блюдо с жареным мясом. — Может, в поселок подались. А может, и в город. Ни одну, ни другую сто лет не видала. Зовите товарища своего. Уж готово все!
Почта глючила. Но с архивом работать было можно. Михей воспользовался свободной минутой и перелопатил материалы дела.
Ага! Вот они, голубушки. Жаль, фото нет. Зато реквизиты в наличии. И какие реквизиты! Мама не горюй! Неужели пропустили?