На этой мысли перед его внутренним взором предстала ее левая рука в белой перчатке, которую она снимала так долго и с таким трудом.
«Она чистая, искренняя, серьезная и бесхитростная девушка, – думал он. – Да, но именно потому она с таким трудом снимала перчатку. Искушенная женщина сняла бы обручальное кольцо перед свиданием со мной. И тем ужаснее все это! Нет-нет, я схожу с ума. Он и вправду ее дедушка. Возможно, даже прадедушка. Ты погляди, какой он старый! Людей нужно убивать, прежде чем они доживут до таких лет. Глянь на его рот, на зубы! Одна мысль о том, что он ее муж и ласкает ее! Чушь! Я спятил. Это полный абсурд».
Тем не менее, он до конца недели прожил в ужасных мучениях, когда получил записку, что Мари может в воскресенье вырваться на пару часов. Она будет его ждать на том же месте в два пополудни.
Ничто не могло быть проще и утешительней, чем эта записка, дышавшая невинностью и теплотой. В двух словах были незатейливые ошибки, что всегда придает посланию искренности. Подозрения Анри исчезли так же внезапно, как и возникли. «Каким же я был негодяем! – думал он, спеша на свидание. – Буду молить ее о прощении. Встану на колени. Нет, не в этом костюме. Вообще-то, лучше об этом вовсе ничего не говорить. Не то она подумает, какой же из меня получится муж, если я уже подозреваю ее в связи с этим отвратительным старикашкой? Ах, вот и она! Какая же она милая! Прямо вся светится! Да уж, я заслужил, чтобы мне задали трепку моей собственной тростью».
Она с улыбкой подошла к нему и протянула ему руку в белой перчатке. Взгляд Анри упал на нее, и веселое приветствие умерло у него на устах.
– Кто, – хрипло проговорил он, – кто был этот старик с тобой?
Мари бессильно уронила руку и уставилась на него.
– Это не твой отец, – в отчаянии и гневе продолжал Анри.
– Нет, – ответила она, явно охваченная ужасом.
– И не твой дед! – вскричал Анри. – Это твой муж!
– Как ты узнал?! – воскликнула она.
– Ты обманула меня! – завопил Анри. – Я думал, что ты чистая, правдивая, простодушная, без изъяна. Я… я… я… Неважно. Адью, мадам! Сделайте одолжение, разверните утром газету и поинтересуйтесь, не упал ли какой-нибудь несчастный с бастиона замка Иф.
С этими словами он развернулся и зашагал прочь явно в сторону порта, откуда катера увозят туристов к замку Иф. Мари вскрикнула и бросилась за ним, догнала и схватила за руки.
– Не делай глупостей, – взмолилась она. – Поверь, я тебя обожаю.
– Однако же, – ответил он, – ты замужем за этим жутким старикашкой.
– Но это было до нашего знакомства.
– Значит, таков жребий, мадам. Желаю вам счастья во всем.
– Но, любимый мой, – сказала она, – ты ко мне несправедлив. Он богат. Я была молода. Меня родители заставили. Нельзя же думать, что я его люблю.
– Оставь меня, проститутка! – вскричал Анри.
– Ах, какой же ты жестокий! – ответила она. – С чего тебе меня ревновать? Ты молодой, одет по моде, даже трость у тебя модная. Ты красивый. Ты моя мечта. Как ты мог мне угрожать таким страшным поступком? Старик не проживет вечно. Однажды мы с тобой разбогатеем. Мы могли бы быть счастливы. Анри, разве в прошлое воскресенье, в бухточке, мы были несчастны? Я ведь все та же.
– Что?! – вскричал Анри. – Ты думаешь, мне нужны эти грязные деньги? Могу ли я снова быть с тобой счастлив, думая об этом старикашке?
– Тем не менее, – возразила она, – речь идет почти о миллионе франков.
– К черту миллион франков! – не унимался Анри. – Пускай мы станем останавливаться в лучших гостиницах, путешествовать, даже купим квартиру в Париже. Как я смогу получать от этого удовольствие, представляя тебя вместе с ним?
– Но он же такой старый, – сказала она. – Он почти слеп. Он едва говорит. Он ничего не слышит. Он утратил все свои чувства. Да, Анри, все чувства.
– Как это – все чувства? – переспросил Анри, остывая.
– Все до единого, – ответила она, оглядевшись по сторонам и грустно кивнув Анри. – Все-все-все. Ему восемьдесят лет. Кто может ревновать к восьмидесятилетнему старику? К чему там ревновать? Не к чему, совершенно не к чему.
– Все равно, – настаивал Анри. – Иногда они хуже всех остальных. В тысячу раз хуже. Оставь меня. Дай мне уйти.
– Он просто бревно, – с серьезным видом продолжала она. – Анри, разве возможно ревновать к бревну? Конечно, это тебе не по душе, да и мне тоже, но у меня нет выбора. Но это все-таки не так уж важно. Чего нельзя сказать о миллионе франков.
Анри потребовал десять тысяч заверений и получил их. Таившийся в нем парижанин призывал трезво взглянуть на сложившееся положение. «В конце концов, надо мыслить шире, – подумал он. – При условии, конечно, что ревновать не к чему. Вообще не к чему».
– Я смогу видеться с тобой каждое воскресенье, – сказала Мари. – Я предложила, чтобы он гулял по набережной и пропускал стаканчик с двух дня до шести вечера. Я очень неловко оправдывалась, почему не смогу составить ему компанию, но, к моему удивлению, он охотно согласился. Я ждала массу неприятностей.
– Выходит, он ревнив?! – вскричал Анри. – Бревно не может ревновать.
– Бессилие только усиливает его ревность, – ответила Мари. – В конце концов, разве это так уж неразумно, дорогой?
– И все-таки, – не унимался Анри, – не могу понять, с чего бы ему ревновать. Я ревную, и это естественно. Но бревно…
Мари снова успокоила его с помощью десяти тысяч заверений, и когда он, наконец, попрощался с ней, его счастье было полностью восстановлено.
Оставался лишь один червячок сомнения. «Когда я размышляю о том, – думал он, – насколько я был щепетилен по сравнению с остальными молодыми людьми Марселя, такое положение дел, разумеется, представляется очень несправедливым. Я никогда не тратил деньги на женщин. Никогда не посещал заведения вроде мадам Гарсье. И теперь собираюсь жениться на девушке, которая… Верно, ему восемьдесят. В восемьдесят лет мужчина все равно что бревно. И тем не менее, между нами есть разница. Она породит сотни горьких мыслей, когда мы поженимся. Она такая красивая. А еще этот миллион франков. Как жаль, что у меня будет причина для горьких мыслей! Как дивно она сегодня выглядела! Жаль, что мы не помирились под сосенкой в бухточке. Я смог бы куда спокойнее смотреть на вещи».
В этот момент ему в голову пришла одна мысль. Невозможно сказать, откуда она взялась. Возможно, так проявился сидевший в нем парижанин. «Это, конечно же, сравняет наш счет, – сказал себе Анри. – Это предотвратит горькие раздумья. Она будет от этого только счастливее. В конце концов, не моя вина, что мы не могли пойти в бухточку».
Размышляя подобным образом, он направил свои стопы к известному заведению мадам Гарсье, столь настойчиво рекомендованному сослуживцами Анри. Уютный дом свиданий снаружи выглядел как частный особняк: дверь открывала служанка, проводившая посетителей в приемную.
– Мадам сейчас придет, – сказала служанка Анри, приняв у него шляпу и трость и повесив их на старомодную вешалку. Затем она провела его в приемную и вышла, оставив дверь открытой.
«Какая все-таки прекрасная идея! – думал Анри. – Теперь мы с ней окажемся в одной лодке, и я буду худшим из двоих, как и надлежит мужчине. Как же мы будем счастливы! И, в конце концов, что значит небольшое расточительство, если мы унаследуем миллион франков?»
В этот момент он услышал шаги на лестнице и, очевидно, голос мадам, провожавшей постоянного посетителя.
– Какой дивный сюрприз! – говорила она. – Когда я узнала о вашей женитьбе, я объявила, что мы вас больше не увидим. Дельфина и Фифи были безутешны.
– С чего это вы взяли? – спросил громоподобный бас, от звуков которого у Анри волосы встали дыбом. – Мужчина должен остепениться, мадам, особенно если он уже не так молод, как прежде. Это, так сказать, его долг перед республикой. Однако, мадам, я, слава богу, еще в соку, а мужчине в соку нужно разнообразие. К тому же, мадам, нынешние молодые женщины…
Анри едва не упал в обморок. Со стуком закрылась входная дверь, и шаги владелицы приблизились к комнатке, где он сидел. Он почувствовал, что ему надо выбраться отсюда любой ценой.
– Прошу прощения, мадам, – пробормотал он. – Боюсь, что я передумал. Мне вдруг стало нехорошо.
– Как вам будет угодно, мсье, – ответила старая карга. – Здесь никто никого не заставляет. Но если мсье соизволит, по крайней мере, взглянуть на молодую даму… обменяться любезностями…
– Нет, благодарю вас, – с отчаянием в голосе проговорил Анри, пятясь к выходу. – Мне нужно идти. А вот и моя шляпа. Но трость! Где же трость?
Он удивленно таращился на вешалку, однако трость исчезла. На ее месте последний посетитель оставил дешевую, побитую и потрескавшуюся палку из бамбука.
Придуманный мистер Вельзи[50]
– Звонят к чаю, – сказала миссис Картер. – Надеюсь, Саймон слышит.
Они выглянули из окна гостиной. В дальнем конце узкого неухоженного сада среди буйной красоты доживала свой век маленькая беседка – прибежище Саймона. Яблоня и груша перед ней росли слишком близко друг к другу – для пригородных садов это обычное явление, – ветви их переплетались и почти полностью скрывали беседку. Время от времени фигурка Саймона мелькала на фоне зелени: он с важным видом расхаживал взад-вперед, жестикулировал, строил гримасы и исполнял какие-то таинственные обряды – так часто ведут себя мальчишки, которые проводят долгие послеобеденные часы в дальних углах заброшенного сада.
– Вон он, проказник! – показала Бетти.
– Играет в свою игру, – пояснила миссис Картер. – К другим детям совсем подходить перестал. В беседку к нему зайти нельзя – прямо сцену устраивает. А приходит оттуда – только что с ног не валится от усталости.
– Он что же, не спит после обеда? – удивилась Бетти.
– Ты же знаешь Большого Саймона, – сказала миссис Картер. – Говорит, пусть ребенок выбирает сам. Конечно, ребенок выбирает беседку, а потом приходит домой бледный как полотно.