– Предлагаю попросить мистера Блая заняться сбором средств у жителей, – сказал садовник викария.
– Прошу поддержать, – подхватил кузнец.
– Если мистер Блай сделает нам одолжение, – подытожил секретарь, вопросительно поглядев на местного констебля, чье официальное положение естественным образом выдвигало его на столь ответственное дело.
Мистер Блай важно кивнул в знак согласия, предложение было единогласно принято, внесено в протокол, и собрание закончилось.
На следующее утро мистер Блай сел на велосипед и неспешно покатил в сторону усадьбы.
– О господи! – вскрикнул Альберт, глядя на него из-за живой изгороди. – Нас выследили.
Согнувшись пополам, он бросился к своей комнатке на конюшне.
– Бежим, Ева, – сказал он. – Ничего не вышло. Все кончено. На этот раз он не сможет нас спасти. Там полиция.
Он подхватил Еву и под прикрытием полевых изгородей бросился к лесу у подножия холма, а оттуда по деревенским проселкам вдоль стоявших под паром летних полей. Он полз через высокую кукурузу, при малейшей возможности прячась в лесах, перебегая через попадавшиеся на пути дороги. Иногда на него кричали крестьяне, на него бросилась собака, когда он набрел на сторожку лесника посреди полянки, на него пристально глядел жуткий глаз с неба. Везде, куда ни кинь взгляд, он ощущал паутину автомобилей и людей, полицейских, администраторов универмага, секретаря собственной персоной, и все они искали их с Евой.
Настала ночь. Он мог проползать лишь по сто ярдов за один раз, потом приходилось долго лежать не шевелясь, чувствуя, как под ним вращается земля и как преследователи смыкают кольцо.
– Ева, – проговорил он, – нам надо идти всю ночь. Выдержишь?
Ева не ответила.
– Ты ослабела, – сказал он. – У тебя кружится голова. Ты чувствуешь, как у тебя сдает сердце. Но нам надо идти.
Последняя часть ночного путешествия стала для Альберта сплошным темным пятном. Похоже, они оказались на пустыре. Он почувствовал, что растянулся пластом в зарослях дрока. Ева упала рядом в жуткой позе, как тем роковым утром в магазине.
– Вытянись, – сказал Альберт. – Я через минуту приду в себя и позабочусь о тебе.
Но, когда он сел, солнце было уже высоко, а Ева все так же лежала в неудобной позе. По ее щеке проползла желтая муха и, не успел он пошевелиться, устроилась прямо на немигающем голубом глазу.
– Ева! – воскликнул Альберт. – Что такое? Проснись! Тебе что, плохо? Скажи хоть что-нибудь.
– Она умерла! – прокричал он на весь мир. – Вот так тащить ее с собой… Я убил ее.
Он упал на распростертую фигуру. Расстегнул платье, послушал сердце. Он долго так лежал. Солнце било вниз, тускло блестя на потертом синем костюме, обжигая распушенные волосы, впиваясь в бледные щеки, выжигая неподвижные голубые глаза.
Лицо Альберта было таким же мертвенным, как у Евы, пока вдруг не приняло выражение слишком встревоженное и слишком мимолетное, чтобы его можно было назвать надеждой. Он услышал тук-тук-тук, и ему показалось, что ее сердце бьется снова. Затем он понял, что это звук приближающихся шагов.
Он поднял голову. По ту сторону кустов кто-то был.
– Они не потревожат тебя, дорогая, – сказал он Еве, встал и заковылял навстречу незваным гостям.
Это были не полицейские – двое обычных мужчин, грязные и небритые. Они смотрели на Альберта злобными глазами.
– Ничего себе делишки, – сказал первый.
– Мы тебя видели, – добавил второй.
– Против такого есть закон, – проговорил первый и поглядел на небо. – Пожалуй, можно и пару фунтов выложить, чтоб за такие штучки не забрали.
– Если девушка порядочная, – согласился второй.
– Чтоб ее не потащили в участок со спущенным бельишком, – добавил первый.
– Не смейте, – сказал Альберт. – У меня нет денег. Честно. Можете меня обыскать, если хотите.
– Может, они есть у молодой леди, – предположил первый, убедившись в его правдивости.
– Если она леди, то есть, – поддержал второй.
– А если нет… – протянул первый. – Если нет, Альф… Что скажешь? Мне так в самый раз. Товар тут ничего!
– Я в деле, – сказал Альф, оглядываясь по сторонам.
Они двинулись вперед. Альберт встал у них на пути, широко расставив руки.
– Назад, – повторил он, чувствуя, насколько пусты и бесполезны его слова.
– Посиди-ка на нем, Альф, – сказал первый. – А потом я.
Завязалась борьба. Альберт бог знает как вырвался из лап Альфа и ринулся вслед первому мужчине, схватил его за шиворот и обрушил ему на голову град ударов.
– Вот гад! – завопил он. – Стряхни с меня эту муху, Альф, она кусается.
Альберт почувствовал, как его схватили. Обернулся и увидел ухмыляющееся лицо Альфа.
– Иди сюда, дорогуша, – сказал тот.
Альберт, на мгновение притворно поддавшись, внезапно пнул Альфа что было сил. Раздался ужасающий вой. Альф катался по земле.
«Что они со мной сделают? – подумал Альберт. – Ева! Я сделал это ради тебя».
– Он ударил меня! – визжал Альф. – Ударил! Убей этого… Убей его!
Что-то врезалось Альберту в челюсть, и в голове у него разорвалась бомба.
– Нокаут, – сказал первый и повернулся туда, где лежала Ева.
– Дай-ка я его попинаю, – пробормотал Альф, вставая на ноги.
– Ей-богу! Глянь-ка сюда, Альф! – крикнул первый с другой стороны кустов. – Это чертов манекен.
– Вернись-ка сюда, – сказал Альф. – Это ты ему врезал, а не я.
– Что такое? – спросил первый, торопливо обегая кусты.
– Он покойник, – ответил Альф. – Я сваливаю.
– Нет уж, погоди, приятель! – крикнул первый. – Прикинь трезво. Ты тут замешан так же, как и я. Вот смотри, ты его пнул. Думаешь, я не вижу? Ладно, плюнь. Давай его спрячем, это лучше всего.
– Надо их обоих скинуть в меловую яму, – сказал второй. – Давай! Скажут, будто он сам туда грохнулся. Мы его никогда и не видели, правда ведь?
Через несколько минут они ушли. Солнце ярко освещало пустырь, обжигая все, кроме прохладного дна меловой ямы, где лежали никем не разыскиваемые и никем не тревожимые Альберт и Ева. Его голова бессильно клонилась ей на шею, она обнимала его закоченевшей рукой. Осенью края ямы обрушились и навеки прижали его к ней.
Каната хватает[52]
Генри Фрейзера, глубоко убежденного, что почти все чудеса на свете делаются не без зеркал, послали служить в Индию. Не успел он ступить ногой на берег, как разразился громким хохотом. Те, кто его встречал, не без тревоги осведомились о причине столь буйного веселья. Генри ответил, что смеется при одной лишь мысли об Индийском фокусе с Канатом.
На официальном завтраке, данном в честь его приезда, Генри испустил аналогичные пугающие звуки и дал то же самое объяснение, равно как и на военном параде, на званых обедах, в повозках рикш, на базаре, в клубе и на спортивной площадке за игрой в поло. Вскоре он прославился от Бомбея до Калькутты как человек, который смеется над Индийским фокусом с Канатом, и стал наслаждаться заслуженной популярностью.
Но вот наступил день, когда Генри сидел у себя в бунгало и изнывал от скуки. Вошел бой и с подобающими поклонами доложил, что за дверью стоит факир, жаждущий чести развлечь сахиба Индийским фокусом с Канатом. От души смеясь, Генри дал согласие и вместе со стулом проследовал на веранду.
Внизу на пыльной земле огороженного участка стоял заметно истощенный старик туземец, а при нем были юркий подросток, объемистая плетеная корзина и громадная кривая сабля. Из корзины туземец вытащил метров десять толстого каната, сделал два или три пасса и подбросил канат в воздух. Там он и остался. Генри хмыкнул.
Мальчик подпрыгнул, обхватил канат всем телом и полез вверх, перебирая руками, как обезьянка. Добравшись до самого верха, мальчик бесследно исчез. Генри чуть не лопнул со смеху.
Вскоре туземец начал проявлять явные признаки нетерпения: задрав голову, он стал звать мальчика, постепенно переходя на завывание и крик. Он разрешал ему спуститься, он повелевал ему спуститься, он умолял его спуститься, он начал ругаться и сыпать страшными проклятиями. Мальчик, казалось, не обращал на все это внимания. Генри сотрясал воздух раскатами громового хохота.
Тогда старик, зажав в зубах огромную кривую саблю, вцепился в канат и сам полез вверх с поистине матросской сноровкой. Он тоже исчез, достигнув конца каната… Генри еще больше развеселился.
Тут неизвестно откуда раздались крики, пронзительный визг, а затем душераздирающий вопль. В воздухе показалась нога и тяжело шлепнулась на землю, за нею рука, другая нога и прочие части тела, а под занавес (не при дамах будет сказано) – голый зад, который грохнулся оземь, как бомба. На Генри напали корчи.
Наконец, держась за канат одной рукой и бормоча под нос какую-то скороговорку, на землю соскользнул и сам старик. С глубоким поклоном он вручил Генри лезвие, чтобы тот мог засвидетельствовать, что оно еще дымится от свежей крови. Генри схватился за живот.
Туземец, испытывая, по-видимому, угрызения совести, собрал тем временем расчлененные останки своего юного помощника, осыпая каждую часть тела сотнями горестных стенаний и ласковых слов, и сложил их все вместе в гигантскую корзину.
В этот миг Генри решил, что теперь самое время раскрыть карты; готовый поставить тысячу против одного за то, что (перед тем как его позвали на террасу) весь его участок наводнили зеркалами, он выхватил револьвер и расстрелял в разных направлениях все шесть патронов, надеясь угодить хотя бы в одно из коварных зеркал.
Ничего такого, разумеется, не случилось, но туземец подскочил от испуга, быстро огляделся и выудил из пыли у собственных ног омерзительную змейку, не толще карандашного грифеля, – ее убила случайная пуля Генри. Старик испустил вздох облегчения, вежливо коснулся тюрбана, снова обратился к корзине и проделал над нею два или три пасса. Тотчас же из нее выскочил непоседа мальчишка – целехонький, живой, улыбающийся, брызжущий здоровьем и озорством, пританцовывающий от радости.