— Правда? — сквозь набегающие на глаза слезы улыбнулась Вика. — А почему? Вам что, так противно стало?
Я невольно рассмеялась. Двадцать девять лет. А как дитя. С ума сойти. Я не была такой в двадцать девять. Правда, у меня уже имелась восьмилетняя Иринка — это обязывало.
— Не важно почему. — Я ушла от ответа, в конце концов, ей я ничего не обязана объяснять.
И ей, и всем остальным. Даже Павлу. Но, положа руку на сердце, хотелось бы объяснить это самой себе. На сегодняшний день было у меня несколько версий объяснений моего поведения, но отчего-то казалось, что все они надуманны и не стоят того единственного, которое верно. Рано или поздно я найду его. Или оно меня.
— Но почему тогда он так со мной? — Вика смотрела на меня, как первоклашка смотрит на свою первую учительницу, надеясь, что вот сейчас в мгновение ока эта богиня объяснит ему все тайны мироздания. — Если вы его не держите, то он должен радоваться…
Но не радуется… Мужчина переживает из-за разрыва со мной. Мается, отказывается от такой сногсшибательной девицы… Мне должно быть лестно. Я прислушалась к себе — тишина. Мне все равно. Я вдруг почувствовала некоторую растерянность. Что же получается? Я не страдаю оттого, что Павел мне изменял. Я выгоняю его. Легко и непринужденно. Не испытываю никакой потребности выяснить все до конца. И мне абсолютно все равно, что он переживает в эти мгновения. Женщина может вести себя так только тогда, когда мужчина, о котором идет речь, ей совершенно безразличен. И сейчас безразличен — поэтому нет страдания, и всегда был безразличен — поэтому плевать на его головную боль.
Но как тогда получилось, что этот совсем не нужный мне мужчина был рядом со мной столько времени? На черта все это было нужно?
— Почему он меня игнорирует? — продолжала стенать Вика.
— По Пушкину, — пробормотала я.
— Что? — удивилась она.
— Классику читаешь? — усмехнулась я.
— Ну, так… — неопределенно ответила она.
— «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», — процитировала я.
— И что? — В глазах Вики застыло напряжение.
— Ты вешаешься на него, — терпеливо объяснила я, — значит, ты — легкая добыча. Вот он тебя и не ценит.
— А-а-а… — начала соображать Вика. — Значит, мне самой надо его вроде как не замечать, да?
Я пожала плечами.
— Я как-то не подумала, — продолжала Вика. — Здорово! Надо попробовать.
— Валяй, — улыбнулась я. — Все? Мы закончили?
— Ну да, — с некоторой запинкой ответила она. — Как бы закончили.
И отошла в сторону, пропуская меня. Я стала спускаться. Вика шла за мной.
— Он вам точно не нужен? — спросила она, когда мы вышли из подъезда.
Вот прилипла! Я молча взглянула на нее.
— Все, все, — замахала она руками, — я вам надоела. Все, я пошла. До свидания. — И она поскакала на своих танкетках по двору.
— Красивая. — Иринка подошла ко мне.
— Красивее меня? — глядя вслед Вике, спросила я.
— Мусик, — суровым голосом проговорила Иринка, — во-первых, нужно говорить не «красивее», а «краше». Во-вторых, ответ на твой вопрос: ха-ха-ха! — Она дернула собаку за поводок и потребовала: — Бренда, скажи свое веское слово.
Бренда задрала голову и завертела задом. «Ха-ха-ха! — говорил зад. — Какие такие Вики, когда наш мусик — самый красивый в мире!»
— Ну, тогда пошли домой, девчонки, — позвала я.
Дэвид Кертис молчал. А собственно, почему он должен отвечать на мои дурацкие вопросы?
Глава 27
— Не могу поверить, что ты его бросила! — Мама сокрушенно качала головой. — Как же так! — восклицала она, страдальчески кривя рот и всплескивая руками.
Вот оно и состоялось — объяснение с мамой. Мы сидели у меня дома, на кухне, и вели изматывающую дискуссию. Рано или поздно это должно было случиться. Все последние дни я постоянно думала о том, как бы преподнести новость о разрыве с Павлом родителям. Причем папина реакция меня беспокоила меньше, чем мамина. Папа, я знаю, спокойно выслушал бы меня и спросил бы: «Ты считаешь, что так тебе будет лучше?» — и вполне удовлетворился бы моим «да». Маме же этого было бы недостаточно. Ей подавай подробности. Все мы, женщины, такие. Но ведь и на самом деле, весь смысл — в деталях.
Так все и произошло. Мама принялась докапываться до самой сердцевины. И выяснила, что разрыв — моих рук дело. Что Павел бился за урегулирование ситуации, а я сделала, как говорит Иринка, «козью морду» и заявила: «Нет, нет, нет!» Впрочем, мама знала об этом еще до нашего с ней разговора. Откуда? Угадайте с трех раз.
Павел. Доложился. В очередной раз звонил ей по поводу переводов с немецкого (разбогател на швейцарских партнерах) и сообщил, что у нас не все гладко.
— И как он тебе это сказал? — спросила я, изрядно удивленная.
Одно дело, когда он плакался насчет Дэвида — это ведь так, мелочишка. Но сейчас речь шла о важном. Можно сказать, судьбоносном. И вот он ничтоже сумняшеся оповещает маму о наших делах.
— Ну… — задумалась мама, вспоминая, — у нас, говорит, с Катюшей проблемы…
— Вот так прямо и сказал? — усмехнулась я. — «Проблемы»?
— Послушай, ласточка моя, — ответила мама, — я точно не помню.
— Жаль. Это было бы интересно.
— Что именно? — спросила мама.
— То, какими словами он обозначил наши «проблемы».
— «Я, конечно, виноват», — добавил он, — продолжила вспоминать мама, — «но я готов вымаливать у нее прощение, а она, к сожалению, не идет на диалог».
— Почему это не иду? — возразила я. — Иду. Просто отвечаю не то, что он хочет услышать.
— Уперлась, как маленькая, — покачала головой мама. — Зачем?
— Мама, — вздохнула я, — он сказал тебе, что произошло?
— Нет.
— Вот видишь.
— Небось сходил налево? — предположила мама, наливая себе очередную порцию кофе.
— Сходил, — кивнула я.
— И что?
— Ты спрашиваешь «и что»? — Я изумленно воззрилась на нее.
— По-моему, — она пожала плечами, — для мужчины это более чем естественно.
— Да? — вскинулась я. — Папа что, тоже ходил налево?
— Ходил, — спокойно ответила мама, отпивая кофе.
— Что?! — Я остолбенела.
Папа?! Налево?!
— Про один раз точно знаю, — сообщила мама, слегка улыбаясь. — Ты тогда школу заканчивала…
— Мама! — перебила ее я.
— Что «мама»? — вздохнула она. — Это естественно, что бы там все ни говорили.
— И ты?..
— И я сделала вид, что ничего не знаю.
— Ради какого удовольствия?
— Ради тебя, конечно.
— А! — воскликнула я. — Вот видишь! У меня-то такой проблемы нет.
— У тебя такой проблемы нет, — согласилась мама. — Но все равно, не торопишься ли ты, дочь?
— Не тороплюсь, — буркнула я.
Нет, но папа! С ума сойти!
— В таких делах нужно все хорошенько обдумать, — посоветовала мама.
— В каких делах?
— Вы уже три года вместе и вдруг трах-бах! Ты все рушишь в мгновение…
— Мама! — Я смотрела на нее с изумлением. — Я рушу? О чем ты?
— Он — ошибся, а ты — рушишь. Он же готов извиниться.
— Он уже извинился.
— И что?
— И ничего. Мне его извинения неинтересны.
— Торопыга, — вздохнула мама. — Всегда такой была. Уже все решила, уже перерешивать не будешь.
— Не буду, — подтвердила я.
— Беда, — опять вздохнула мама.
— Ну почему сразу беда? — застонала я. — То, что он тебе всегда нравился, не означает, что…
— Он мне никогда не нравился, — огорошила меня мама.
— Как это не нравился? — оторопела я. — Ты всегда говорила…
— Что я говорила? — прищурилась мама.
— Ну… — Я порылась в памяти.
А действительно, не было такого, чтоб она пела дифирамбы Павлу. Алька с Ниной — те пели, а мама никогда.
— Вот именно, — кивнула мама, правильно истолковав мои колебания. — Он мне не нравился. Не спрашивай почему — я не знаю. Но это не имеет значения. Если он тебя устраивал, то мое дело — сторона. А он тебя устраивал, иначе ты не пустила бы его в свою жизнь. Ведь так? Я тебя знаю — ты у нас порой такая упрямица…
Я молчала. Вот так сюрприз! Маме Павел не нравился. А я ведь, честно говоря, только из-за мамы…
Я помню отлично, как это было. Он меня добивался уже какое-то время. Я ломалась. Не из каких-либо тактических соображений, а просто потому, что не могла понять, что мне с этим подарком судьбы делать. Все говорили: надо брать. Во-первых, потому, что само идет в руки. Во-вторых, потому, что то, что идет, весьма и весьма. То есть в наше время не то что на дороге не валяется, а даже с фонарями такое еще надо бы поискать. Справедливости ради надо сказать, что мамы среди этих советчиков не было. Но мне казалось, что она с ними заодно, что Павел ей нравится, и не лезет она со своими репликами только лишь потому, что у нас с ней не принято обсуждать мою личную жизнь. Вот я и подумала: а почему бы и нет? Родители будут рады. Они всегда сильно переживали из-за моего одинокого статуса. Я смеялась, говоря, мол, о каком одиночестве может идти речь, коли у меня Иринка, однако они этих шуток никогда не подхватывали, отмалчивались. Значит, переживали. А тут Павел. Дай, думаю, сделаю приятно всем. Он ведь отличный мужик. Просто не для меня. Но это ведь обнаружилось не сразу. Так что поначалу было приятно всем. Мне — вдвойне оттого, что я видела, как обрадовались родители. А они, оказывается, не радовались, а лишь изображали радость, думая, что делают приятно мне. Вот такая ерунда.
Получается, что все было напрасно. С ума сойти! А сколько вообще было в этой жизни принято разных решений по таким же ложным соображениям? Не потому, что мне самой этого хотелось, а потому, что не хотелось никого расстраивать, или потому, что так принято, или потому, что невозможно было назвать веских причин, почему это делать не нужно. И вот мне уже тридцать шесть, а я впервые об этом задумалась. Печально…
— Новое — это ведь просто новое, — задумчиво проговорила мама. — Оно не обязательно лучше. И разрушать из-за него старое, я думаю…