Я сейчас же соединился по телефону со старшим инженером- механиком и старшим офицером, оба они высказали мнение, что судно сможет продержаться на воде не больше 2 минут. Инженер-механик доложил мне, что все люди в машинном отделении и у котлов убиты. Мне оставалось лишь отдать приказ покинуть судно. При помощи одного матроса я выбросил за борт железный сейф, в котором хранились секретные документы.
Должен сказать, что поведение экипажа было достойно восхищения и мы смогли пересесть в остававшиеся у нас три спасательные шлюпки. В это время подводная лодка обогнула судно, держа перископ над водой. Мы отошли на веслах от нашего судна на расстояние около 1% мили. Подводная лодка, наконец, всплыла, примерно в 2 милях от нас. Теперь мы находились на прямой линии между подводной лодкой и судном. Мы увидали, как экипаж подводной лодки вышел из рубки, изготовил пушки и навел их на нас. Должен сознаться, что в этот момент мы почувствовали себя очень неуютно. Под влиянием военной пропаганды, к которой мы тогда были восприимчивы, мы были уверены, что немцы никакой пощады не дадут.
Мой слуга на пароходе, бывший до войны камердинером, умудрился в этот несколько щекотливый момент сказать мне:
«Боюсь, сэр, что оставил вашу каюту в сильном беспорядке».
В ту же минуту подводная лодка открыла огонь, и мы облегченно вздохнули, когда услышали, что снаряд пролетел над нами; мы заметили, как он попал в носовую часть нашего парохода, и своими глазами видели, как разломившееся пополам судно исчезло в глубине Затем лодка подошла к нам и вызвала капитана, оказав мне честь, которой я в этот момент не придавал никакого значения. Без фуражки и куртки, без воротника и галстука, в одних грязных синих брюках я был скорее похож на бродягу, чем на капитана судна. Но никакого выхода у меня не было, и мы пристали к подводной лодке. Тяжело было слышать, когда молодой офицер объявил мне, что с этого момента я считаюсь военнопленным. Затем меня провели на мостик к командиру, который спросил, нет ли при мне какого-нибудь оружия или документов. Я дал отрицательный ответ. Вслед за этим я подумал, что вот сейчас меня расстреляют, и не поверил своим ушам, когда услыхал, как командир сказал: «Пойдемте, капитан, вам надо подкрепиться вином». Чувство такта заставило меня принять это приглашение.
И вот я пробыл 19 дней как военнопленный на борту подводной лодки U-62. Должен сказать, что отношение ко мне было вполне дружеское. Мне давали сколько угодно папирос, я был принят в офицерскую кают-компанию, имел хорошую койку, и вообще со мной обращались вежливо и очень предупредительно.
За время моего пленения было пущено ко дну около шести пароходов и шести парусников, первые - посредством торпеды, вторые - орудийным огнем или подрывными патронами, после того как экипажи покидали суда. Приемы торпедных атак, большею частью происходивших ночью, представляли для меня большой интерес. Подводная лодка крейсеровала на поверхности, пока не показывалось судно. Так как она сидела большею частью своего корпуса в воде, то была незаметной с большого расстояния для всякого другого надводного корабля. Используя эту свою малозаметность, подводная лодка полным ходом двигалась с расчетом занять позицию прямо впереди своей жертвы, курс и скорость которой тщательно при этом наблюдались и определялись. Когда подводная лодка достигала нужной позиции, она погружалась и время от времени поднимала из воды перископ, чтобы корректировать свой курс. Одновременно с тем, как делались все необходимые определения и расчеты, лодка подходила на расстояние нескольких сот метров от своей жертвы и выпускала по ней торпеду. С койки, на которой я лежал в лодке, мне были видны торпедные аппараты и команда, их обслуживавшая. Медленно и бесшумно, но неумолимо приближалась подводная лодка; слышны были отрывистые слова команды офицеров, чувствовался толчок в лодке, когда торпеда выходила из аппарата, протекало мгновенье и слышался взрыв - торпеда достигла своей цели.
Много любопытных подробностей привлекало в это время мое внимание. Один унтерофицер надевал на ночь бинт на усы, чтобы придать им красивую форму. Доктор, как только покинул порт, стал запускать свою бороду. Благодаря этому я мог подсчитать, сколько времени лодка находится уже в плавании. Представьте затем мою радость, когда один офицер принес мне для чтения двенадцать американских журналов, взятых с потопленного парохода. Я распределил их чтение так, чтобы читать не больше половины журнала в день.
Но однажды жизненное поприще этой подводной лодки, а вместе с ней и мое чуть было не окончилось. Было туманное утро, я был на палубе, как вдруг на тумана вынырнул на поверхность английский истребитель и открыл огонь по лодке. Мы быстро спустились внутрь лодки через люк командирской рубки, затем лодка погрузилась и пошла под водой. Вскоре раздался взрыв, за ним последовали другие, все ближе и ближе, и, наконец, так близко, что лодка получила страшное сотрясение. Для меня было совершенно ясно, что мы погибли, если следующая бомба упадет еще ближе. Несмотря на ужас, естественно меня охвативший, мне пришел в голову курьезный вопрос: а не изготовлена ли эта следующая бомба, которая меня прикончит, моей собственной женой, работавшей как раз в это время на одной из крупнейших английских фабрик военных припасов? Но бомбы вскоре стали падать все дальше и дальше, и мы оказались в безопасности.
Через девятнадцать дней мы через Канал вернулись в Германию, причем по пути одна английская подводная лодка пустила в нас торпеду, но безуспешно. Наконец, мы пришли в Гельголанд, где меня пересадили на миноносец, доставивший меня в Вильгельмсгафен. Только после войны я узнал, что мой экипаж, через день после уничтожения Q-12 был найден и благополучно высажен в ближайшем английском порту».
Таков рассказ капитана Льюиса о потопленни его судна Q-12.
Смертоносная мина
В начале войны лишь одна мина представляла опасность - мина русская. Ни один из командиров, которым была «поручена Англия», - а мы, собственно говоря, все были такими, - не шел охотно в Финский залив. «Много врагов - много чести» - отличное изречение. Но вблизи русских с их минами честь была слишком велика. Германии, надо прямо сказать, делать там было, нечего. Каждый из нас, если не был к тому принужден, старался избегать «русских» дел.
С английскими минами мы познакомились впервые в Ламанше. Они плохо действовали, во время отлива поднимались на поверхность и уже издали любезно предупреждали нас о себе в виде бесчисленных маленьких черных точек Мы называли их в то время «хлебцами с икрой». Эти мины мы не принимали всерьез и проходили между ними предпочтительно днем и во время отлива. Достаточно было для этого иметь опытного рулевого, умевшего вполне самостоятельно извиваться змеей среди них. Я знал в это время одного командира подводной лодки, который имел такое доверие к английским минам, что при появлении истребителя бросался в самую гущу «икры», быстро погружался и ложился на дно в полной уверенности, что англичанин не будет его преследовать.
Вначале все оборонительные средства у англичан были плохими или совершенно неподготовленными и не развернутыми. Мысль о том, что какая-либо другая держава может подвергнуть опасности морскую мощь Англии, казалась англичанам слишком абсурдной. Что касается обороны от подводных лодок, то у англичан она меньше всего была организована. И это понятно, если вспомнить, что ведь и мы сами до войны придавали мало значения подводным лодкам и лишь в разгаре войны постепенно пришли к убеждению, что в борьбе с Англией ее можно победить только на море и только при помощи подводных лодок.
В сущности, средства обороны от подводных лодок были до конца 1917 г совершенно недействительными, за исключением разве судов- ловушек, которые в то время пользовались наиболее благоприятной для них обстановкой. Тем не менее борьба с нами на поверхности оставалась безуспешной. В конце 1916 г. впервые появились довольно неприятные глубинные бомбы. Устроены были также «настоящие» минные поля, которых лучше было избегать.
Только с 1917 г. подводная оборона начала принимать реальные
формы в виде минных заграждений, мин, глубинных бомб и приборов подслушивания.
Схема 2. Противолодочные заграждения в Северном море в конце 1918 г. (жирной линией показан путь одной германской подводной лодки, совершившей 25-дневный поход вокруг Англии)
В это время и мы начали «подслушивать» наши подводные лодки, прежде чем отправлять их на фронт. Они обязаны были пройти в Травемюнде специальный «курс подслушивания» при помощи подводных телефонов. Прежде всего лодка должна была пустить в ход все машины и насосы, обычно действующие на ней во время плавания под водой, затем постепенно остановить их, чтобы можно было определить, в каких условиях она производит наименьший шум. Все эти наблюдения заносились в удостоверение, выдававшееся по окончании «курса». Каждая подводная лодка имела свою «техническую мелодию». На фронте представлялось жизненно важным, чтобы ничего лишнего не «напевалось» для эскадренных миноносцев и «охотников» за подводными лодками.
С течением времени англичане засыпали Гельголандскую бухту тысячами мин. С конца 1917 г. только по английским данным там поставлено было на различных глубинах до 40 000 подводных мин. Англичане должны были прежде всего блокировать входы и выходы наших отечественных портов. При выходе нас сопровождали конвоиры до внешней границы минных полей. Часто приходилось преодолевать английские заграждения, которые по той или иной причине мы не могли устранить. Происходило это большею частью ночью, и тогда мы погружались под мины, опускаясь насколько возможно ближе ко дну. Но мы могли делать это только там, где, «повидимому», мины были поставлены неглубоко. Это были неприятные ночи. Однажды осенью 1917 г. двенадцать подводных лодок одна за другой в близком расстоянии вышли по направлению к западу, и вся эта флотилия должна была пройти через заграждения. Ночью мы