ам, сказал:
— Из всей деревни ты один годишься в председатели.
У Ференца Мока от волнения пересохло во рту. Он вспомнил общее собрание, на котором его не выбрали в правление, свое разочарование и позор. Вот как, теперь они уже жалеют об этом. Рано или поздно правда всплывает, как дает росток семя, затерявшееся среди камней. Драхош сказал: «Не проявляйте нетерпения. Должность председателя кооператива — не тепленькое местечко для пенсионера. Это сито. Кто не подходит, отсеивается. И его сменяют другие». Сменит он. Ференц Мок почувствовал легкое головокружение. Он преодолел его, взяв себя в руки, и посмотрел на своих собеседников. Он увидел перед собой два возбужденных лица — одно пухлое, другое худое, — не сводивших с него жадного взгляда. Хищного взгляда.
Ференц Мок сразу протрезвел. Отпил еще глоток вина, чтобы смочить пересохшее горло. Облокотясь о стол, он в упор смотрел на лица Макаи и Лимпара.
— Ну и что вы от меня потребуете, если я стану председателем? — спросил он прямо и беспощадно.
Те оторопели.
— Как так?
— Ты умеешь отстаивать интересы кооператива.
— У тебя есть опыт ведения большого хозяйства…
— Я не о том, — прервал поток их лести Ференц Мок. — Для себя что вы потребуете?
— Ничего.
— Совсем ничего.
— Одним словом, ничего.
— Самое большое, расплаты за причиненную обиду.
— Самое большое. Да и то, потому что это действительно обида.
— Ладно, — махнул рукой Ференц Мок. — Хватит играть в кошки-мышки. Допустим, я смою вашу маленькую обиду, если стану председателем. Но я не стану председателем только оттого, что вам обоим этого хочется.
С лиц его собеседников исчезла наигранная улыбка. Лимпар насмешливо скривил рот, Макаи насупил густые брови.
Как при заключении всякой сделки, атмосфера стала напряженной. «Я прошу столько-то. А ты сколько дашь?»
— Не только нам двоим этого хочется. Таких много. Но если бы даже я один захотел, чтобы ты стал председателем, ты бы стал им. На то я пока еще Кальман Лимпар.
— Ну-ну! Ты, Кальман, давно уже потерял влияние в деревне.
— Стоит мне пожелать, и наш приходский священник скажет в воскресной проповеди, чтобы Ференца Мока выбрали председателем.
— А как же быть с теми, кто не ходит в церковь?
— Они придут в погребок.
— Молодого Мадараса любит народ. Особенно женщины.
Презрительно усмехнувшись, Лимпар продолжал:
— Ты Ференц, политик и должен знать, что такое массовый психоз, что такое стадо. Через месяц вся деревня начнет кричать, что Мадарас виноват во всех наших бедах. Мадарас виноват, что мы вступили в кооператив, заработали мало трудодней, отстаем в работе, Мадарас виноват, что пришла осень, что понос у ребенка… Уж поверь мне.
— Ага, — пробормотал Ференц Мок и подумал: значит, они ненавидят Дани и непременно спихнут его. И тогда он, Ференц Мок, станет председателем, угодным народу. Он самый подходящий для такой должности человек. Еще зимой он говорил об этом секретарю райкома партии… С тех пор он регулярно посылает Драхошу докладные записки, как можно то-то и то-то сделать хорошо и как плохо делает все теперешний председатель. Теперешний председатель отсеется.
Он вышел из-за стола, снял с вешалки свою шляпу. Макаи и Лимпар не спускали с него глаз.
— Ты уже уходишь? — подскочил к нему хозяин. — Мы еще не обсудили дела во всех подробностях.
— Я не имею никаких дел с кулаками, — отрезал Ференц Мок и, ступая на персидский ковер, направился к двери. Он оставил в стакане недопитое вино.
Народ отказывался выходить на работу. Мока была страшно расстроена, а отец ее сказал хладнокровно:
— Этого следовало ожидать.
— Почему? — с удивлением спросила она.
— Люди не довольны руководством. Вернее, молодым Мадарасом.
— Не довольны? — поразилась Мока. — Почему?
— Я узнал об этом впервые недели две-три назад. Стало быть, недовольство возникло еще раньше. Кое-что я слышал… — И Ференц Мок злорадно усмехнулся.
— От кого вы слышали? — спросила девушка.
— От многих.
— Но все-таки от кого?
— Сначала от Лимпара…
И после некоторого колебания, поборов смутные угрызения совести, Ференц Мок рассказал об ужине у Макаи, умолчав о том, что ему предлагают стать председателем, он просто постеснялся дочери.
— Но, папа… — Пришедшая в негодование Мока с трудом подбирала слова. — Если вам так давно все известно, почему вы не приняли мер?
— А почему я должен был принять меры?
— Но это… ведь это… заговор. Сознательный саботаж.
— Почему? Разве люди не вправе быть недовольны руководством? Кто назначал председателя? Государство? Партия? Нет. Его выбрали члены кооператива. Точно так же они могут его сменить. В кооперативе полная демократия.
— Правильно. Но кооператив состоит не из двух кулаков.
— Они лишь выразили недовольство народа. Ты же видишь, не работают не только эти двое, а большинство.
— Потому что людей подстрекали. Потому что их натравливали на Дани.
— И надо было натравливать их на Мадараса.
— Как это понимать? — спросила Мока, пораженная словами отца.
— Меня ничуть не удивляет, что все недовольны Мадарасом. Я с самого начала им недоволен. Что тебя поражает? Ты тоже возмущалась, когда узнала, что он стал председателем.
Нежная кожа на лице девушки стала постепенно краснеть.
— Но он… он… с тех пор переменился.
У Ференца Мока вдруг зародилось подозрение.
— Уж не вскружил ли Мадарас тебе голову? — встревожился он.
— Да что вы? Разве можно, папа, вскружить мне голову? Но только я вижу… Весной он не соглашался обмерить снова приусадебные участки, а теперь сделал это.
— В том-то и беда, что он еще раз обмерил участки лишь для отвода глаз.
— Папа… ну, кулаки на него злятся. Разве это не доказывает, что он переменился?
— Нет. Это доказывает только, что он не устраивает ни их, ни нас. Он ни рыба ни мясо. А такие и господу богу не угодны. — Мок спохватился, что упомянул бога, и смущенно прибавил: — Старая истина.
— О нем нельзя сказать ни рыба ни мясо… Просто он на полпути, отошел от них и приближается к нам.
— Я уже видел однажды такого человека, который всю жизнь только и делал, что «приближался».
— Такого вы могли видеть лишь среди буржуев.
— А что из себя представляют крестьяне? Это предприниматели. Те же буржуи, только помельче.
Спор прекратился. Мока беспомощно замолчала. С тех пор как она вернулась домой из госхоза, у нее впервые возникла стычка с отцом. Она твердо знала, что не влюблена в Дани. Любви она не отводила главного места в жизни. Ей уже исполнилось двадцать три года, и она еще ни разу не влюблялась по-настоящему. Мока не жалела об этом, не искала любви, не тосковала по ней. Увлеченность работой и честолюбивые замыслы заполняли до краев ее жизнь. Но бывали у нее и горькие минуты, когда она видела детскую коляску и девушек, самозабвенно отплясывающих с парнями. Порой она чувствовала себя одинокой, отторгнутой людьми.
Мока знала, что влюбится лишь в такого мужчину, который не только понравится ей, но ответит ее высоким разносторонним требованиям. И для нее важнее всего было, каково его призвание, цель, которой он смолоду посвятил свою жизнь. А Дани действительно пока еще не отвечал ее требованиям. Но может быть, она предубеждена против него, думала Мока. И справедливо ли такое предубеждение?
— Значит, папа, вы совершенно не боретесь с этим заговором? — спросила она.
Ференц Мок, уже уткнувшийся в газету, раздраженно ответил.
— Почему я должен бороться? Моя задача — укреплять кооператив, а не защищать отдельные личности.
— Да, отец, но вы ничего не делаете для кооператива.
— До сих пор я делал все от меня зависящее. И теперь пытаюсь, — назидательно сказал Мок и обиженно снова углубился в чтение газеты.
Девушке хотелось спросить, не могут ли они предпринять что-нибудь сообща, а пожалуй, даже втроем, вместе с Дани, но она воздержалась. Она отдавала себе отчет в том, что отец им все равно ничем не поможет. Более того, он будет посылать в район докладные записки, не отражающие истинного положения вещей. И райком, наверное, не окажет им необходимой помощи. Это самое ужасное.
Полночи не спалось Ференцу Моку. После переговоров с кулаками он решил подождать, пока они спихнут Дани, а потом начать действовать. Но он не учел, что в кооперативе сильно ослабла трудовая дисциплина.
Теперь он не знал, как себя вести.
Если он выступит против забастовки, то укрепит положение ненавистного соперника.
Если не выступит, то где же его совесть, совесть коммуниста?
Ведь забастовка наносит значительный ущерб народному хозяйству и разлагающе действует на сознание ее участников.
Беда, конечно не представлялась ему непоправимой. Правда, летом пятьдесят шестого года, размышлял он, еще задолго до настоящей контрреволюции, началось точно такое же разложение в кооперативах. Не у них, а в сельскохозяйственных товариществах, куда загоняли тогда людей. Но теперь, три года спустя, разложение не грозит гибелью кооперативам, потому что государство не допустит этого. Государство в состоянии обойтись без доходов некоторых плохих коллективных хозяйств, пока люди не поймут — очевидно, на своем горьком опыте, — что должны работать в кооперативе. Сейчас крестьяне еще могут сопротивляться, у них хватит запасов на год и даже на два. Но потом им не обойтись без кооператива…
Такие рассуждения принесли Ференцу Моку сомнительное успокоение. Ни народное хозяйство, ни крестьяне не пострадают от забастовки, решил он. Значит, пострадает только молодой Мадарас?
Но, видно, все не так просто. Хотя бы потому, что ему, Ференцу Моку, не спится.
Его долг — защищать интересы партии. А каковы сейчас интересы партии у них в деревне? Как можно скорее укрепить кооператив.
Молодой же Мадарас, судя по всему, не способен справиться с этой задачей. И вполне естественно: его сознание полно капиталистических пережитков, Хотя Мадараса выбрали председателем путем «демократических» выборов, вместе с назначением его не наградили теми качествами, которые сделали бы из него хорошего председателя.