Однако Анри по-прежнему не терял надежды и каждый вечер ездил на автобусе к себе домой в дальнем конце Прадо. В этот час, в начале мая, улицы Марселя полны золотистого света. Свежая листва бесчисленных платанов добавляет нежно-желтое сияние к лучам заходящего солнца.
Однажды вечером в автобус села девушка. Анри поднял глаза; его великолепный нос указал точно в цель, темные глаза вспыхнули, усики зашевелились, а детский рот надулся, словно укушенный пчелой. Она была из итальянок и прекрасна, как кисть черного винограда – ее кожа отливала темным румянцем. Этот румянец оттенял дивный, нежнейший пушок над верхней губой, которая была колдовски вздернута вверх. Глаза ее походили на глаза газели, овал лица был мягким, а фигура – девически легкой и в то же время округлой, что вызывает восхищение у любого мужчины, но особенно у того, чья собственная филейная часть под дешевыми тонкими брюками тоща, будто шпилька для волос.
В довершение ко всему одета она была очень просто: на ней было невыразительное черное платье, которые так любят зажиточные крестьяне, куда более богатые, чем бухгалтеры. Ладони скрывали черные хлопковые перчатки. Должно быть, она происходила из старомодной благочестивой семьи, которая вырастила ее вдали от всяческих сомнительных мыслей и мнений. Старомодные люди всегда чрезвычайно щепетильно относятся к приданому. Анри восхитился, одобрил и влюбился.
«Конечно, – думал он, – мне еще придется завоевать ее привязанность, заручиться согласием ее семейства и накопить целую гору денег. Все это возможно, но как завязать с ней знакомство? В любой момент она может выйти из автобуса. Если я с ней заговорю, она или мне ответит, и в этом случае окажется не столь добродетельной, как выглядит, или же не ответит, и я ее больше никогда не увижу». Здесь Анри столкнулся с одной из величайших дилемм человечества, которая, к сожалению, удостоилась должного внимания со стороны философов.
Однако судьба была полностью на его стороне. Автобус на целую минуту остановился на углу, где цыганское семейство давало традиционное представление. На стремянке тревожно покачивался козел, рядом стоял облезлый медведь и переставлял лапы, меланхолически вспоминая дрессировку, а нервная обезьянка протягивала прохожим маленький бубен, чтобы те бросали туда монетки.
Девушка, наивная, как ребенок, была целиком поглощена этим скудным представлением. Она прижалась лицом к стеклу, восторженно улыбаясь, и обратила ясный взор на пассажиров, чтобы узнать, нравится ли им спектакль. Анри подался вперед и, набравшись храбрости, произнес тоном светского человека:
– Какая милая эта обезьянка.
– Да, мсье, очень милая.
– А медведь какой забавный.
– Да, мсье, очень забавный.
– И еще козел. Для домашнего животного он прямо артист.
– Да, мсье, и вправду артист.
– Цыгане очень живописны с виду, но народ они плутоватый.
В этот момент автобус дернулся вперед. Великолепный разговор был прерван, но знакомство состоялось, да так просто и невинно, что у самых требовательных будущих мужей не нашлось бы причин для возражений. Анри решился сеть рядом с ней. Тряска автобуса вызывала очень короткие, но очень сладостные прикосновения. Установилось взаимопонимание, с губ срывались банальности, но плечи говорили чрезвычайно красноречиво.
– Мадемуазель, – наконец проговорил Анри, – смею ли я надеяться, что вы немного прогуляетесь со мной в воскресенье?
– Ой, боюсь, вряд ли это будет возможно, – ответила девушка, очаровательно смутившись.
Анри продолжал молить, призвав на помощь все свои чувства, и наконец чаровница, которую звали Мари, решила, что сумеет преодолеть все мешающие обстоятельства, источник которых, несомненно, заключался в чрезмерной строгости ее воспитания.
Свидание было назначено. Анри, оставшийся один в автобусе, заехал гораздо дальше своей остановки, погруженный в восторги, не поддающиеся описанию. Доплата за билет составила два франка.
Тем вечером он провел у зеркала целый час, помахивая тростью так, как он собирался проделать это в воскресенье. «Нет ни малейшего сомнения в том, – сказал он себе, – что такая трость и такая девушка настоятельно требуют нового костюма от Маркё. Завтра нанесу туда визит». Он нарисовал несколько сердечек, пронзенных стрелами и окруженных инициалами. «Поведу ее в бухточку, – сказал он себе, – и там, сидя рядом с ней на камешке, нарисую что-нибудь подобное на песке. Она догадается, о чем я».
В воскресенье все прошло так, как любой влюбленный может только мечтать. Анри первым прибыл в назначенное место и вскоре увидел ее приближавшуюся фигурку. На этот раз на ней было легкое летнее платье и белые хлопковые перчатки. У нее был вид девочки, отпущенной из школы. «Наверное, у нее очень суровые родители, – подумал Анри. – И это к лучшему. Интересно, с помощью каких наивных оправданий ей удалось ускользнуть из дома».
Поздоровались они так, как только может пожелать сердце. Каждый настоящий влюбленный и некоторые из тех, чьи цели менее достойны, знает, что такое сладкие обещания первых встреч, на которых обе стороны ведут себя с откровенностью и простотой детей и держатся за руки, даже когда идут к автобусу. Дни, которые начинаются подобным образом, нужно проводить на свежем воздухе, и лучшее место для них – глубокие заливы в окружении скалистых утесов под названием «бухточки». Белоснежные камни уходят в зеркально-чистую воду с песчаной оторочкой по урезам – идеальное место для рисования сердечек и стрел. На склонах растут низкорослые сосенки, и под горячим полуденным солнцем так приятно скрыться в их тени.
Анри и его Мари так и поступили.
– Сними перчатки, – попросил он, – и я угадаю твою судьбу.
Она охотно сняла перчатку с правой руки, которую грациозно протянула в его сторону.
– Нет, – возразил он. – Прошу тебя, сними обе перчатки.
Мари залилась краской, замялась и с томительной неспешностью стала стягивать вторую перчатку.
– Похоже, она не очень легко снимается, – заметил Анри.
– Ты слишком многого хочешь, – ответила она. – Это только наше первое свидание. Я не думала, что ты попросишь меня снять перчатки.
«Наконец-то, – подумал Анри, – я нашел простую и добродетельную девушку, которая совершенно уникальна в мире 193… года».
– Мари! – воскликнул он, прижимая ее руки к губам. – Я обожаю тебя всеми фибрами души и умоляю стать моей, я жажду, я сгораю от желания умереть за счастье стать твоим мужем!
– О! – ответила она. – Это невозможно.
– Значит, ты меня не любишь, – проговорил он. – Я слишком рано признался.
– Нет-нет, – возразила она. – Может, и люблю. Но как я могу тебе ответить? Придется ждать год, может, два или даже три.
– И что с того?! – воскликнул он. – Я подожду. Вообще-то, мне надо накопить очень много денег.
Он рассказал ей о планах открыть мебельный бизнес, о ситуации со своей пожилой матерью, с которой другие родственники обращались совершенно отвратительно.
Мари была менее подробна в рассказах о своей жизни. Однако сказала, что обращаются с ней очень строго, и она едва ли может пригласить в дом молодого человека, с которым познакомилась в таком неподходящем месте, как автобус.
– Да, затруднительно получается, – сказал Анри. – Но так, в принципе, и должно быть. Рано или поздно мы что-нибудь придумаем. А до той поры мы обручены, ведь так? Давай приходить сюда каждое воскресенье.
– Мне будет очень нелегко ускользать из дома, – сказала она.
– Не тревожься об этом, – ответил он. – Все устроится само собой. А тем временем мы обручены. Поэтому я могу тебя обнять.
Последовала пауза, во время которой Анри испытал блаженство, доступное лишь молодым людям субтильной комплекции в обществе таких девушек с дивно округлыми формами, как Мари. В конце дня Анри уже представлял свою будущую женитьбу так же подробно, как костюм и трость. «Они правы, – подумал он, – человеку допустимо получить немного счастья за наличные».
Домой он ехал счастливейшим молодым человеком в Марселе или, если уж на то пошло, во всей Франции, а на следующий день принес новую трость на работу, потому что не мог перенести расставания с ней.
В тот вечер в автобусе он внимательно разглядывал людей на каждой остановке. Он чувствовал, что судьба может подарить ему возможность нечаянно взглянуть на возлюбленную. И, конечно, после пары ложных тревог он заметил ее плечо и линию шеи – она стояла на остановке среди кучки людей в двух-трех сотнях ярдов от него. Этот изгиб он узнал бы где угодно.
Сердце у него заколотилось, руки затряслись, и он чуть не выронил трость. Когда автобус остановился, он повернулся, чтобы поздороваться с ней. К его ужасу и смятению, она, похоже, его не узнала и предостерегающе нахмурилась, когда он шагнул ей навстречу.
Анри увидел, что у нее за спиной стоит старик лет восьмидесяти, этакая исполинская развалина с тусклыми ввалившимися глазами, клочковатыми седыми усами в каких-то пятнах и двумя-тремя желтыми зубами во впалом рту. Он уселся рядом с очаровательной Мари и сложил огромные грязные руки, вены на которых выступали, словно веревки, на рукоятке дешевой трости – каком-то ужасе, вырезанном из бамбука. Одет он был в дорогое черное сукно, какое носят зажиточные крестьяне.
Анри впился глазами в эту пару. «Наверное, это ее отец», – подумал он.
Однако взор влюбленного не так-то легко обмануть. Анри совершенно точно знал, что старик ей не отец. Он попытался подвить в себе острое чувство беспокойства. «Он очень старый, – думал Анри. – Куда вероятнее, что это ее дедушка. Возможно, ей приходится что-то от него сносить. Уж очень фамильярно он уселся рядом с ней. Как же жаль, что мы не можем пожениться сразу!»
В этот момент к старику подошел кондуктор и сунул ему под нос машинку с билетами.
– Спросите деньги у мадам, – глухо пророкотал старик.
Анри сидел, будто громом пораженный. «Этого не может быть, – вновь и вновь твердил он себе. – В конечном итоге, что может быть естественнее, чем мужчине называть свою спутницу „мадам“, замужем она или нет, когда он обращается к официанту, к кондуктору или кому-то в этом роде? К тому же старый дурак в маразме и сам не знает, что, черт подери, он говорит. Он думает, что рядом его жена, ее бабушка, он весь в прошлом».