— У меня нет ключей, — сердито бросила она Дюри. — Где они, черт их знает! Запропастились куда-то!
Дюри обычно не покидало благодушное настроение, когда не было особой причины для огорчений. И теперь такой причины не было; к тому же он мог в свое удовольствие пялить глаза на красивую опрятную женщину. Он ответил с широкой улыбкой:
— Пустяки, милая госпожа Регина. У нас есть свой кузнец, и мы закажем ему новые замки. А у него, что никогда не лишнее, прибавится трудодней. — Повернувшись на каблуках, он пошел к двери, а там с широкой улыбкой добавил: — Вам будет хуже, милая госпожа Регина, если мы не поладим.
В полдень, когда животноводы расположились в тени навеса позавтракать и достали еду из своих сумок, карманов, а Дюри вытащил из противогазного чехла кусок жесткого копченого сала, на крыльцо барского дома вышла госпожа Регина и направилась к ним.
— Неужели она никогда не работает? — спросил один из животноводов. — Что она будет есть зимой?
— Не беспокойся, у нее хватит припасов.
— У нее есть и приусадебный участок.
— И свинья, и уйма поросят.
— Но если не заработаешь восьмидесяти трудодней, отберут приусадебный участок.
— Кто знает, так ли это.
Подойдя к ним, Регина выразительно посмотрела в глаза Дюри и сказала:
— Господин Пеллек, я отыскала связку ключей. Не проверите ли вы, может, среди них найдется подходящий.
Дюри застегнул чехол от противогаза — сало уже не лезло ему в горло — и пошел за Региной в дом.
Подождав его немного, животноводы заподозрили, что он пропал неспроста, и заглянули в окно дома. Потом они пошли работать и долго пересмеивались, измышляя, чем бы поддеть Дюри, когда он вернется. Дюри же объявился только перед вечерней дойкой. На него посыпались ехидные вопросы и непристойные шутки, но этого парня ничем нельзя было пронять. Его широкое смуглое лицо сияло неземным блаженством:
— Я ел суп! Куриный бульон! Золотистый, а вкус… Господи, когда я ел последний раз куриный бульон? Зимой, на свадьбе у Терци Хорвата, но по сравнению с этим он был как вода.
В тот же вечер Дюри выкинул всю капусту, наваренную на неделю.
— За что меня посадили на одну капусту? — негодовал он.
Каждый день Регина угощала его горячим обедом. Животноводы потешались, издевались над ним, а ему все как с гуся вода. Он любил строить из себя шута и раньше тоже разрешал другим посмеиваться над собой. Однажды самый старый скотник Михай Тар, меняя соломенные подстилки коровам, сказал Дюри:
— Смотри, как бы тебе не обошелся дорого куриный бульон. Знаю я эту хозяйку, она вечно батраков обставляла.
Дюри самодовольно постучал себя по лбу и махнул рукой.
Но все заметили, что он стал точно слепой и глухой от куриного бульона и аппетитного тела Регины, которая подпускала его к себе, только если он предварительно мылся под навесом в бочке с дождевой водой или в чулане, в стоявшей там ванне, откуда потом, конечно, ему самому приходилось вычерпывать ведром воду. И заметили это потому, что из комнаты, превращенной в кладовку, стали убывать отруби. Несколько дней подряд следили, сколько отрубей оставалось в мешке после вечерней кормежки и сколько было там на следующее утро, и утвердились в подозрении, что завелся вор. Каждый день пропадало десять-пятнадцать килограммов отрубей. Конечно, это сущие пустяки там, где кормят сотню коров. Ни один ревизор не мог бы обнаружить такую нехватку. Но Дюри все же забеспокоился. Кооператив получил от крестьян тощий и жалкий скот. У кого была одна корова, тот не сдал ее в кооператив. У кого две, отдал худшую. У кого три, четыре, тот лучших оставил себе. Среди кооперативных попалась такая корова, которой целую неделю во время кормежки помогали подняться на ноги. И такая, которая давала в день меньше чем пол-литра молока. Дюри окрестил ее Алмазной. Надо было выходить этот скот не только из чувства профессиональной гордости — раз им, мол, доверили его, пусть полюбуются, каким он стал, — но и чтобы получить премии за большие удои молока. А Дюри без труда сосчитал, что украденные отруби оборачиваются недостачей пяти-десяти литров молока в день.
Так как ключ от кладовки он всегда носил в кармане, а дверь и окно там были в полном порядке, он вскоре догадался, кто вор. Тот, у кого второй ключ. Ему давно следовало заказать новый замок. Но что теперь мог он сделать? Объясняться с Региной — дело нелегкое.
Но однажды он все же коснулся вопроса о краже отрубей. Регина застыла от изумления.
— Одевайся, — приказала она тоном, не терпящим возражений. Дюри неохотно начал одеваться, вопросительно глядя на нее. — А теперь проваливай. Чтоб ноги твоей больше здесь не было.
Перепуганный Дюри не трогался с места, ждал, чтобы Регина простила его. А она, убедившись, что крепко держит в руках этого парня, с милой улыбкой сказала:
— Чем-нибудь надо же мне кормить цыплят, которых ты лопаешь.
Все осталось по-прежнему, Дюри утешал себя тем, что другие тоже воруют. Весной украли три хольда люцерны. На днях под мостом в поле нашли мешок минеральных удобрений: один из возчиков припрятал его там, чтобы вечером перетащить домой. Лимпар ходил в кладовщиках, а все знали, что он разбогател нечестным путем. И сами они, животноводы, во время утренней и вечерней дойки выпивали по пол-литра молока. Правда, они не таились, их не раз на этом ловили сторож и председатель, но все же такое «усиленное питание», как они его называли, было делом незаконным, молоко не входило в положенную им зарплату, которую принято называть «трудоднями».
Еще в самом начале, когда Дюри назначили бригадиром, Дани предупредил его:
— Если вы там не сможете поладить с хозяйкой, скажи мне. Я отправлю ее в деревню, к родственникам.
Но это никак не устраивало Дюри. Он не выкроил бы время, чтобы каждый день ходить обедать в такую даль, из Ореховой долины в деревню. И вернее всего, он не получал бы там обеда. Регине нечем было бы кормить для него цыплят. Здесь же раз в неделю, не реже, лакомился он цыпленком.
Недалеко от Ореховой долины члены кооператива косили люцерну и скирдовали ее на дворе усадьбы за коровником. Однажды их застиг за работой летний ливень. К счастью, они ожидали его, и Андриш Сентеш, у которого ревматизм заменял барометр, еще утром привез из деревни огромный брезент. Поэтому скирда не намокла.
На другой день сторож заявил председателю, что брезент ночью исчез.
Дани разразился проклятиями. Шутка сказать! Брезент купили у кривошеего Жибрика за три тысячи форинтов, правда, деньги еще не отдали. Первой мыслью Дани было сообщить о краже в полицию. «Да нет, не стоит, — тотчас подумал он, — это грозит большими неприятностями». К тому же он не знает, кто украл. А вдруг его родственник или дружок? В деревне немало людей, которых он не хотел бы видеть на скамье подсудимых. Не приведи бог довести дело до суда.
Мока, сидевшая за письменным столом, посмотрела на него и сказала:
— Надо заявить в полицию.
На усталом лице умудренного опытом старого Сентеша отразилось неодобрение. Дани подбодрил его:
— Ну, ну, говори, дядя Андриш.
— И в семье может случиться, что парнишка украдет с чердака мешок пшеницы или кусок сала да и продаст трактирщику. Где слыхано, чтобы отец бежал в полицию? А кооператив — это большая семья, верно ведь?
У Сентеша было трое сыновей, и все трое погибли: один на войне, другой от чахотки, третий от рака. Может быть, пережитое сделало его отзывчивым? Дани не раз размышлял, почему один человек на склоне лет становится злобным, жадным, а другой — мудрым, все понимающим, способным презирать жизненные мелочи. Старика Сентеша Дани уважал с самого детства, когда еще никого ни во что не ставил.
— Хороша семейка, члены которой с удовольствием расхитили бы все кооперативное имущество, вплоть до последнего гвоздя, — возразила Мока. — И это не первый случай. Ну ладно, до сих пор воровали только люцерну, отруби и тому подобное, но брезент нельзя спрятать так, чтобы не нашли вора.
— Вора нечего ловить, — нехотя пробормотал сторож. — Ведь он не закоренелый жулик. Надо предупреждать кражи.
— Но эту кражу уже не предупредишь, — безнадежно махнула рукой агрономша, и ее нежные щеки стали постепенно краснеть. (Дани удивляло, почему белая нежная кожа на лице у Моки, целые дни проводившей в поле, не загорала, не трескалась, не лупилась на солнце, как штукатурка у старых домов.) — Надо теперь же принять меры, если мы не хотим, чтобы народ сел нам на голову. Вы как член партии должны это понимать.
— Да ведь люди здесь не воры, — попытался еще раз возразить сторож, но больше спорить не стал.
— Подождите, товарищ агроном, — вмешался Дани. — Что важней? Найти брезент или унизить человека?
— Так как речь идет о краже брезента, я не могу отделить одно от другого.
— А именно это важно сделать, — сказал Дани и обратился к сторожу: — Кто работал в тот день в Ореховой долине?
— Ну, животноводы…
— А еще кто?
— Три подводы послали туда за зелеными кормами. И бригада Иштвана Прохазки рыхлила кукурузу.
— Брезент увезли на подводе или запрятали где-нибудь там поблизости. Дядя Андриш, объявите всем, кто вчера работал в Ореховой долине, пусть в трехдневный срок вернут брезент. Иначе мы заявим в полицию и произведут обыск во всех домах, во всех без исключения, и у вас, и у меня. И не поздоровится тому, у кого на чердаке или в сарае под сеном найдется этот проклятый брезент!
Старик Сентеш удовлетворенно улыбнулся и пошел к двери, с трудом волоча свои искалеченные ревматизмом ноги.
Мока лишь молча вздохнула. Конечно, в госхозе… да и в старом кооперативе… Эх! Когда же здесь будет порядок? Метут сор из одного угла в другой.
Тяжелые предчувствия мучили Дюри Пеллека. Если украденный брезент обнаружат на чердаке у Регины, ее в лучшем случае отправят в деревню к родственникам. А где он найдет тогда ежедневно горячий обед и раз в неделю куриный бульон? Его мать стала совсем плоха. «Долго она не протянет», — говорили друг другу родные и навещавшие ее соседки.