Когда хозяйка принесла лампу, он спросил ее:
– Скажите, кто эта молодая особа, которая ездит верхом на низкорослой, неприметной такой серой лошадке?
– Молодая особа, сэр? На серой лошади?
– Да, она повстречалась мне за деревней. Повернула к башне, в старую аллею.
– Пресвятая Богородица! – воскликнула добрая женщина. – Да ведь это красавица Мурраг.
– Мурраг? Ее так зовут? M-да! Старинное ирландское имя, ничего не скажешь.
– Да, имя старое, ваша честь. Еще до прихода англичан они были королями и королевами в Коннахте. И у нее самой, говорят, лицо как у королевы.
– Правильно говорят. Вот что, миссис Дойл, принесите-ка мне разбавленного виски. Очень обяжете.
Его подмывало спросить хозяйку, живет ли в башне вместе с красавицей Мурраг кто-нибудь вроде отца или брата, но он придерживался принципа «Словами делу не поможешь», особенно в подобных пикантных случаях. Поэтому, сев к огню, он принялся услаждать себя воспоминаниями о том, какой взгляд подарила ему прекрасная незнакомка, и в конце концов пришел к выводу, что даже самого незначительного повода будет достаточно, чтобы явиться к ней с визитом.
Выдумать на месте любой предлог всегда было для Рингвуда парой пустяков, а потому на следующий же день после обеда, переодевшись, он отправился к заброшенной аллее. Войдя в ворота, он оказался под сенью влажных от дождя, раскидистых деревьев, которые так разрослись, что под ними уже сгущалась вечерняя мгла. Он посмотрел вперед, рассчитывая увидеть в конце аллеи башню, но аллея поворачивала, и башня скрывалась за сомкнутыми стволами.
Дойдя до конца аллеи, он увидел вдали чью-то фигуру и, присмотревшись, узнал в ней прекрасную незнакомку, которая стояла у входа, будто поджидая именно его.
– Добрый день, мисс Мурраг, – сказал он еще издали. – Простите за вторжение. Дело в том, что всего месяц назад я имел удовольствие встретить в Корке вашего дальнего родственника…
Когда он подошел поближе и вновь увидел ее глаза, слова разом застыли у него во рту, ибо взгляд ее был куда сильнее пустых слов.
– Я знала, что вы придете, – сказала она.
– Боже! – воскликнул он. – Как я мог не прийти! Скажите, вы здесь одна?
– Совершенно одна, – ответила она и протянула ему руку, словно собираясь вести за собой.
Благословляя судьбу, Рингвуд хотел было взять ее за руку, как вдруг на него бросилась ее поджарая собака и чуть не сшибла его с ног.
– Лежать! – крикнула она. – Назад! – Собака съежилась, заскулила и отползла в сторону, прижимаясь брюхом к земле. – С ним иначе нельзя.
– Хороший пес, – сказал Рингвуд. – Видать, малый не промах. Люблю борзых. Умные собаки. Что? Ты хочешь поговорить со мной, старина?
Ухаживая за женщинами, Рингвуд имел обыкновение делать комплименты их собакам, но на сей раз зверь и правда скулил и урчал необычайно выразительно.
– Молчи! – сказала девушка, опять замахнувшись. И собака затихла. – Паршивый пес. Вы пришли сюда для того, – сказала она Рингвуду, – чтобы расхваливать эту подлую тварь, жалкую дворнягу? – Тут она снова бросила на него взгляд, и он разом забыл про несчастную собаку. Она протянула ему руку, он взял ее, и они пошли к башне.
Рингвуд был на седьмом небе. «Вот повезло, – думал он. – Уламывал бы сейчас эту деревенскую девчонку где-нибудь в сыром, вонючем хлеву. Наверняка бы еще распустила нюни и побежала матери жаловаться. А тут – совсем другое дело».
В этот момент девушка распахнула тяжелую дверь и, приказав собаке лечь, повела нашего героя по огромному пустому, выложенному камнем коридору в небольшую комнату со сводчатым потолком, которая если и напоминала хлев, так только тем, что в ней, как бывает в старых каменных помещениях, было сыро и отдавало плесенью. Однако в огне уютно потрескивали поленья, а перед камином стоял широкий низкий диван. В целом комната была обставлена необыкновенно скромно, в старинном вкусе. «Прямо Кэтлин-ни-Холиэн[24], – подумал Рингвуд.– Так, так! Мечты о любви в „Кельтских сумерках“[25]. Похоже, она и не пытается скрыть это».
Девушка опустилась на диван и сделала ему знак сесть рядом. Оба молчали. В доме не было слышно ни звука, только ветер гудел снаружи да собака тихо скулила и скреблась в дверь.
Наконец девушка заговорила.
– Ведь вы из англичан, – мрачно сказала она.
– Не упрекайте меня в этом,– ответил Рингвуд.– Мои предки пришли сюда в тысяча шестьсот пятьдесят шестом году. Конечно, я понимаю, для Гэльской лиги[26] это не срок, но все же, думаю, мы вправе сказать, что Ирландия стала для нас вторым домом.
– Терпимости, – сказала она.
– Будем говорить о политике? – спросил он. – Неужели нам с вами, сидя здесь вдвоем, у огня, нечего больше сказать друг другу?
– Вы бы хотели говорить о любви, – сказала она с улыбкой. – А между тем вы из тех людей, кто порочит доброе имя несчастных ирландских девушек.
– Вы совсем не за того меня принимаете. Я из тех людей, кто живет замкнутой и однообразной жизнью в ожидании единственной любви, хотя порой мне кажется, что это несбыточная мечта.
– Да, но ведь еще вчера вы глазели на ирландскую крестьянку, которая гнала по дороге стадо коров.
– Глазел? Что ж, допустим. Но стоило мне увидеть вас, и я напрочь забыл о ней.
– Такова была моя воля, – сказала она, протягивая ему обе руки. – Хотите остаться со мной?
– И вы еще спрашиваете?! – с восторгом воскликнул он.
– Навсегда?
– Навсегда! – крикнул Рингвуд. – Навеки! – Он вообще предпочитал не скупиться на громкие посулы, только бы не уронить себя в глазах своей дамы. Но тут она посмотрела на него с такой доверчивостью, что он сам поверил в искренность своих слов. – Ах! – вскричал он. – Колдунья! – И заключил ее в свои объятия.
Он коснулся губами ее губ и в тот же миг потерял над собой власть. Обычно он гордился своим хладнокровием, но на этот раз был не в силах совладать со страстью; рассудок, казалось, без остатка растворился в ее жарком пламени. Утратив всякую способность соображать, он только слышал, как она твердит: «Навеки! Навеки!» – а потом все пропало, и он уснул.
Спал он, как видно, довольно долго. Ему показалось, что разбудил его стук открывающейся и закрывающейся двери. В первый момент он растерялся, не вполне понимая, где находится.
В комнате теперь было совсем темно, огонь в камине еле теплился. Чтобы окончательно прийти в себя, он заморгал, прислушался. Вдруг он услышал, как рядом с ним что-то невнятное бормочет ему Бейтс, как будто он тоже спросонья или, вернее, с похмелья.
– Я так и знал, что ты сюда явишься, – говорил Бейтс. – Чего я только не делал, чтобы остановить тебя.
– Привет! – сказал Рингвуд, полагая, что он задремал у камина в деревенском трактире. – Бейтс? Боже, я, должно быть, крепко заснул. Чудно как-то себя чувствую. Проклятье! Значит, это был сон! Зажги свет, старина. Наверное, уже поздно. Пора ужинать. Сейчас крикну хозяйку.
– Ради бога, не надо, – хрипло сказал Бейтс. – Если подашь голос, она прибьет нас.
– Что-что? Прибьет нас? Что ты мелешь?
В этот момент в камине перевернулось полено, слабое пламя занялось вновь, и Рингвуд увидел чьи-то длинные, косматые лапы. И все понял.
Происшествие на озере[27]
Мистер Бизли, бреясь на следующий день после своего пятидесятилетия, обнаружил, что сделался поразительно похожим на мышь.
– Пи-пи-пи, – сказал он сам себе, пожав плечами. – Ну и что с того? Не стал бы я таким, если б не Мария. Помню, как в пору венчания она казалась мне котенком. Как же она повзрослела!
Он повязал узкий галстук и торопливо спустился по лестнице, перепугавшись от одной мысли, что опоздает к завтраку. Сразу после этого надо будет открывать аптеку, которая, как это бывает в небольших городках, занимала его совершенно безо всякой прибыли до десяти вечера. Время от времени туда заходила Мария и, не обращая внимания на покупателей, дотошно все осматривала и отчитывала его за ошибки и промахи.
Каждое утро он находил недолгое утешение, когда разворачивал газету и первым делом прочитывал захватывающую колонку мистера Рипли о чудесах света. По пятницам его ждало еще большее наслаждение: он получал свой любимый журнал «Загадки науки и природы». Чтение его давало мистеру Бизли, так сказать, отдушину среди безнадежного существования, через которую он сбегал из мира невыносимого в царство невероятного.
В то утро невероятное благодатным образом снизошло на самого мистера Бизли. Оно имело форму длинного конверта с письмом на изысканной бумаге из известной адвокатской конторы.
– Хочешь верь, хочешь нет, дорогая, – сказал мистер Бизли жене, – но мне завещали четыреста тысяч долларов.
– Откуда? Дай-ка я гляну! – воскликнула миссис Бизли. – И хватит мять эту бумагу.
– Давай, читай, – сказал он. – Разнюхивай. Как будто от этого деньги твоими станут.
– Ой-ой! – заметила она. – Так мы уже задаемся?
– Да, – ответил он, ковыряя в зубах. – Мне оставили четыреста тысяч долларов.
– Мы сможем, – пустилась мечтать жена, – купить квартиру в Нью-Йорке или небольшой домик в Майями.
– Можешь забрать себе половину денег, дальше делай с ними, что хочешь, – заявил мистер Бизли. – Что до меня, я хочу попутешествовать.
Миссис Бизли выслушала эти слова с испугом, который охватывал ее всякий раз, когда маячила возможность потерять какую-то собственность, пусть даже подержанную и бесполезную.
– Значит, ты меня бросаешь, – произнесла она, – и будешь гоняться за туземками, так? Я-то думала, что ты уже остепенился.
– Единственные туземки, которые меня интересуют, – ответил муж, – это те, которых я видел на фотографиях в статьях Рипли. С настолько оттянутыми губами, что туда можно вставить целую тарелку. А в журнале «Загадки науки и природы» показывали одну с шеей, как у жирафа. Хотелось бы поглядеть на них и на пигмеев, на райских птиц и храмы в Юкатане. Я же предложил тебе забрать половину денег, потому что ты любишь городскую жизнь и светское общество. А мне хочется путешествовать. Если хочешь, пожалуй, можешь поехать со мной.