К 17 часам пошел я на репетицию по вводу Щербакова вместо заболевшего Желдина. Подходя к старому залу, я услышал речь Губенко, перечислявшего даты... встречи слезные с Любимовым его и труппы. «Вы растоптали эти десять дней вашего пребывания, вы наплевали всем в души!» И в конце речи: «Вы — лжец (овации) и ваша пристяжная бл... Глаголин (овации)...»
Любимов начал что-то говорить, потом завелся и резко закончил (текст помню неточно): «Пока этот бывший министр не уйдет, меня здесь не будет». — И разъяренный старый лев, седой и необыкновенно красивый, быстрыми шагами направился к выходу.
Все это я помню плохо, у меня были спазмы, я ничего не мог понять, представить себе это было невозможно. Почему-то сверлила мысль: сейчас его хватит какой-нибудь удар, сейчас они добьют его. Господи! До чего мы дожили.
«Что видели все мы, что было предо мной...» Позже минутами или даже получасом я заметил в кабинете у шефа: «Зачем же вы нас не взяли с собой? Вы остались один против этой озверевшей стаи. Раз так, так уж надо было стенка на стенку». Боже мой...
Колька почему-то напоминал мне Басманова. Но мне ли, мне ли, любимцу государя... Эта взбесившаяся чернь... Эти пенсионерки-пьяницы артистки... Потом я их наблюдал за кулисами пьяными — Янаев во время путча...
Оказывается, они привели Любимова, что называется, под рученьки, в наручниках, насильно, окружив плотным жандармским кольцом, они действовали, как хорошей выучки кагэбисты. Они использовали физическую силу. Конечно, в зале была пресса и все речи Губенко и Филатова (старая крыса-вахтерша: «Хорошо выступал Филатов!» Жаль, я не застал) будут опубликованы.
11 января 1992 г. Суббота. Ночь. Самолет на Алтай
Два подкаблучника решили приступом взять театр. Какая концентрация злобы обдала жаром ненависти и жаждой расправы с шефом меня вчера, когда я вышел тихонько на сцену, где стояли березки мои, и скворечники, и домишки на них. Почему-то в таком же одиночестве я наблюдал шефа, когда он кидал ковыль, стоя один в пустом пространстве сцены, и крестился, и таким же увиделся он мне вчера, стоящий, как Тарас Бульба против озверевших ляхов. «Стая почуяла вожака». Это его слова про Губенко.
Шеф: «Да если даже они не подпишут контракт, что изменится?»
Это мне здорово понравилось.
Да! Ведь я сегодня говорил с помощником Попова, клялся своими детьми, что необходимо подписать контракт с Любимовым во имя российской культуры... Что-то я говорил эмоционально и весьма по делу. Николай Иванович обещал довести наш разговор до Гаврилы. Через несколько часов мне позвонил Фарада и сказал, что он тоже хочет поговорить с помощником, просил телефон. Но я ведь говорил от «пристяжной бл...»!
Что поразительно!! Те же люди травили Эфроса, до смешного те же были им недовольны!! Начиная с Филатова, который желал физической смерти Эфроса в буквальном смысле, в буквальном... Господи! Прости меня грешного за эти воспоминания. Теперь они хотят убить Любимова.
Аэроплан выпустил шасси, колеса.
12 января 1992 г. Воскресенье
В Барнауле встретили меня, и в буран непроходимый понеслись мы к Бийску, опоздали в театр на полчаса, но кое-какой народишко остался, ждал. Нарядил я сцену Сергием Радонежским, и послал он мне и голосу, и доброты. Читал главы из книги, из «Жития»... Текст потрясающий, надобно выучить наизусть его. Задавали вопросы: «Где вы были 20-го августа», «Что значат слова Любимова „я увезу „Таганку“ за границу“ и пр.
По дороге из аэропорта в Барнаул в машине давал интервью и долго жаловался на равнодушие Родины к моей книге — книготорг никак не может врубиться, что гонорар от книги идет на храм в Быстром Истоке.
13 января 1992 г. Понедельник. Утро
Через два часа — в Быстрый Исток.
Мне нравится, как я живу здесь и работаю. Вчера две встречи с архимандритом Ермагеном. Подарил ему книжку, человек напористый, и даже, показалось, с некоторой наглецой, пытал меня, с какой программой выступаю я, какие монологи у меня в программе, напомнил мне, что обещал я 30 000 на храм... Вторая встреча, когда он показывал свой храм, была значительно человечнее, мягче, добрее. И что искупало мое сердце в слезах умиления и радости — на дверях храма, на самом видном месте, была приклеена моя афишка-обращение со счетом быстроистокского храма. Человеком действия показал себя Ермаген в моих глазах. Двадцать три года он уже здесь, а закончил он Загорскую семинарию. Поставил я свечки... Рождеству, Серафиму, Божьей Матери и за упокой отца и Тони.
24 января 1992 г. Пятница
Приходил А. Я. Полозов. Боже мой, какая, оказывается, «другая жизнь» у этого человека! Он услыхал по радио, что я внес большую сумму на строительство храма. «Это такое благородное дело... Я вижу, что вы относитесь к тому, что произошло, серьезно, и хочу сделать вам презент!» — И подарил мне книгу «Надежда», изданную там, где есть и его воспоминания об отце и крестном отце — патриархе Тихоне. Господи! Его отец канонизирован зарубежной православной церковью и причислен к лику святых. Похоронен в Донском монастыре. Зарубежная церковь заказала памятник Клыкову, и теперь могила приведена в порядок. «А Московская патриархия палец о палец не ударила».
25 января 1992 г. Суббота
День рождения Высоцкого. Мне обещали влепить оплеуху — на могиле ли, в театре ли, но меня найдут и влепят оплеуху. За мою публикацию дневников. Ты меня, Володя, прости, но и оплеуху я за тебя снесу. А теперь... Господи! Дай мне прожить и пережить этот день с Богом.
День этот прошел, слава Богу. Оплеуху я еще не получил. Но странное невидение меня за кулисами Ниной М. и ее сопровождавшей меня насторожило. И опасения мои подтвердились.
Маслов Володя:
— Что такое ты написал, что Н. М. очень-очень огорчена?.. Она, конечно, не читала, ей рассказали...
Я дал ему книгу, просил как можно скорее прочитать дневниковую повесть и, если он поймет ее, как это поняла Абрамова (которая, кстати, вышла в слезах на сцену и расцеловала Кольку, Жукову и меня на виду у всего зала), так вот, пусть он поговорит с Ниной М. и успокоит ее.
— Она говорит, что не ожидала от Золотухина, и собирается тебе написать.
26 января 1992 г. Воскресенье
И опять меня успокоила Люся:
— Не бери в голову, не обращай внимания на 80-летнюю, слегка свихнувшуюся от славы, добрую старуху... И ребята прочитали оба и правильно все поняли, абсолютно будь спокоен... Ведь они то время не помнят, они его знают только по моим рассказам и собирают вот по таким бумажкам. Ты написал, как никто, точно. Слова — очень трудная штука, кто с ними знаком...
Господи! До чего же благородная баба. А про плакат? Дом выпустил плакат ко дням Володи, и она (ей самой было недосуг) послала его с сотрудницей Н. М.
— Н. М. посмотрела и завопила: «Я давно подозревала, что Люся что-то не то делает в музее! Она мне специально ко дню рождения нож в сердце всадила!»
— А что такое, из-за чего?
— Абсолютно не из-за чего, а из-за фотографии, где была Марина.
— Ну и что?
— «Здесь я должна быть, а не Марина. Я — мать, а не Марина!» Ну, что ты на это скажешь? Так что не бери в голову, у тебя есть более серьезные оппоненты.
— Да я уж получаю угрозы...
— Так вот, как бы они не перешли от слов к действию. Начнут прокалывать шины, а то и похуже.
Быстрый Исток. Тищенко В. К. обещал родительский дом нам отдать. Не продать, а отдать, надеясь (думаю я), что лучше, чем мы, для будущего музея никто его не сохранит.
27 января 1992 г. Понедельник
Поезд № 38 Москва — Выборг. В связи с очередной вылазкой Токарева и подменой листов в Уставе театра, очередным скандалом: «Они хотят разбить художественного руководителя на контрактного режиссера и дать постоянного директора, а при нем худ. коллегия с президентом». Короче, Борис не поехал.
28 января 1992 г. Вторник. Хельсинки
Дневники есть мгновения, зафиксированные моими окулярами-глазами. Если глаза — зеркало души... Значит, в душе порча от того изображения в искривленном свете, обезображенном... Для вас. Я этого обезображивания, искривления, естественно, не вижу и видеть не могу. Но у меня есть защитительная грамота от таких взглядов — заключение жены и матери детей Высоцкого, Люси Абрамовой.
5 февраля 1992 г. Среда, мой день
Уехал на репетицию к Райхельгаузу. Филозов и Петренко танцуют балет «Свадьба» или «Предложение». Потом поют (не слышал), потом играют. Я заявлен в «Коммерсанте» с Л. Гурченко. Но она сломала у Иосифа на репетиции палец (повторяется история) и на пять недель в гипсе. Странен мне этот театр. Танцуют старые люди... ну, смешно, но ведь и жалко... а вот мы, дескать, можем все. «Театр не стоит жизни». Нет, Иосиф, тут ты оправдываешься. Любимову театр стоит жизни, Эфросу стоит, даже твоему коллеге Васильеву он стоит жизни. А тебе он не стоит, дак ведь это потому, что ты его не стоишь.
6 февраля 1992 г. Четверг
Третью ночь я не сплю, думаю про свою непутевую жизнь и понимаю, конечно, что во всем виновата моя дурная кровь, любовь к вину и экспериментам, любовь «пожить, как люди в романах живут». А в общем, конечно, безбожное воспитание. И вот пытаюсь я защититься молитвами преподобного Сергия, прославлением его в миру и именем его хочу собрать средства на строительство храма.
7 февраля 1992 г. Пятница
Чудно играл я вчера Гришку. Шацкая, кажется, наколотила мне сотрясение.
Она думает, что, если сильнее бить по башке партнера, она будет выглядеть темпераментнее. Молитвами Сергия держался я.
Шохин А. И. В здании бывшего ЦК Глаголин, Золотухин, Щербаков, Смехов, Полицеймако. Кажется, поход и разговор были весьма в нашу пользу. Мы уйдем из-под Москвы в юрисдикцию Российского правительства, и Любимову дадут все полномочия. Господи, помоги нам!
8 февраля 1992 г. Суббота
Все ждут, что я книжки почему-то должен им подарить. Уборщица, электрик покупают, а артисты не хотят расставаться с двадцатью пятью рублями. На храм перечислил только один Желдин.