— Мы еще на знаем, хочет ли Мадарас вступить в партию, — осторожно сказал Ференц Мок. — И пока что это все равно ничего не решает. Нам ведь надо сейчас добиться успешного окончания осенних работ. Давайте лучше обсудим, что мы можем тут сделать.
И, обсудив, они решили лично переговорить со всеми людьми, и в первую очередь с теми, на кого можно было хоть как-то рассчитывать. Объяснить им, что интересы кооператива не противоречат их интересам.
Прохазка же думал про себя: пусть только восстановится порядок, а потом он поднимет вопрос о секретаре парторганизации. Действительно, в чем же дело: они либералы или Ференц Мок сектант? Ведь, несомненно, кто-то из них не прав.
Попытки коммунистов наладить работу в кооперативе ни к чему не привели. Бригадирам приходилось каждое утро объезжать на велосипедах деревню, но все меньше и меньше людей выходило в поле. Пятьсот хольдов кукурузы, картофеля, сахарной свеклы было еще не убрано.
Сначала Дани не понимал размеров бедствия. Он вспоминал о том, что слышал на районных совещаниях, и ему не хватало пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз жаловались председатели других кооперативов, что не могут даже к полудню выгнать людей на работу. «Видно, это общая болезнь и до нас теперь тоже дошла зараза», — думал он. Дани не мог допустить и мысли, что народ, слывущий в округе трудолюбивым, способен оставить гнить на полях богатый урожай. Кризис пройдет, и все наладится, утешал он себя.
После того как Дани выбрали председателем, он был всегда в курсе всех событий. Если в шесть часов вечера что-нибудь случалось в поле или на противоположном конце деревни, четверть седьмого он уже знал об этом. В семь часов десятый человек докладывал ему о происшедшем.
Теперь между ним и людьми точно выросла невидимая стена. Сперва крестьяне, отлынивавшие от работы, в разговоре с ним выставляли избитые предлоги, потом личные обиды. Затем общее недовольство поглотило личные обиды, как сорняк впитал грунтовые воды.
— Знаешь, сынок, — сказал Мадарасу Андриш Сентеш, — народ неохотно работает, если не видит в том никакого проку.
Дани сам был крестьянином и знал, что в деревне употребляют слово «прок», когда стыдятся произнести слово «деньги».
— А почему нет проку? — с удивлением спросил он. — Все лето мы платили людям аванс и роздали зерно.
Старик посмотрел на Дани усталым взглядом.
— Дело известное, сынок… Я только передаю тебе, о чем толкуют люди. Они боятся, что даром проработали весь год и у них не будет с этого проку.
— А как они думают, откуда может быть прок? У нас такие же земельные наделы, как и раньше. Эта земля в прошлом году кормила деревню, почему не прокормит теперь?
— На меня, сынок, ты можешь положиться. А народ прямо свихнулся. Ложные слухи всех сбили с толку. Вчера вечером в трактире один мужик просипел: «Я и сидя на корточках дождусь, пока придут американцы».
— Народ взбаламучен. Но кто взбаламутил его?
Дани подозревал своего дядю. Но чем больше он думал, тем менее вероятным казалось ему подобное предположение. Как бы глубоко ни ненавидел его этот озлобленный, хитрый человек, у него нет такого влияния в деревне, чтобы взбаламутить чуть ли не весь народ. И если все-таки это дело его рук, то почему недовольные не поминают Дани Мадараса? Почему все говорят только о деньгах?
«Впрочем, неплохо было бы знать, как в нашем кооперативе и вправду обстоят дела», — подумал Дани и, так как Мока поддержала его, принялся вместе со старшим бухгалтером тетей Жофи подсчитывать предполагаемую стоимость трудодня. Основная часть урожая оставалась еще на полях, но по тому, что уже убрали, можно было определить среднюю урожайность.
Неделю просидели они над предварительным балансом.
Между тем агроном и бригадиры пытались наладить работу. Нос каждым днем они все больше падали духом.
В полях не было ни души, но зато деревня бурлила. Словно непрерывно тянулся воскресный вечер, непрерывно, целыми днями.
Трактир с утра до вечера был битком набит. Туда приходили бригадиры, чтобы созвать людей на работу, и застревали там. После третьего стакана вина с содовой они вздыхали:
— Эхе-хе! Господи! Будет еще такая жизнь, как в прошлом году, когда у меня уродилось столько свеклы, что я получил из нее семьсот пятьдесят кило сахара!
Но и в прошлом году народ был недоволен.
Однажды утром в контору прибежала взбудораженная Мока.
— Семнадцать человек! — воскликнула она, постучав по столу своей записной книжкой. — Семнадцать человек!
Сидевший за письменным столом Дани посмотрел на нее и все сразу понял. Встав с места, он закурил и в растерянности подошел к окну.
— Если начнутся осенние дожди, у нас все сгниет в поле, — продолжала она.
— А что я могу сделать? — через плечо бросил он.
Эта его любимая фраза давно уже раздражала Моку. Она сразу вспылила:
— Видишь ли, если бы ты в пятьдесят шестом году не разгромил наш старый кооператив, у нас было бы теперь процветающее большое хозяйство!
Дани, потрясенный, даже не взглянул на девушку. Он не в состоянии был произнести ни слова.
— Не ссорьтесь, — вмешалась тетя Жофи, оторвавшись на минуту от своих подсчетов. — Не хватает только начать нам нападать друг на друга.
Тонкая кожа на лице у Моки покраснела. Она отвела взгляд от Дани и, вздохнув, сказала:
— Нужны уборочные машины.
— Да, — согласился Дани и закурил вторую сигарету. — Через год будет машина. Но она не окупается на маленьких земельных участках.
— Как это не окупается! Если МТС согласится снять урожай, пусть забирает его себе. Мы не дадим ему гнить в земле. По крайней мере не будет убытка народному хозяйству.
— У нас нет на это договора с МТС, — возразил Дани. — Есть только на осеннюю глубокую вспашку.
— Авось найдется у них лишняя машина, — с надеждой проговорила девушка.
Дани пожал плечами, что означало: надо попытаться.
Летом чуть не прервалось строительство скотного двора, потому что нечем было поднимать железобетонные балки. Лишь через месяц, согласно плану, должны были прислать со стройки подъемный кран. Тогда Мока отправилась в город и до тех пор ходила там по стройкам, заводам и всяким учреждениям, пока в советской военной комендатуре не выпросила подъемный кран, смонтированный на грузовой машине. Вероятно, вспомнив теперь об этом, девушка в нерешительности встала и, застегнув свою брезентовую куртку, сунула в карман записную книжку.
— Я попытаюсь. Мы ничем не рискуем.
Через три дня она вернулась измученная, грязная, но торжествующая. В одном опытном хозяйстве ей удалось раздобыть новую кукурузоуборочную машину, присланную туда для испытания.
До тех пор в деревне никто не видел, чтобы кукурузу убирали машиной, хотя о спутнике — на основе статей из журнала «Наука и жизнь» и газеты «Непсабадшаг» — велись бесконечные споры в трактире и на площади перед церковью. А сейчас на глазах у людей эта необыкновенная машина так бункеровала кукурузу, что любо-дорого было смотреть.
У членов правления сразу повысилось настроение. Они наперебой зазывали к себе на обед, ужин и ночлег ловких молодых механизаторов, как прежде двух советских солдат, обслуживающих подъемный кран.
Дани почувствовал огромное облегчение, хотя его и огорчали результаты предварительного баланса, настолько огорчали, что он боялся поделиться с кем-нибудь своими опасениями. Вместо запланированного сорока одного форинта на трудодень пришлось двадцать пять. Правда, трудодней получилось вдвое больше, чем намечали.
Еще вчера вечером он оповестил людей, что завтра на рассвете все силы должны быть брошены на свекольное поле.
И теперь Дани не верил собственным глазам: на работу вышли только двадцать пять человек! Ему казалось, что он сумел убедить вчера всех, с кем беседовал, а на работу вышли только двадцать пять членов кооператива и их шестеро: председатель, агроном, сторож и трое бригадиров. Перед Дани простиралось свекольное поле, перерезанное светлыми полосами стерни. И вдалеке по холмам, которые тремя грядами возвышались друг за другом, вилась дорога; она словно делала разбег, чтобы взобраться с равнины на гору. В осеннем тумане вырисовывались черные колья и общипанные, взлохмаченные виноградные лозы. Там сорвал Дюри Пеллек кисть винограда. Не тогда ли все пошатнулось?
Заместитель председателя Иштван Прохазка, глаза которого сверкали от возмущения, перестал наконец ругаться и сказал:
— Ничего не остается. Давайте приниматься за дело. Может, к концу года управимся.
— Управимся, если пособит рота солдат.
— Ничего лучше ты не придумал?
Все смотрели на Дани. Проглотив горькую слюну, скопившуюся во рту, и взяв себя в руки, он бросил как можно спокойней:
— Пошли в деревню. Будет собрание.
— Сейчас?
— Как только сойдется народ.
К десяти часам в клуб набилось полно людей; пришли даже женщины, оставив дома недоваренный обед. Не позвали только тех, кто сидел в трактире, так как Дани предупредил, что не желает видеть на собрании пьяные рожи; не оберешься неприятностей и с трезвыми, если можно еще кого-нибудь назвать трезвым в этой деревне. В клубе было полно народа, на что Дани и не рассчитывал. Бригадиры распространили слух, будто кооператив будет выдавать аванс. Когда все собрались в клубе, выяснилось, что это неправда, но никто уже не ушел домой, хотя настроение у всех испортилось.
Встав с места, Дани подождал, пока установится тишина. Лицо у него было бледным и хмурым.
— Люди! — начал он. — Вот уже неделю в кооперативе стоит работа. У нас не убраны картошка, свекла. Если пойдет дождь или снег, то все сгниет. Чтобы вырастить такой урожай, мы целый год проливали пот. Пахали, сеяли, удобряли землю минеральными удобрениями, много раз рыхлили ее, пололи сорняки. Если мы не снимем урожай, то потерпим еще больший убыток, чем если бы оставили землю под паром. У нас в деревне еще никогда не случалось ни того ни другого. Наш народ слывет далеко в округе трудолюбивым. Кулак из Сигеткеза всегда рад был жениться на здешней девушке. Ведь если и маловато землицы давали ей в приданое, зато она умела работать за троих…