– Оно и видно, – равнодушно произнес табельщик.
Он вышел из здания и свернул на Оксфорд-стрит, перешел на другую сторону в надежде незаметно дать знак Еве. Как только он ее увидел, цель стала ему ясна. Держа прежний шаг, он вошел в универмаг с дальнего конца, в скобяной отдел, куда еще не долетели новости о его злоключении и где его никто не знал в лицо.
Он вошел через служебный вход в лабиринт коридоров и пробрался в укромный уголок в кладовке, где можно спрятаться до закрытия. Так он там и лежал, закрыл глаза и сложив на груди руки, словно покойник, но в голове у него тикали часы.
Ровно в семь вечера он поднялся и на цыпочках направился к выходу. Он был спокоен, собран и совершенно не похож на прежнего себя. Да и все вокруг казалось совсем другим. Сквозь ставни чуть пробивался солнечный свет, высокий стеклянный купол отливал синевой, галереи были погружены во тьму. Лестницы взмывали ввысь там, где на них падал свет, и замирали в полете там, где наступала темнота. Огромные слои теней, словно башенные фасады падающих мечтаний, громоздились подобно небоскребам новоявленного города и тянулись вверх вдоль этажей до самого купола. Сторож, обитатель теней, неторопливо шагал по съеживавшимся владениям света. Альберт, чуть темнее всех, следовал за ним, чернее и тише сторожа, еще более напоминая порождение тьмы.
Сторож вошел в главный зал, прошел через французский отдел и исчез в огромном пятне темноты на дальней стороне. Альберт, полностью владея ситуацией и зная, через сколько именно минут сторож вернется, бесшумно побежал вперед.
Он сдвинул чехлы от пыли. Манекены сгрудились под ними, прижавшись друг к другу, словно пленники в яме древнего покинутого города. Какие-то стояли прямо, не в силах расслабиться, напряженно ожидая нового оскорбления. Какие-то стояли на четвереньках лицами вниз, ожидая спасительного утешения слез. Остальные со скованными ужасом лицами сидели, вытянув ноги и бессильно опустив руки, и тупо глазели во тьму чернее ночи.
– Ева, – прошептал Альберт. – Ты где?
Она сидела немного поодаль от остальных, словно ждала, чтобы ее забрали.
– Ты знала, что я приду, – сказал Альберт, поднимая ее. Она упала, прильнув лицом к нему, ее губы коснулись его щеки. – Тебе холодно, – продолжал он. – Ты привыкла к своей постельке.
Он поднял чехол от пыли и обернул его вокруг ее шеи. Бледно-серая ткань скрыла их обоих.
Эта закутанная двойная фигура, ходячее объятие жизни и смерти, этот дивный кошмар под покровом облака из хлопка теперь бесшумно бежал, чуть спотыкаясь, по легким спиралям резного железа, через летучие мосты. Вот они огибают галерею под потолком, вот пропадают во тьме, вот взмывают еще выше, по-прежнему стремясь вверх, словно паук, и наконец, добравшись до самых верхних коридоров, исчезают в убежище небольшой кладовки.
Альберт закрыл дверь, расстелил импровизированную постель из оберточной бумаги, положил на нее Еву, устроив головой у себя на коленях, и укрыл обоих чехлом от пыли. Ева глядела на него. Тусклый свет еще пробивался туда сквозь круглое, будто иллюминатор, оконце. Он видел ее глаза, спокойные и неподвижные. Они глядели на него оценивающе, рассматривали неровные и слабые черты его бледного лица, его спутанные редкие волосы. И все-таки он был ее спасителем. Более того, поскольку это была всего лишь работа, он был для нее единственным мужчиной во всем мире. Если она когда-нибудь любила, то должна любить его. Каковы бы ни были ее воспоминания, теперь в них нет больше никого. Все остальные – чудовища, кошмарные в слепоте своей. При всей его ничтожности он был единственным живым существом, которое она могла бы любить. «Что мне делать?» – думал Альберт, захваченный врасплох ответственностью, которую возложила на него поразительная игра случая, вынудившая ее полюбить его, а его – самому сделаться достойным этой любви.
Грозный рассвет отвлек его от тысячи высокодуховных вопросов и задал один очень практический.
– Тебя нельзя здесь оставлять, – сказал он. – Что же мне делать?
Альберт не был человеком действия. Дух его был слаб, надломлен и связан сотнями условностей покорного рабского труда. Он согнулся и обхватил голову руками, менее озабоченный проблемой, нежели взглядом голубых глаз Евы, ожидавшей решения.
Внезапно он встал.
– Придумал, – сказал он. – Они меня вынудили. Ничего страшного. Делай так, как я скажу. Верь мне. – Он сделал ударение на слове «мне». Потом поднял Еву и поставил ее в угол, как обычный манекен. – Не шуми. Я тебя отправлю, как сказано в инструкции.
Он вышел на окутанную тенями лестницу, в полутьму утра, совершенно не похожую на вечерние сумерки. Сам Альберт точно так же изменился. Он был уже не тенью, мечущейся из одного угла в другой, будто крыса, но уверенным и решительным молодым человеком. Он был полностью готов, если встретится с ним лицом к лицу, оглушить ночного сторожа рулоном синтетической ткани, или набросить ему на голову пояс, если их пути пересекутся в отделе женского белья, или заткнуть ему рот перчаткой в перчаточном отделе, или придушить его чулком в отделе трикотажа, или сбить с ног огурцом в овощном отделе. Он искренне надеялся, что встреча не произойдет в секции ножевых изделий, поскольку Альберт был мягчайшим и тишайшим из всех людей на земле и не выносил вида крови. По счастью, ночной сторож не ждал ограблений в шесть часов утра в июне и уже сидел в своей каморке в подвале, занимаясь приготовлением бодрящей чашки какао, чтобы избавиться от дурного влияния ночного воздуха.
Не знавший этого Альберт, решительно настроенный в случае необходимости разобраться хоть с десятком сторожей, был опьянен своим единственным смелым поступком и достигал все новых высот. Собрав для Евы полный гардероб, чуть более пестрый, чем тот, к которому она привыкла, Альберт направился прямиком в главную контору и подошел к столу с бланками спецзаказов. Найдя стопку бланков, он выбрал имя из лежавшего на столе списка покупателей: Реймонд Пинкни, эсквайр, 14 Малбер-гроув, Хэмпстед. Он вписал адрес в бланк, затем добавил: «Один манекен, спецзаказ, доставка в 9 утра…».
– Черт подери, какой нынче день? – пробормотал Альберт.
У него упало сердце: он погиб, допустил роковую оплошность, с которой начинался крах всех величайших преступников. Но нет! На стене висел календарь, вчера была пятница, потому что надо было приготовить белье в стирку, значит, сегодня суббота.
– Кто сказал, что я сумасшедший? – проговорил он.
И вписал: «Доставка в 9 утра, суббота 14 июня, срочно». Теперь штамп. Он заглянул в средний ящик стола и сразу увидел искомое. Все шло как по маслу. С легким сердцем он прикарманил немного наличных на расходы и поспешил обратно к Еве.
Она смотрела на него вопросительным взглядом.
– Не волнуйся, – сказал он. – Я вел себя как мужчина. Сейчас я тебя заверну. Конечно, после того как одену.
Альберт одел Еву. Это было нетрудно. Обернул в серую бумагу, оставив щелочку для света и воздуха. Затем сел и стал ждать, пока пробьет восемь. Все долгое время ожидания он просидел так же неподвижно, как Ева. Он не смел ни двигаться, ни думать, ни даже глубоко дышать – сидел, стянув жгутом свою храбрость, которая начала его покидать. Он вообще не слышал, как настало семь утра, не слышал звяканья ведер уборщиц, не слышал гула пылесосов. Лишь по последнему отголоску бронзового боя он понял, что часы пробили восемь.
Он подхватил Еву и побежал по черной лестнице к грузовому лифту, который с грохотом привез его во двор, откуда, не мешкая, вышел на улицу, сказав равнодушному сторожу:
– Спецзаказ. Надо поймать такси.
Выйдя на улицу, Альберт огляделся по сторонам. «Господи, что же я наделал?» – подумал он. Прохожие глазели на него – в любую секунду они догадаются и бросятся на него. Он забыл про такси, все его мысли, вся воля сосредоточились на том, чтобы не перейти на бег.
Альберт машинально повернул в сторону дома. Четыре раза он видел вдали полицейского и шагал отяжелевшими, будто свинцовыми ногами под его жутким взором, пока не оказывался с ним лицом к лицу, переходя тонкую грань между нарочито беззаботным приближением и бегством, равноценным признанию вины, а потом спиной чувствовал взгляд блюстителя порядка и ждал сурового окрика.
Он миновал стайку детей, спешивших в школу.
– Гляди-ка, что он несет! – закричали они. – Привет, Джек-потрошитель!
Он не обедал, не ужинал, не завтракал и не спал. Утреннее солнце уже припекало. Ева, которую в магазине он носил с разбойничьей удалью, становилась тяжким грузом. У него ныли суставы, подгибались колени, кружилась голова. Каждый из тысяч прохожих гнался за ним. Никогда еще ни один человек в мире не чувствовал себя таким загнанным и не шел так мучительно медленно.
Наконец он свернул на убогую улочку, где снимал жилье. Ввалился в вонючий подъезд. Хозяйка, следившая за ним из подвального окна, окликнула его со ступенек кухни:
– Это вы, мистер Бейкер?
Альберт остановился как вкопанный. Его комната была на втором этаже, но в мыслях своих он уже видел ее так отчетливо, как если бы стоял на пороге: ее полумрак, духоту, возможность побыть несколько часов наедине с Евой. Больше он ни о чем не думал. Единственным его желанием было всего несколько часов побыть у себя в комнате. Ради этого он пересек столько адских улиц, а теперь по голосу хозяйки понял, что больше никогда не увидит своего жилища. Он заплакал.
– Да, это я, миссис Баджен, – сбивчиво проговорил Альберт в промежутках между всхлипываниями.
– Мистер Бейкер, тут вас спрашивали! – прокричала хозяйка. – Похоже, полицейские в штатском. Хотела бы с вами переговорить. Сейчас же. Я…
– Хорошо, миссис Баджен, – ответил Альберт. – Через минутку спущусь, вот только в туалет схожу.
Он позволил себе отдышаться несколько секунд, потом снова подхватил Еву и выполз через парадную дверь на убогую улочку. Дойдя до угла, он увидел Прэд-стрит и ехавшие по ней такси.
– Надо взять такси, – сказал он вслух, словно все еще обращался к сторожу на выходе из универмага. – Сам не знаю куда.